Я вздрогнул и резко очнулся, насквозь мокрый от пота. За столом сидел Серёга и увлечённо ковырялся в секвенсоре. Я обреченно уставился в потолок, понимая, что мой побег от самого себя в очередной раз трагически прервался. Прошлое догнало меня и пнуло со всей силы под зад, но вместо того чтобы лететь вперёд, я споткнулся и врезался мордой в скользкую, противную осеннюю грязь. Чернейшая депрессия, суицидальные мысли, нерешенные проблемы и чудовищный, злой, как тысячи голодных ментов, отходняк.
Представьте, что на ваших глазах вырезали всю вашу семью и заставили вас смотреть на это, предварительно избив ногами, после марафона по пересечённой местности. Вот примерно так я и чувствовал себя внутри. Я ежедневно находился на войне: тревога, страх, отчаяние, умирающие люди, какие-то аптечки, погони, засады, стоны. Ночью мне снились сценарии реальных боевых действий, ну а днём я разыгрывал эти же сюжеты совершенно в других декорациях. Хотя про какой день и какую ночь я говорю — всё давно хаотично перемешалось в моей совершенно неконтролируемой жизни.
Мой товарищ, завидев мою активность краем глаза, снял наушники и повернулся, опершись на спинку стула.
— Чё, пойдём, покурим?
— Да не, у меня насик есть… Хотя пойдём, чё! — я поднялся с дивана и последовал за Серёгой.
— Ты так и спал? — спросил он меня, передавая сигарету «Винстона».
— Да ну, я уже на базар сгонял за орехом. Не особо спится, даже с пилюлек Ваньки. Вы-то долго ещё тусили?
— Да час ещё посидели, потупили, да поехали. Я, кстати, мешок припрятал, там тебе маленький трэк точно будет! Будем писать вокал?
— Ништяк! Ты мой спаситель! А тебе-то выйдет?
— Да мне не надо, я больше не буду, дерьмо же!
— Ну давай, конечно, попробуем записать. Правда, я чувствую себя как сухое говно, но у меня тут ещё банка прилипла в булике, так что, может, чё и получится.
— Тебя, кстати, Дрон искал, там приезжает какой-то чувак из Медеи, тусоваться звал.
— Наберу, ага, но чуть позже, как поправит. Это же мазафака какая-то из Питера?
— Я не шарю!
— Чё, погнали писать?
Мы закинули бычки в стеклянную банку, накрутили крышку и отправились в нашу студию.
Серёга достал из шкафа вчерашнюю заначку, я пододвинул всё тот же дежурный диск со сплитом «What we feel». Мне особенно нравилось чертить на нём линии, после того, как кто-то сказал, что они вроде как стрэйтэджеры. Я эту информацию, конечно, не проверял, но внутренне искренне радовался такому ироничному стечению обстоятельств. Нашуршать, к слову, удалось достаточно приличное количество наэлектризованных, мелких, желтоватых снежинок химического вещества, пахнущего как дешёвый освежитель в зассаном толчке. Я сдул всё разом в левую ноздрю и запустил свой язык в глубину пакета, ощущая терпкую, характерную горечь. Брррррр!
Меня немного успокоило, перестало трясти, и, в целом, я был вполне готов для записи. Пока Серёга подготавливал всё необходимое оборудование, крутил ручки и хлопал в ладоши, чтобы прочекать микрофон, я на балконе спас залипшую в бутылке плюшку и пытался нащупать хоть парочку не догоревших до конца угольков, которыми была сплошь усеяна разделочная доска из массива дерева. Её очень любила Мама. Я, впрочем, тоже всегда орудовал на ней с неподдельной любовью, расправляясь с самым дорогим, что у меня было на тот момент.
Мои старания были вознаграждены, и я всё-таки нащупал что-то, похожее на жизнь, на этом кладбище разбившихся надежд. Достал кусок фольги, хранящийся здесь же, закинул внутрь весь свой улов, плюнул в образовавшийся свёрток, плотно замотал и начал греть зажигалкой. После этого положил на доску и сверху плотно прижал, так, чтобы продукт спрессовался.
Получившееся количество приятно удивило, хоть я и понимал, что все необходимые мне алкалоиды разрушаются гораздо раньше, чем структура гашиша. Но в тоже время нет ничего более могущественного, чем плацебо. А видимое приличное количество, учитывая мою всеобъемлющую жадность, имело решающее значение. Я, довольный, закурил новую сигаретку и весело начал запускать чёрные точки по нужному адресу.
— Чё, какую будем писать? — мой кент с ходу встретил меня логичным вопросом.
— Ну, можно вот новую попробовать, которую я только написал, на твою мелодию.
— Так, ну давай… Хотя погоди. Ну… Хотя, бери наушники, сейчас сделаю.
Я зашёл в нашу импровизированную вокальную будку, обшитую ковролином, который мой брат вынес с работы за ненадобностью. Подкрутил высоту микрофонной стойки под свой рост и стал ждать команды от саундпродюссера.
Я вообще ничего не понимал в этой звукозаписи. Абсолютно всю работу выполнял Серёга. Я, по сути, предоставил помещение и создавал нужную рок-энд-рольную атмосферу в духе Англии 70-х или Нью-Йорка 80-х. Он писал всю музыку, а я тексты. И ещё мы вместе торчали. И последнее постепенно начало преобладать над первым. А так как больше мы особо ничего делать не умели, то по инерции сочиняли и записывали новые песни. Классическая схема, проверенная тысячами людей. По их примеру легко можно было определить, куда мы направлялись, но у нас не было ничего, кроме момента сейчас. И мы не могли быть ещё где-то, кроме как здесь.
— Ну, попробуй, скажи что-нибудь! — поступили первые инструкции от внешнего мира.
— Эй, йоу! Хэп! Хэп! — начал я со своих стандартных пробных звуков.
— Ну чё, нормально?
— Вроде задержка небольшая, или это у меня в голове уже. Я не понимаю! — я потерялся в собственном голосе, звучащем из наушников.
— Ща, погоди! Хэй! Хэй! — раздался со стороны внешнего мира пронзительный крик моего друга.
— Во-о! Во-о! — Подпел я, как будто мы исполняли партию бэков Anti-Flag.
— Да вроде норм всё! — вынес вердикт тот, в чьей адекватности у меня не было причин сомневаться, в отличие от моей.
— Ну о’кей, давай пробуем! — я открыл заметки на планшете, куда вбил конечный вариант придуманного текста, и занял подходящую героическую позу для начала пения.
Но в тот момент, когда заиграла музыка, я оказался совершенно дезориентированным. Когда ты придумываешь в умате, кажется, что всё получается довольно складно. Но стоит открыть рот, как некоторые слова, нагло толкая друг друга локтями в бок, стараются выдавить последние буквы наружу из четко отмеренных в моих фантазиях строчек. Но это ещё полбеды. Попасть в нужные ноты, ну, или хотя бы в уместные в конкретном фрагменте, было чаще всего задачей далеко не из легких.
