В поле снег облежался, лыжи держит хорошо. Я довольно далеко отъехал от города на попутной машине, а потом встал на лыжи, забросил ружье за спину и, опираясь на палки (с ними все-таки ходить значительно легче), пошел - заскользил прочь от дороги, все дальше и дальше через холмы и низины, поля и перелески, навстречу снежному простору, радуясь необыкновенно легкому чувству свободного движения и воле.
При мягком свете зимнего дня рельеф местности представляется более плоским, чем в действительности. При спуске с какой-нибудь горушки склон сливается впереди с полем и кажется бесконечно долгим, лыжи скользят без труда и усилий, как в сказке или во сне. А когда движение все-таки прекращается и снег перестает шелестеть, сразу наступает тишина, такая плотная, белая, что хочется попробовать: какая же она на ощупь тишина…
Однако совершенное безмолвие рождает другой вопрос: неужели я один во всем этом огромном пространстве?
Как охотник я, естественно, мечтал о красивом выстреле, хотя бы одном. Конечно, выстрел - то финал, последний занавес в увлекательном охотничьем спектакле, но охота бывает прекрасна и без занавеса. Если за день, например, придется увидеть, как в искрах снега катит через поле голубым шаром русак, вскочивший далеко, как мышкует лисица, выделывая изящные пируэты в воздухе, если доведется посмотреть на стайку синевато - черных косачей в кружевном узоре инея на вершине березы, если вздрогнешь вдруг от неожиданно близкого взрыва табуна куропаток где-нибудь в сорах у лесопосадок, можно с удовлетворением сказать день потрачен не зря, спектакль состоялся.
Одна природа без жизни, без зверей и птиц — мертва и уныла, как представление с одними декорациями, без действующих лиц.
Сегодня, похоже, так и будет. Время перешло за полдень, а я не видел ничего, даже следов. Взобравшись без особого энтузиазма на довольно высокую гору под темной шапкой корявого дубняка, я остановился на опушке и, затаив дыхание, прислушался. Мне показалось, что в звенящую тишину леса вплетаются другие звуки, странные, высокие и хриплые, напоминающие отдаленный собачий лай. Откуда бы тут взяться собакам?
Быстро проскользив вдоль опушки, я выбежал на конец леса к противоположному склону и огляделся. Далеко внизу, почти у себя под ногами, под горой, я увидел трех лисиц сразу! Одна находилась чуть поодаль, две другие крутились на одном месте и хрипло кричали. Вот оно что! Свадьба! Дело в том, что в феврале (а порой немного раньше) у лисиц начинается пора любви, ухаживания и свадеб. Чаще всего два, иногда и три ухажера добиваются внимания у одной рыжей красавицы. Брачный период у самцов протекает в жестоких поединках, драках, правда, без особого кровопролития.
Выследив лисью свадьбу, можно запросто убить одного, а то и двух самцов, нужно только суметь отогнать их от лисицы, а затем, пробежав два-три километра по ее следу (стороной, конечно, и за ветром), устроить засаду. Самцы - лисовины обязательно поспешат по следу самки, подставляя себя под выстрел.
Но как же мне разъединить зверей?
Путь был один: пока самцы дрались, а лисичка немного отбежала, давая возможность кавалерам выяснить отношения, очутиться между ними. Медлить нельзя! Лисовины могли в любую минуту, бросив драку, припуститься вслед за лисицей. Не раздумывая, резко оттолкнувшись палками, я ринулся вниз.
Сразу по - змеиному зло зашипел под лыжами снег. «Зря», промелькнула запоздалая мысль. Тугой ветер, как пробкой, забил рот и нос, выжимая из глаз слезы, засвистел в ушах. Управлять своим движением я уже не мог. Согнувшись, почти присев на лыжи, я стремительно летел вниз, все больше набирая скорость, пытаясь разглядеть сквозь слезы, куда же меня несет. Только бы не свалиться. Ох, наломаешь дров! И все-таки я упал. К счастью, уже под горой, на ровном месте, когда скорость почти погасла. Просто расслабился не вовремя.
Встав на лыжи и продув от снега стволы ружья, я посмотрел, задрав голову, на кручу, с которой только что скатился. Я не новичок на лыжах, но в другой раз с такой же горы упаси бог! Маневр мой удался. По следам не трудно было определить, что лисица ушла в сторону видневшихся на горизонте лесопосадок, а оба лисовина умчались в направлении шоссе, откуда я начал путь. А теперь, опережая ухажеров, за лисицей! Бежать параллельно следу, подальше от него, обязательно за ветром, чтобы на след зверя не наносило запаха человека. Эх, кто бы знал, как легко скользят лыжи, как незаметно уплывают назад километры, бугры и лощины, когда впереди есть заветная цель. В лесопосадки лисичка не пошла, она пробежала вдоль них, но в конце круто свернула вправо, на увал. А я, утопив в снегу лыжи, подлез под колючий куст лоха, в краю посадок, метрах в сорока от строчки следа, оттопал себе в снегу яму, забрался в нее, набросал на плечи шапку снега для маскировки, устроился поудобнее и приготовился ждать.