Я был из тех людей, кому медведь не просто наступил на ухо, а ещё усердно попрыгал по голове. И, походу, не один. Даже погода была более предсказуема, чем мой вокал. Это чудовищная, бессовестная шутка природы: моя душа желала петь и постоянно генерировала стихи, а тело не могло выдать и тридцати процентов из того, что изначально планировалось, когда складно звучало внутри моей головы, на стадии сочинения песни.
Мне стоило усердно заниматься и у меня было, как вы понимаете, всё для этого, но вместо этих очевидных действий я просто думал, что мне надо побольше скурить, снюхать, выпить, и тогда я запою как боженька. Весь секрет в этом. И по итогу я убивал всё время на поиски и употребление яда, теряя драгоценные возможности повысить свои навыки. А нервная система давно дала трещину, и каждый новый день она расходилась всё больше и больше, раскрывая зияющую чёрную бездну.
Мы кое-как записали кривое демо, чтобы я довёл до ума текст и сносно выучил его. Для меня было важно передать без помех то чувство или ту эмоцию, которую я испытывал при создании произведения. Я заметил, что когда я концентрируюсь именно на этом аспекте, то и в ноты я попадаю гораздо лучше. Ну а когда мои мысли заняты тем, как и что сейчас петь, то выходит неубедительный, корявый кусок, вызывающий лишь жалость и отвращение.
Я снял наушники, вышел из микрофонной будки, точнее, из того чулана, выполняющего её функции, и лёг на диван, отстранённо упершись взглядом в потолок. Я никогда не смогу петь. Я конченый неудачник. Я должен умереть. Бесконечным траурным шествием, едва поднимая ноги, поползли мои мысли в сторону ярко выраженной дисфории вперемешку с ангедонией.
Серёга сидел, уставившись в монитор, резал квадратики на экране и крутил какие-то приборы. Такое ощущение, что у него всегда было занятие. Я же, напротив, обычно не мог найти себе места. Если не было мутки, то я просто играл в умирающего старика. Я даже не мог почитать книгу, потому что фокус внимания постоянно перескакивал на жалость, страх и отчаянье. Даже буквы расплывались и убегали в неизвестном направлении подальше от меня.
— Давай, может, бэки запишем пока? — предложил продюсер, видя, что дела совсем плохи.
— Да щас ничё не получится, надо хотя бы хапнуть! — в ответ по привычке начал ныть я.
— А чё, совсем ничё нет? Давай я позвоню Пуху, у него, может есть, — друг сердобольно находил всё новые варианты решения моей надуманной проблемы.
— Да если бы даже было, уже бы не было! — продолжал я распространять в замкнутом помещении едкий депрессивный настрой.
Серёга всё-таки набрал, но люди оказались, как и полагается всему порядочному человечеству в такое время, на работе. Но из этого следовало, что на вечер можно не совершать лишних движений, а отломать кусочек подлечиться по старой дружбе. Вроде как за меня уже всё решили. Я такой беспомощный на отходосах. Аж мерзко.
— Так чё, говоришь, Дрон звонил? — вспомнил я промелькнувшую сегодня инфу.
— Ну да, да! Набери его, у него сто пудово что-то есть.
— А во сколько он звонил-то?
— Да вот, последний раз перед тем, как я к тебе зашёл.
В этот момент, как обычно бывает в череде совпадений, зазвонил телефон. И кто, как вы думаете, это был?
— Алё-малё!
— Здорова, братишка! Чё-то не могу до тебя дозвониться никак! — зазвучал дерзкий и уверенный голос моего товарища.
— Да я отсыпался!
— Ну, я так и понял! Чё, у меня к тебе предложение есть — надо встретить вокалиста Медеи. Покуражимся.
— Ну а чё, во сколько вся движуха-то?
— Ну, поезд приходит через три часа, ты пока приводи себя в порядок, да топи за мной, заедем до Арика по делам.
— О’кей, понял, давай! — я услышал прощальное «Обнял», положил трубку и почувствовал, как внутри меня пробудилась пока ещё довольно слабая, но уже вполне осязаемая жажда жизни.
Сложно признаваться себе в том, что ты живешь только ради наркотиков. Всегда кажется, что эта проблема актуальна для кого-то другого. Я точно не из этих конченых. У меня совсем другая история. Я рок-звезда. Мне можно. Музыканты все торчат. Издержки профессии, не более того, думаешь ты.
Но ещё страшнее, когда ты уже отчетливо понимаешь, что без нагло втиснутых из внешнего мира веществ в твою выверенную многомиллионным эволюционным процессом нейротрансмиссию, ты не сможешь больше полноценно существовать. Никогда. Для тебя это становится суровой реальностью. А поиск новой дозы — жизненной необходимостью. И это больше не кайф — это лекарство. И если ты не найдёшь вовремя новую порцию, тебе будет крайне плохо. Чудовищно отвратительно. Ты предпочёл бы подохнуть быстрее, чем окажешься в такой ситуации.
Вся хитрость в том, что, когда ты начинаешь употреблять, то это определенно идёт тебе на пользу: ты становишься общительней, открываешь новые грани себя, расширяешься. Но в один момент ты обнаруживаешь себя лежащим на диване и втыкающим в потолок. Сломленным и раздавленным, худым и бледным, депрессивным и одиноким. От тебя ушёл любимый человек. Старые знакомые, все как один, перестали с тобой общаться. И ты — серое невнятное пятно посреди разрушенных декораций в тотальном нигде, без какого-либо будущего, но, что самое страшное, — у тебя, по сути, и настоящего никакого нет.
Ты — это жалкое прошлое. Выцветшие вырезки из журналов на заляпанной пивом стене. Неоткрывающаяся папка с фотками на зацарапанной болванке. И каждый день, чтобы убежать от этого осознания, ты ещё больше загоняешь себя в глубокую бездонную яму. Квадрат неба становится всё дальше и дальше, и вот в твою сторону летят первые порции земли ото всех тех, кто помнил тебя живым и здоровым, улыбающимся, жизнерадостным мальчиком с огромными голубыми глазами.
Ты давно не питаешь иллюзий о том, что справишься сам. Легко бросишь, когда захочешь. Ты отчетливо понимаешь, что навсегда останешься рабом того джина, которого выпустил из лампы тогда, в спортивном лагере на сборах, когда твоё желание казаться крутым в совокупности с жаждой нового опыта оказалось сильнее, чем все предостережения разумных людей и наглядные примеры чужого саморазрушительного опыта. Войти можно только один раз. А вот выход придётся искать всю свою жизнь. И большинство его так и не находит. Возможно, его попросту нет. Я обречён.
Тем не менее, через три часа я буду как минимум хорошенько обкурен, а, скорее всего, учитывая мельком проскользнувшее в разговоре имя, всё будет гораздо интересней. Собственно, что я гоню? Всё не так уж и плохо. Всё можно наладить. Люди попадают и в более безвыходные ситуации. Хорошо, хоть страдания приходят в такой форме. Грех жаловаться. Войны нет. Все относительно здоровы.
Хотя все эти слова в духе «Главное, что ты жив, а остальное можно исправить» лишь вызывают чудовищное раздражение во мне. Как исправить? Как, блядь? Что нужно сделать? Кому написать письмо? Где встать в очередь за счастьем? Зачем мне такая жизнь, если в ней теперь одна боль, тревога, страх, ненависть и отвращение? А убить я себя не могу. И не потому, что я думаю о том, как к этому отнесутся родные. Нет! Просто я жалкий и трусливый. Вот в чём всё дело. Ничтожество.
Я вскочил с дивана и побежал на балкон. Первые затяжки немного попустили меня. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Надо сходить в душ, попробовать записать бэки. Потом двинуть до Дрона. Главное, что-то делать. В движении гораздо спокойнее. Нельзя оставаться один на один со своими мыслями. Выход обязательно найдётся, но надо шевелиться. Решение само точно не упадёт с неба. Надо быть заметным, иначе благополучие меня попросту не отыщет. Сколько здесь квартир в этих панельках на одном спальнике? Меня ни за что не сыскать тут. Надо сто пудово идти навстречу.
Я докурил сигарету и метнулся в ванную. Горы грязной посуды с остатками лапши и хлебных крошек. Серый налёт на некогда белоснежном покрытии. Капающий кран. Запах сырости и котов. Мыть это я точно не собирался. Я аккуратно переставил всё в синий пластиковый тазик, который использовался мной только когда я варил манагу, ну, и охлаждал пивас. Попытался согнать водой всё это безобразие, но психанул и залез прямо в эту грязь, сел на корточки, направил поток тёплой воды себе на голову и начал неистово рыдать.
У меня была настоящая истерика. Я всхлипывал и замирал. Я ощущал тотальную беспомощность и ненужность. Кромешное отчаянье. В очередном приступе я свалился на бок в эти остатки не догнивших до конца пищевых отходов и безразлично обмяк. Душ хлестал в грудь, капли, отскакивая, ударяли в лицо, так, как будто я гулял под тёплым весенним дождем с родителями. Вся жизнь была у меня впереди. Я был молод и беззаботен. Что случилось? В чём причина?
Время душило меня своими щупальцами, волоча опухшей от слёз мордой по моментам, когда я был жесток и несправедлив с теми, кто меня по-настоящему любит. Издевалось, вырывая из контекста и показывая мне те куски, где всё было хорошо и ничего ещё не предвещало беды. Смотри! Не отворачивайся! Я сходил с ума. Нет. Я сошёл с ума.
Вдруг в дверь раздался стук, и за ним в очередной раз последовал спасительный голос Серёги: «Ты чё там, живой?».
— Да, сейчас, — моментально его голос вернул меня в этот мир, выдернув из цепких лап моего персонального ада.
— Там Дрон опять долбит всё.
— Да скажи, перезвоню, щас я, пять минут буквально.
Я по-быстрому намылился и начал смывать с себя всё загрязнение, попутно чувствуя невероятное облегчение. Как будто я был огромным гнойным фурункулом, и вот пять минут назад его прорвало. Извержение вулкана на теле моей души. Хорошо хоть я был один, и никого не забрызгало лавой и пеплом из недр преисподней. А то всё могло быть не так чудесно. Я стоял под душем и чувствовал себя гораздо чище, как внутри, так и снаружи. Я вытерся полотенцем и, возможно, впервые задумался о том, что его надо постирать. А то оно висит тут уже пару месяцев точно. Не понятно, кто им вообще пользовался, учитывая контингент, посещавший данную нехорошую квартирку.
Первым делом я перезвонил на пропущенный и договорился, что выезжаю через час. Натянул на себя чистую, парадную одежду, которая хранилась в том самом шкафу, сиротливо брошенном посреди комнаты, и решительно зашагал на студию.
Необходимо было предпринимать хоть что-то. Надеяться, что жизнь станет лучше и радостнее сама по себе, не приходилось. Она стала совершенно неконтролируемой. И нужно действовать, потому что не сегодня, так завтра я сдохну или меня посадят. Или, что вероятнее всего, упекут в дурку, если я ещё раз кинусь на соседку, которая вполне оправданно жалуется на постоянный шум, странных невменяемых людей и подозрительный запах.
— Чё, давай хоть бэки пропишем, — ворвался я в студию с неожиданным для всех предложением.
— Ну давай, но там немного совсем.
— Да хоть что-нибудь сделать, да я поеду. Ты-то двинешь тусить?
— Не, нафиг, не охота.
— Ну о’кей, как знаешь. Ладно, включай!
Я добросовестно прокряхтел с десяток фраз, едва попадая в ритм, и с чувством выполненного долга отправился на поиски новых приключений. Мой потрёпанный временем японский универсал был припаркован на своём обычном месте, возле электрической будки, разрисованной баллончиком. Некогда это была грандиозная семейная покупка, приобретённая на кредитные деньги, но потом я вписал его в работу на стройку, и он стал чахнуть на глазах. Тонировка, зацарапанная постоянной перевозкой тележек, инструментов и строительных материалов, представляла из себя жалкое зрелище. Корпус был весь покоцан. А в салоне, помимо того, что ездили в основном не самые ароматные выходцы из средней Азии после тяжелого трудового дня, так ещё я на стимуляторах бесконечно курил. Вот такая карета и отправилась встречать дорогого гостя, прибывшего из северной столицы со своим сольным выступлением.
Я набрал Андрюху, когда уже подъезжал к его дому, чтобы он спускался. Но, как не сложно было догадаться, он уже давно коротал время на лавочке во дворе, попивая пивасик. Мой товарищ отличался крайне неспокойным и суетливым умом. Ему было тяжело усидеть и пятнадцать минут на одном месте. Он постоянно генерировал совершенно лишние и порой невероятно абсурдные приключения, сводя с ума не только себя, но заодно и всех окружающих.
Около года назад он вернулся с зоны после почти пятилетнего отсутствия и поначалу имел стойкие планы захватить этот мир. Взял кредит, купил тачку, снял хату, завёл девушку. Но очень быстро старое болото начало засасывать его обратно, и от былого воодушевления и азарта не осталось и следа. Не то, чтобы он скатился в мрак и апатию. Он, скорее, был полной противоположностью мне. Всегда веселый, неунывающий, на каких-то движениях, бесконечно меняющий красивых девушек. Как герой песни Касты «Про Макса». Но не стоит недооценивать наркотики.
Я хорошо запомнил страх в его глазах, когда после двух часов на свободе мы насыпали ему здоровенный трек фена. И разом сбили все сомнения, заткнув рот тому правильному парню, сидевшему у него на плече. Из-за этих мутных дел он потерял пятую часть своей жизни. И вот друзья проверяют его на слабо. Был ли у него выбор? Я вас умоляю, ни у кого из нас его давно нет. Мы безвольно плывём по течению и, судя по характерному звуку, где-то впереди обрыв.