Вначале прохлада и покой были блаженны. Потом небольшой, но знобкий ветерок начал упрямо заползать за воротник, в рукава телогрейки, добрался до спины, отнимая последнее тепло. Небо разъяснилось. Солнце висело уже довольно низко, на снег от деревьев упали резкие тени. Сидеть становилось невыносимо. Окоченев окончательно, я решил выползти из своей ямы, чтобы попрыгать, согреться, но в это время вдалеке за посадками появился лисовин. Легкой рысцой двигался по следу лисицы, иногда вдруг замирая с высоко поднятой головой. Теперь мне нельзя было даже пошевелиться. Осмотрев местность, лисовин снова пускался в путь. Внезапно сменив рысь на шаг, он опускал голову, внимательно внюхиваясь в строчку следа, как будто читая на снегу торопливое признание в любви, впрочем без особой, казалось мне, прыти и страсти. Затем опять начинал свой ленивый, неторопливый бег, поминутно озираясь, стройный и красивый с великолепным дымчатым хвостом, трубой, как говорят охотники, которую он нес величественно и плавно, вровень со спиной. Возле посадок осторожный зверь уселся на снег и, задрав нос, словно намереваясь по-собачьи завыть, начал ловить и нюхать ветер обстоятельно и терпеливо. Что он еще придумает после этого? Может, повернется и уйдет? Мне стало казаться, что хитрец умышленно тянет время, явно не торопится, заставляя свою возлюбленную подальше томиться в ожидании. Если исходить из положения, что в природе все мудро, то, вероятно, так и следует поступать в подобных ситуациях. Только, на мой взгляд, с его темпераментом лучше было бы мышей ловить!
Медленно, с остановками, лисовин все-таки приближался. От холода, а может быть, и от волнения у меня внутри начало все мелко дрожать! Я старался не смотреть на лисовина прямо, чтобы не искушать судьбу. Зверь, утверждают охотники, боится человеческого взгляда. Прямо, в упор, я взглянул на своего лисовина лишь на миг, вдоль стволов через мушку! И, задержав палец на спусковом крючке, за секунду до выстрела отчетливо представил себе, как сейчас глухо лопнет тишина и в алебастровую белизну снега навсегда впишется, как и в мою память, дымчато-красный отлив лисьей шубки и редкий рубиновый бисер вокруг…
Так все и случилось, Наконец-то! Чтобы согреться, я отплясал положенное время, второчил себе на спину убитого лисовина и, не мешкая, отправился добывать второго. Уж если раз повезло на охоте, будет везти до конца! Пробежав по своей лыжне километра полтора в обратном направлении к устью небольшого овражка, занесенного снегом, я снял лыжи. Сделав два-три осторожных шага, я провалился, как и ожидал, почти по грудь в водомоину, оказавшись, таким образом, в отличном укрытии. Убедившись предварительно, что смогу из него выбраться, руками нагреб впереди себя бугорок из снега, как бруствер перед окопом. В моей яме было удобно, тихо и пока тепло. Только сверху ветром надувало снежную пыль. Пришлось снять рукавицу и надеть ее на стволы ружья. Второй лисовин не заставил себя особенно долго ждать. Он появился внезапно, выскочив из низины, и помчался по аккуратным следам лисички огромными скачками, дерзко вздернув пышный хвост, как победный флаг! Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: этот намерен добиваться своего решительно и страстно. В любовном угаре он мчался как одержимый, не оглядываясь, не принюхиваясь, не желая, кажется, ничего замечать.
Мне подумалось, что вот если сейчас подняться во весь рост и закричать: «Эй, ты! Куда!» - лисовин все равно проскачет мимо, не оглянувшись.
Признаться, мне не нравятся люди слишком спокойные, чрезмерно рассудительные. Нередко за этой благонравной личиной таится просто инертность или равнодушие. Вероятно, поэтому сейчас в душе у меня шевельнулось тепло, пожалуй, жалость к этому темпераментному лисовину, который, забыв осторожность, с каждым прыжком приближался к своей неминуемой смерти. И вспомнилось еще, что далеко за моей спиной, в пустынном снежном поле одинокая лисица, может быть, ждет своего друга, смотрит на снежный далекий увал, откуда он должен примчаться, сильный, и принести беспокойную радость и любовь!
Эх, дикая, рыжая невеста! Не жди! Не придет твой друг! Надежное ружье не даст осечки, крепкая еще рука не дрогнет. А душа… ну при чем тут душа?! Лисовин набегал все ближе, ближе, хватая на ходу разгоряченной пастью снег.
Я сдернул рукавицу со стволов ружья…
Зимний день, говорят, короток, как у воробья нос. Я торопился, бежал за солнцем, а солнце красное, холодное катилось от меня за горизонт. Захолодевший к вечеру снег повизгивал под лыжами. Убитый лисовин, хорошо второченный за спиной, не мешал движению.
Один лисовин. В другого я не стрелял. Я оставил ему жизнь, подарил в тот последний момент, когда так легко мог отнять ее. Пусть… Я не сожалел. Зато лисичка теперь не останется одинокой в этом пустынном, суровом мире! А вместе с ними, конечно, и я —охотник! Как-нибудь я одолею оставшиеся пять-шесть километров до шоссе, а там на попутную машину … и домой, где обо мне, наверное, уже беспокоятся, волнуются, ждут.
Спасибо, дорогой читатель за внимание!