Мой автомобиль свернул с основной дороги стремительно растущего спального района в узкий двор. Знаете эти дома буквой «П», с припаркованными тачками по обе стороны? Если кто-то едет навстречу, то тебе неминуемо придётся сдавать назад приличное расстояние. А если ещё в замес попало несколько транспортных средств, в которых, плюс ко всему, за рулём ещё и женщины, то пиши пропало.
Я посигналил, и Дрон, улыбнувшись своей хмельной рожей, вальяжно двинул в мою сторону. Запрыгнув в тачку, он обнял меня и чмокнул в щёку. Я не знаю, где он взял эту дурную привычку, но, думаю, точно не в тюрьме. Возможно, французские фильмы или азербайджанские сходки повинны в этом, но меня это слегка бесило, хотя ему я мог простить что угодно. Слишком многое нас связывало. И через что только мы не прошли вместе.
— Привет, братишка!
— Привет! Чё, куда едем-то? Во двор к нему? — затребовал я маршрутный лист.
— Не! Надо на парковку БСМП.
— Ну о’кей, но у меня, если чё, денег нет.
— Да я понял, решим! — успокоил меня Дрон.
Я врубил музыку погромче, и мы помчали через весь город на встречу с Ариком.
Тачку пришлось кинуть во дворе через дорогу. Идти на встречу мне ужасно не хотелось. У меня было плохое предчувствие. Хотя, если честно, паранойя давно уже достигла таких масштабов, что я находился в перманентном состоянии ожидания беды. Но дела с парнями с юга в связке с моим закадычным приятелем всегда вывязывали особые переживания.
Черт его знает, чего от них можно было ожидать. Если бы тогда я не остался на репетиции, а поехал с Дроном по делам, то паровозом бы уехал с ним на долгие годы. Но, слава богу, на следующей день у нас были гастроли в соседний город, и пацаны уговорили меня, что музыка сейчас важнее, да и наш «Тони Монтана» вполне справится сам. Как вы понимаете, одно место в плацкарте так и осталось пустовать, а телефон нашего друга долгое время был отключен.
Всю свою жизнь я старался обходить подобные компании стороной. Просто потому, что у наших параллельных вселенных была только одна точка соприкосновения, и вы сами понимаете, какая. И именно поэтому я сейчас и переступаю через свой необъятный страх. Андрюха сказал, что им пришла какая-то посылка из Камбоджи, а они даже не знают, что это за дерьмо. И так как я прослыл утонченным специалистом в этих вопросах, по крайней мере, в глазах Дрона, то вариантов съехать у меня попросту не было. Да и, честно, праздный интерес и желание упороться перекрывали с лихвой любые подстерегающие за углом опасности.
Мы легко обнаружили цель и прыгнули в ночь тонированный черный «Ниссан Тиана». Андрей чмокнул Арика и уселся вперёд, я же старался не переходить эту тонкую, опасную грань и спокойно, пожав руку, сел за водителем.
Мы покурили сигареты, обсудили погоду, узнали, как дела у кого в семье и ещё кучу бесполезной информации. Наконец, видимо, выждав определённое, известное только хозяину ситуации безопасное время, он открыл свою дверь и, затушив бычок, аккуратно подобрал смятую пачку каких-то тонких женских сижек. Передал сидевшему рядом Дрону, указал на то, что всё, что нас интересует, находится внутри и, включив средней паршивости хаус, сорвался с места.
Мой друг аккуратно достал все пакетики и передал мне. Я внимательно понюхал содержимое каждого и точно угадал половину из них, остальные два химических вещества были для меня загадкой. Арик тоже особо не понимал, что это, назвав один из них «мурашкой», а другой камбоджийским кокаином. По виду он был очень похож, но в мою душу прокрались сомнения, потому что я знал некоторую информацию про подпольные лаборатории в этой прекрасной стране.
В любом случае, гостеприимный хозяин предложил забрать этих друзей с собой и познакомиться с ними поближе, в более подходящей обстановке. Из кармана он достал здоровенный кусок гарика и сообщил, что конкретно это он, к сожалению, не может отдать безвозмездно, так как товар не его и он специально ради нас беспокоил важных людей. Количество действительно сильно превосходило рыночную стоимость, и мы, мягко сказать, были счастливы. Я так особенно, учитывая, что денег у меня не было совсем.
Наш подозрительный автомобиль тормознул возле остановки, мы попрощались и, довольные, выпорхнули навстречу холодному осеннему ветру, заставляющему стоящих на остановке людей накидывать на голову капюшоны и поднимать воротники.
Территория в радиусе трёх километров от самой посещаемой в крае больницы была по-настоящему аномальной зоной. Если вы хоть раз бывали на провинциальном автовокзале со всеми этими странными людьми, клетчатыми сумками, тоскливыми лицами, то помножьте эту уникальную горечь земли русской как минимум на сто. Смешайте с отчаянием, болью и посыпьте сверху немного умирающей надежды, и на выходе вы получите не что иное, как БСМП.
Не удивительно, что встреча была назначена в этом загадочном месте. Атмосферка прямо то, что надо: сирены реанимации, плачущие дети, одноногие старики, бабушка, продающая беляши, пара дежурных дворовых псин рядом с ней. Какие-то зэки, цыгане, персонажи из прошлого в пальто с меховым воротником, торговец зонтами. Мы были реально абсолютно незаметны в этом бушующем людском море. Чему я был несказанно рад, так как вся тяжёлая артиллерия осела на моём кармане.
Добравшись до машины, я первым делом предложил скушать тот мешок, от которого несло за версту знакомым ароматом питерской подворотни. Мой товарищ, как вы понимаете, был обеими ноздрями «за». Диск PRO-PAIN, свернутая в трубочку красная бумажка с изображением памятников архитектуры столицы нашей родины, скидочная пластиковая карточка кинотеатра. И всё то, что ещё пятнадцать секунд назад лежало в пакете, теперь настойчиво впитывается в наши тела в районе расположения мифического третьего глаза.
Я ныкаю остальные сокровища в специальную дырку под ковриком. Врубаю «Transplants» и вальяжно выруливаю со двора на основную дорогу, понимая при этом, что если меня остановят и начнут искать, то им не составит труда найти эту нычку. Но тут больше вопрос внутреннего спокойствия. Меня вполне устраивает эта игра, а значит, я буду более уверен в себе, и, соответственно, буду совершать на порядок меньше лишних, импульсивных манёвров, притягивающих чужое внимание.
Нам надо было еще как-то умудриться заехать за организатором этого концерта, но мы успевали только на вокзал, поэтому договорились встретиться сразу там, на перроне. В данный момент даже эта небольшая часть пути давалась мне с трудом. Я не был трезвым ни минуты уже пару недель и думал о том, как бы было хорошо немного попуститься. А то организм уже откровенно не вывозил таких чудовищных перегрузок, да и особого кайфа в этой скоростной рутине я давно не получал. Система.
Дотусуюсь уже эти выходные, да съезжу к родителям, попарюсь в бане, покушаю вкусной домашней еды. Отвлекусь. У мамы всегда стоит корвалол в холодильнике. Пара бутыльков, и во мне будет достаточно фенобарбитала, чтобы благополучно отоспаться.
Дорога меня выматывала. Внимание было на нуле, а время реакции заметно увеличилось, устремившись в бесконечность. Я ехал медленно и забывал даже то, что только что созерцал в зеркале заднего вида. Приходилось смотреть вновь и вновь. Но опыт делал своё дело, и вот мы уже поворачивали на парковку перед зданием железнодорожного вокзала.
Я вздрогнул и резко очнулся, насквозь мокрый от пота. За столом сидел Серёга и увлечённо ковырялся в секвенсоре. Я обреченно уставился в потолок, понимая, что мой побег от самого себя в очередной раз трагически прервался. Прошлое догнало меня и пнуло со всей силы под зад, но вместо того чтобы лететь вперёд, я споткнулся и врезался мордой в скользкую, противную осеннюю грязь. Чернейшая депрессия, суицидальные мысли, нерешенные проблемы и чудовищный, злой, как тысячи голодных ментов, отходняк.
Представьте, что на ваших глазах вырезали всю вашу семью и заставили вас смотреть на это, предварительно избив ногами, после марафона по пересечённой местности. Вот примерно так я и чувствовал себя внутри. Я ежедневно находился на войне: тревога, страх, отчаяние, умирающие люди, какие-то аптечки, погони, засады, стоны. Ночью мне снились сценарии реальных боевых действий, ну а днём я разыгрывал эти же сюжеты совершенно в других декорациях. Хотя про какой день и какую ночь я говорю — всё давно хаотично перемешалось в моей совершенно неконтролируемой жизни.
Мой товарищ, завидев мою активность краем глаза, снял наушники и повернулся, опершись на спинку стула.
— Чё, пойдём, покурим?
— Да не, у меня насик есть… Хотя пойдём, чё! — я поднялся с дивана и последовал за Серёгой.
— Ты так и спал? — спросил он меня, передавая сигарету «Винстона».
— Да ну, я уже на базар сгонял за орехом. Не особо спится, даже с пилюлек Ваньки. Вы-то долго ещё тусили?
— Да час ещё посидели, потупили, да поехали. Я, кстати, мешок припрятал, там тебе маленький трэк точно будет! Будем писать вокал?
— Ништяк! Ты мой спаситель! А тебе-то выйдет?
— Да мне не надо, я больше не буду, дерьмо же!
— Ну давай, конечно, попробуем записать. Правда, я чувствую себя как сухое говно, но у меня тут ещё банка прилипла в булике, так что, может, чё и получится.
— Тебя, кстати, Дрон искал, там приезжает какой-то чувак из Медеи, тусоваться звал.
— Наберу, ага, но чуть позже, как поправит. Это же мазафака какая-то из Питера?
— Я не шарю!
— Чё, погнали писать?
Мы закинули бычки в стеклянную банку, накрутили крышку и отправились в нашу студию.
Серёга достал из шкафа вчерашнюю заначку, я пододвинул всё тот же дежурный диск со сплитом «What we feel». Мне особенно нравилось чертить на нём линии, после того, как кто-то сказал, что они вроде как стрэйтэджеры. Я эту информацию, конечно, не проверял, но внутренне искренне радовался такому ироничному стечению обстоятельств. Нашуршать, к слову, удалось достаточно приличное количество наэлектризованных, мелких, желтоватых снежинок химического вещества, пахнущего как дешёвый освежитель в зассаном толчке. Я сдул всё разом в левую ноздрю и запустил свой язык в глубину пакета, ощущая терпкую, характерную горечь. Брррррр!
Меня немного успокоило, перестало трясти, и, в целом, я был вполне готов для записи. Пока Серёга подготавливал всё необходимое оборудование, крутил ручки и хлопал в ладоши, чтобы прочекать микрофон, я на балконе спас залипшую в бутылке плюшку и пытался нащупать хоть парочку не догоревших до конца угольков, которыми была сплошь усеяна разделочная доска из массива дерева. Её очень любила Мама. Я, впрочем, тоже всегда орудовал на ней с неподдельной любовью, расправляясь с самым дорогим, что у меня было на тот момент.
Мои старания были вознаграждены, и я всё-таки нащупал что-то, похожее на жизнь, на этом кладбище разбившихся надежд. Достал кусок фольги, хранящийся здесь же, закинул внутрь весь свой улов, плюнул в образовавшийся свёрток, плотно замотал и начал греть зажигалкой. После этого положил на доску и сверху плотно прижал, так, чтобы продукт спрессовался.
Получившееся количество приятно удивило, хоть я и понимал, что все необходимые мне алкалоиды разрушаются гораздо раньше, чем структура гашиша. Но в тоже время нет ничего более могущественного, чем плацебо. А видимое приличное количество, учитывая мою всеобъемлющую жадность, имело решающее значение. Я, довольный, закурил новую сигаретку и весело начал запускать чёрные точки по нужному адресу.
— Чё, какую будем писать? — мой кент с ходу встретил меня логичным вопросом.
— Ну, можно вот новую попробовать, которую я только написал, на твою мелодию.
— Так, ну давай… Хотя погоди. Ну… Хотя, бери наушники, сейчас сделаю.
Я зашёл в нашу импровизированную вокальную будку, обшитую ковролином, который мой брат вынес с работы за ненадобностью. Подкрутил высоту микрофонной стойки под свой рост и стал ждать команды от саундпродюссера.
Я вообще ничего не понимал в этой звукозаписи. Абсолютно всю работу выполнял Серёга. Я, по сути, предоставил помещение и создавал нужную рок-энд-рольную атмосферу в духе Англии 70-х или Нью-Йорка 80-х. Он писал всю музыку, а я тексты. И ещё мы вместе торчали. И последнее постепенно начало преобладать над первым. А так как больше мы особо ничего делать не умели, то по инерции сочиняли и записывали новые песни. Классическая схема, проверенная тысячами людей. По их примеру легко можно было определить, куда мы направлялись, но у нас не было ничего, кроме момента сейчас. И мы не могли быть ещё где-то, кроме как здесь.
— Ну, попробуй, скажи что-нибудь! — поступили первые инструкции от внешнего мира.
— Эй, йоу! Хэп! Хэп! — начал я со своих стандартных пробных звуков.
— Ну чё, нормально?
— Вроде задержка небольшая, или это у меня в голове уже. Я не понимаю! — я потерялся в собственном голосе, звучащем из наушников.
— Ща, погоди! Хэй! Хэй! — раздался со стороны внешнего мира пронзительный крик моего друга.
— Во-о! Во-о! — Подпел я, как будто мы исполняли партию бэков Anti-Flag.
— Да вроде норм всё! — вынес вердикт тот, в чьей адекватности у меня не было причин сомневаться, в отличие от моей.
— Ну о’кей, давай пробуем! — я открыл заметки на планшете, куда вбил конечный вариант придуманного текста, и занял подходящую героическую позу для начала пения.
Но в тот момент, когда заиграла музыка, я оказался совершенно дезориентированным. Когда ты придумываешь в умате, кажется, что всё получается довольно складно. Но стоит открыть рот, как некоторые слова, нагло толкая друг друга локтями в бок, стараются выдавить последние буквы наружу из четко отмеренных в моих фантазиях строчек. Но это ещё полбеды. Попасть в нужные ноты, ну, или хотя бы в уместные в конкретном фрагменте, было чаще всего задачей далеко не из легких.
Я был из тех людей, кому медведь не просто наступил на ухо, а ещё усердно попрыгал по голове. И, походу, не один. Даже погода была более предсказуема, чем мой вокал. Это чудовищная, бессовестная шутка природы: моя душа желала петь и постоянно генерировала стихи, а тело не могло выдать и тридцати процентов из того, что изначально планировалось, когда складно звучало внутри моей головы, на стадии сочинения песни.
Мне стоило усердно заниматься и у меня было, как вы понимаете, всё для этого, но вместо этих очевидных действий я просто думал, что мне надо побольше скурить, снюхать, выпить, и тогда я запою как боженька. Весь секрет в этом. И по итогу я убивал всё время на поиски и употребление яда, теряя драгоценные возможности повысить свои навыки. А нервная система давно дала трещину, и каждый новый день она расходилась всё больше и больше, раскрывая зияющую чёрную бездну.
Мы кое-как записали кривое демо, чтобы я довёл до ума текст и сносно выучил его. Для меня было важно передать без помех то чувство или ту эмоцию, которую я испытывал при создании произведения. Я заметил, что когда я концентрируюсь именно на этом аспекте, то и в ноты я попадаю гораздо лучше. Ну а когда мои мысли заняты тем, как и что сейчас петь, то выходит неубедительный, корявый кусок, вызывающий лишь жалость и отвращение.
Я снял наушники, вышел из микрофонной будки, точнее, из того чулана, выполняющего её функции, и лёг на диван, отстранённо упершись взглядом в потолок. Я никогда не смогу петь. Я конченый неудачник. Я должен умереть. Бесконечным траурным шествием, едва поднимая ноги, поползли мои мысли в сторону ярко выраженной дисфории вперемешку с ангедонией.
Серёга сидел, уставившись в монитор, резал квадратики на экране и крутил какие-то приборы. Такое ощущение, что у него всегда было занятие. Я же, напротив, обычно не мог найти себе места. Если не было мутки, то я просто играл в умирающего старика. Я даже не мог почитать книгу, потому что фокус внимания постоянно перескакивал на жалость, страх и отчаянье. Даже буквы расплывались и убегали в неизвестном направлении подальше от меня.
— Давай, может, бэки запишем пока? — предложил продюсер, видя, что дела совсем плохи.
— Да щас ничё не получится, надо хотя бы хапнуть! — в ответ по привычке начал ныть я.
— А чё, совсем ничё нет? Давай я позвоню Пуху, у него, может есть, — друг сердобольно находил всё новые варианты решения моей надуманной проблемы.
— Да если бы даже было, уже бы не было! — продолжал я распространять в замкнутом помещении едкий депрессивный настрой.
Серёга всё-таки набрал, но люди оказались, как и полагается всему порядочному человечеству в такое время, на работе. Но из этого следовало, что на вечер можно не совершать лишних движений, а отломать кусочек подлечиться по старой дружбе. Вроде как за меня уже всё решили. Я такой беспомощный на отходосах. Аж мерзко.
— Так чё, говоришь, Дрон звонил? — вспомнил я промелькнувшую сегодня инфу.
— Ну да, да! Набери его, у него сто пудово что-то есть.
— А во сколько он звонил-то?
— Да вот, последний раз перед тем, как я к тебе зашёл.
В этот момент, как обычно бывает в череде совпадений, зазвонил телефон. И кто, как вы думаете, это был?
— Алё-малё!
— Здорова, братишка! Чё-то не могу до тебя дозвониться никак! — зазвучал дерзкий и уверенный голос моего товарища.
— Да я отсыпался!
— Ну, я так и понял! Чё, у меня к тебе предложение есть — надо встретить вокалиста Медеи. Покуражимся.
— Ну а чё, во сколько вся движуха-то?
— Ну, поезд приходит через три часа, ты пока приводи себя в порядок, да топи за мной, заедем до Арика по делам.
— О’кей, понял, давай! — я услышал прощальное «Обнял», положил трубку и почувствовал, как внутри меня пробудилась пока ещё довольно слабая, но уже вполне осязаемая жажда жизни.
Сложно признаваться себе в том, что ты живешь только ради наркотиков. Всегда кажется, что эта проблема актуальна для кого-то другого. Я точно не из этих конченых. У меня совсем другая история. Я рок-звезда. Мне можно. Музыканты все торчат. Издержки профессии, не более того, думаешь ты.
Но ещё страшнее, когда ты уже отчетливо понимаешь, что без нагло втиснутых из внешнего мира веществ в твою выверенную многомиллионным эволюционным процессом нейротрансмиссию, ты не сможешь больше полноценно существовать. Никогда. Для тебя это становится суровой реальностью. А поиск новой дозы — жизненной необходимостью. И это больше не кайф — это лекарство. И если ты не найдёшь вовремя новую порцию, тебе будет крайне плохо. Чудовищно отвратительно. Ты предпочёл бы подохнуть быстрее, чем окажешься в такой ситуации.
Вся хитрость в том, что, когда ты начинаешь употреблять, то это определенно идёт тебе на пользу: ты становишься общительней, открываешь новые грани себя, расширяешься. Но в один момент ты обнаруживаешь себя лежащим на диване и втыкающим в потолок. Сломленным и раздавленным, худым и бледным, депрессивным и одиноким. От тебя ушёл любимый человек. Старые знакомые, все как один, перестали с тобой общаться. И ты — серое невнятное пятно посреди разрушенных декораций в тотальном нигде, без какого-либо будущего, но, что самое страшное, — у тебя, по сути, и настоящего никакого нет.
Ты — это жалкое прошлое. Выцветшие вырезки из журналов на заляпанной пивом стене. Неоткрывающаяся папка с фотками на зацарапанной болванке. И каждый день, чтобы убежать от этого осознания, ты ещё больше загоняешь себя в глубокую бездонную яму. Квадрат неба становится всё дальше и дальше, и вот в твою сторону летят первые порции земли ото всех тех, кто помнил тебя живым и здоровым, улыбающимся, жизнерадостным мальчиком с огромными голубыми глазами.
Ты давно не питаешь иллюзий о том, что справишься сам. Легко бросишь, когда захочешь. Ты отчетливо понимаешь, что навсегда останешься рабом того джина, которого выпустил из лампы тогда, в спортивном лагере на сборах, когда твоё желание казаться крутым в совокупности с жаждой нового опыта оказалось сильнее, чем все предостережения разумных людей и наглядные примеры чужого саморазрушительного опыта. Войти можно только один раз. А вот выход придётся искать всю свою жизнь. И большинство его так и не находит. Возможно, его попросту нет. Я обречён.
Тем не менее, через три часа я буду как минимум хорошенько обкурен, а, скорее всего, учитывая мельком проскользнувшее в разговоре имя, всё будет гораздо интересней. Собственно, что я гоню? Всё не так уж и плохо. Всё можно наладить. Люди попадают и в более безвыходные ситуации. Хорошо, хоть страдания приходят в такой форме. Грех жаловаться. Войны нет. Все относительно здоровы.
Хотя все эти слова в духе «Главное, что ты жив, а остальное можно исправить» лишь вызывают чудовищное раздражение во мне. Как исправить? Как, блядь? Что нужно сделать? Кому написать письмо? Где встать в очередь за счастьем? Зачем мне такая жизнь, если в ней теперь одна боль, тревога, страх, ненависть и отвращение? А убить я себя не могу. И не потому, что я думаю о том, как к этому отнесутся родные. Нет! Просто я жалкий и трусливый. Вот в чём всё дело. Ничтожество.
Я вскочил с дивана и побежал на балкон. Первые затяжки немного попустили меня. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Надо сходить в душ, попробовать записать бэки. Потом двинуть до Дрона. Главное, что-то делать. В движении гораздо спокойнее. Нельзя оставаться один на один со своими мыслями. Выход обязательно найдётся, но надо шевелиться. Решение само точно не упадёт с неба. Надо быть заметным, иначе благополучие меня попросту не отыщет. Сколько здесь квартир в этих панельках на одном спальнике? Меня ни за что не сыскать тут. Надо сто пудово идти навстречу.
Я докурил сигарету и метнулся в ванную. Горы грязной посуды с остатками лапши и хлебных крошек. Серый налёт на некогда белоснежном покрытии. Капающий кран. Запах сырости и котов. Мыть это я точно не собирался. Я аккуратно переставил всё в синий пластиковый тазик, который использовался мной только когда я варил манагу, ну, и охлаждал пивас. Попытался согнать водой всё это безобразие, но психанул и залез прямо в эту грязь, сел на корточки, направил поток тёплой воды себе на голову и начал неистово рыдать.
У меня была настоящая истерика. Я всхлипывал и замирал. Я ощущал тотальную беспомощность и ненужность. Кромешное отчаянье. В очередном приступе я свалился на бок в эти остатки не догнивших до конца пищевых отходов и безразлично обмяк. Душ хлестал в грудь, капли, отскакивая, ударяли в лицо, так, как будто я гулял под тёплым весенним дождем с родителями. Вся жизнь была у меня впереди. Я был молод и беззаботен. Что случилось? В чём причина?
Время душило меня своими щупальцами, волоча опухшей от слёз мордой по моментам, когда я был жесток и несправедлив с теми, кто меня по-настоящему любит. Издевалось, вырывая из контекста и показывая мне те куски, где всё было хорошо и ничего ещё не предвещало беды. Смотри! Не отворачивайся! Я сходил с ума. Нет. Я сошёл с ума.
Вдруг в дверь раздался стук, и за ним в очередной раз последовал спасительный голос Серёги: «Ты чё там, живой?».
— Да, сейчас, — моментально его голос вернул меня в этот мир, выдернув из цепких лап моего персонального ада.
— Там Дрон опять долбит всё.
— Да скажи, перезвоню, щас я, пять минут буквально.
Я по-быстрому намылился и начал смывать с себя всё загрязнение, попутно чувствуя невероятное облегчение. Как будто я был огромным гнойным фурункулом, и вот пять минут назад его прорвало. Извержение вулкана на теле моей души. Хорошо хоть я был один, и никого не забрызгало лавой и пеплом из недр преисподней. А то всё могло быть не так чудесно. Я стоял под душем и чувствовал себя гораздо чище, как внутри, так и снаружи. Я вытерся полотенцем и, возможно, впервые задумался о том, что его надо постирать. А то оно висит тут уже пару месяцев точно. Не понятно, кто им вообще пользовался, учитывая контингент, посещавший данную нехорошую квартирку.
Первым делом я перезвонил на пропущенный и договорился, что выезжаю через час. Натянул на себя чистую, парадную одежду, которая хранилась в том самом шкафу, сиротливо брошенном посреди комнаты, и решительно зашагал на студию.
Необходимо было предпринимать хоть что-то. Надеяться, что жизнь станет лучше и радостнее сама по себе, не приходилось. Она стала совершенно неконтролируемой. И нужно действовать, потому что не сегодня, так завтра я сдохну или меня посадят. Или, что вероятнее всего, упекут в дурку, если я ещё раз кинусь на соседку, которая вполне оправданно жалуется на постоянный шум, странных невменяемых людей и подозрительный запах.
— Чё, давай хоть бэки пропишем, — ворвался я в студию с неожиданным для всех предложением.
— Ну давай, но там немного совсем.
— Да хоть что-нибудь сделать, да я поеду. Ты-то двинешь тусить?
— Не, нафиг, не охота.
— Ну о’кей, как знаешь. Ладно, включай!
Я добросовестно прокряхтел с десяток фраз, едва попадая в ритм, и с чувством выполненного долга отправился на поиски новых приключений. Мой потрёпанный временем японский универсал был припаркован на своём обычном месте, возле электрической будки, разрисованной баллончиком. Некогда это была грандиозная семейная покупка, приобретённая на кредитные деньги, но потом я вписал его в работу на стройку, и он стал чахнуть на глазах. Тонировка, зацарапанная постоянной перевозкой тележек, инструментов и строительных материалов, представляла из себя жалкое зрелище. Корпус был весь покоцан. А в салоне, помимо того, что ездили в основном не самые ароматные выходцы из средней Азии после тяжелого трудового дня, так ещё я на стимуляторах бесконечно курил. Вот такая карета и отправилась встречать дорогого гостя, прибывшего из северной столицы со своим сольным выступлением.
Я набрал Андрюху, когда уже подъезжал к его дому, чтобы он спускался. Но, как не сложно было догадаться, он уже давно коротал время на лавочке во дворе, попивая пивасик. Мой товарищ отличался крайне неспокойным и суетливым умом. Ему было тяжело усидеть и пятнадцать минут на одном месте. Он постоянно генерировал совершенно лишние и порой невероятно абсурдные приключения, сводя с ума не только себя, но заодно и всех окружающих.
Около года назад он вернулся с зоны после почти пятилетнего отсутствия и поначалу имел стойкие планы захватить этот мир. Взял кредит, купил тачку, снял хату, завёл девушку. Но очень быстро старое болото начало засасывать его обратно, и от былого воодушевления и азарта не осталось и следа. Не то, чтобы он скатился в мрак и апатию. Он, скорее, был полной противоположностью мне. Всегда веселый, неунывающий, на каких-то движениях, бесконечно меняющий красивых девушек. Как герой песни Касты «Про Макса». Но не стоит недооценивать наркотики.
Я хорошо запомнил страх в его глазах, когда после двух часов на свободе мы насыпали ему здоровенный трек фена. И разом сбили все сомнения, заткнув рот тому правильному парню, сидевшему у него на плече. Из-за этих мутных дел он потерял пятую часть своей жизни. И вот друзья проверяют его на слабо. Был ли у него выбор? Я вас умоляю, ни у кого из нас его давно нет. Мы безвольно плывём по течению и, судя по характерному звуку, где-то впереди обрыв.
Мой автомобиль свернул с основной дороги стремительно растущего спального района в узкий двор. Знаете эти дома буквой «П», с припаркованными тачками по обе стороны? Если кто-то едет навстречу, то тебе неминуемо придётся сдавать назад приличное расстояние. А если ещё в замес попало несколько транспортных средств, в которых, плюс ко всему, за рулём ещё и женщины, то пиши пропало.
Я посигналил, и Дрон, улыбнувшись своей хмельной рожей, вальяжно двинул в мою сторону. Запрыгнув в тачку, он обнял меня и чмокнул в щёку. Я не знаю, где он взял эту дурную привычку, но, думаю, точно не в тюрьме. Возможно, французские фильмы или азербайджанские сходки повинны в этом, но меня это слегка бесило, хотя ему я мог простить что угодно. Слишком многое нас связывало. И через что только мы не прошли вместе.
— Привет, братишка!
— Привет! Чё, куда едем-то? Во двор к нему? — затребовал я маршрутный лист.
— Не! Надо на парковку БСМП.
— Ну о’кей, но у меня, если чё, денег нет.
— Да я понял, решим! — успокоил меня Дрон.
Я врубил музыку погромче, и мы помчали через весь город на встречу с Ариком.
Тачку пришлось кинуть во дворе через дорогу. Идти на встречу мне ужасно не хотелось. У меня было плохое предчувствие. Хотя, если честно, паранойя давно уже достигла таких масштабов, что я находился в перманентном состоянии ожидания беды. Но дела с парнями с юга в связке с моим закадычным приятелем всегда вывязывали особые переживания.
Черт его знает, чего от них можно было ожидать. Если бы тогда я не остался на репетиции, а поехал с Дроном по делам, то паровозом бы уехал с ним на долгие годы. Но, слава богу, на следующей день у нас были гастроли в соседний город, и пацаны уговорили меня, что музыка сейчас важнее, да и наш «Тони Монтана» вполне справится сам. Как вы понимаете, одно место в плацкарте так и осталось пустовать, а телефон нашего друга долгое время был отключен.
Всю свою жизнь я старался обходить подобные компании стороной. Просто потому, что у наших параллельных вселенных была только одна точка соприкосновения, и вы сами понимаете, какая. И именно поэтому я сейчас и переступаю через свой необъятный страх. Андрюха сказал, что им пришла какая-то посылка из Камбоджи, а они даже не знают, что это за дерьмо. И так как я прослыл утонченным специалистом в этих вопросах, по крайней мере, в глазах Дрона, то вариантов съехать у меня попросту не было. Да и, честно, праздный интерес и желание упороться перекрывали с лихвой любые подстерегающие за углом опасности.
Мы легко обнаружили цель и прыгнули в ночь тонированный черный «Ниссан Тиана». Андрей чмокнул Арика и уселся вперёд, я же старался не переходить эту тонкую, опасную грань и спокойно, пожав руку, сел за водителем.
Мы покурили сигареты, обсудили погоду, узнали, как дела у кого в семье и ещё кучу бесполезной информации. Наконец, видимо, выждав определённое, известное только хозяину ситуации безопасное время, он открыл свою дверь и, затушив бычок, аккуратно подобрал смятую пачку каких-то тонких женских сижек. Передал сидевшему рядом Дрону, указал на то, что всё, что нас интересует, находится внутри и, включив средней паршивости хаус, сорвался с места.
Мой друг аккуратно достал все пакетики и передал мне. Я внимательно понюхал содержимое каждого и точно угадал половину из них, остальные два химических вещества были для меня загадкой. Арик тоже особо не понимал, что это, назвав один из них «мурашкой», а другой камбоджийским кокаином. По виду он был очень похож, но в мою душу прокрались сомнения, потому что я знал некоторую информацию про подпольные лаборатории в этой прекрасной стране.
В любом случае, гостеприимный хозяин предложил забрать этих друзей с собой и познакомиться с ними поближе, в более подходящей обстановке. Из кармана он достал здоровенный кусок гарика и сообщил, что конкретно это он, к сожалению, не может отдать безвозмездно, так как товар не его и он специально ради нас беспокоил важных людей. Количество действительно сильно превосходило рыночную стоимость, и мы, мягко сказать, были счастливы. Я так особенно, учитывая, что денег у меня не было совсем.
Наш подозрительный автомобиль тормознул возле остановки, мы попрощались и, довольные, выпорхнули навстречу холодному осеннему ветру, заставляющему стоящих на остановке людей накидывать на голову капюшоны и поднимать воротники.
Территория в радиусе трёх километров от самой посещаемой в крае больницы была по-настоящему аномальной зоной. Если вы хоть раз бывали на провинциальном автовокзале со всеми этими странными людьми, клетчатыми сумками, тоскливыми лицами, то помножьте эту уникальную горечь земли русской как минимум на сто. Смешайте с отчаянием, болью и посыпьте сверху немного умирающей надежды, и на выходе вы получите не что иное, как БСМП.
Не удивительно, что встреча была назначена в этом загадочном месте. Атмосферка прямо то, что надо: сирены реанимации, плачущие дети, одноногие старики, бабушка, продающая беляши, пара дежурных дворовых псин рядом с ней. Какие-то зэки, цыгане, персонажи из прошлого в пальто с меховым воротником, торговец зонтами. Мы были реально абсолютно незаметны в этом бушующем людском море. Чему я был несказанно рад, так как вся тяжёлая артиллерия осела на моём кармане.
Добравшись до машины, я первым делом предложил скушать тот мешок, от которого несло за версту знакомым ароматом питерской подворотни. Мой товарищ, как вы понимаете, был обеими ноздрями «за». Диск PRO-PAIN, свернутая в трубочку красная бумажка с изображением памятников архитектуры столицы нашей родины, скидочная пластиковая карточка кинотеатра. И всё то, что ещё пятнадцать секунд назад лежало в пакете, теперь настойчиво впитывается в наши тела в районе расположения мифического третьего глаза.
Я ныкаю остальные сокровища в специальную дырку под ковриком. Врубаю «Transplants» и вальяжно выруливаю со двора на основную дорогу, понимая при этом, что если меня остановят и начнут искать, то им не составит труда найти эту нычку. Но тут больше вопрос внутреннего спокойствия. Меня вполне устраивает эта игра, а значит, я буду более уверен в себе, и, соответственно, буду совершать на порядок меньше лишних, импульсивных манёвров, притягивающих чужое внимание.
Нам надо было еще как-то умудриться заехать за организатором этого концерта, но мы успевали только на вокзал, поэтому договорились встретиться сразу там, на перроне. В данный момент даже эта небольшая часть пути давалась мне с трудом. Я не был трезвым ни минуты уже пару недель и думал о том, как бы было хорошо немного попуститься. А то организм уже откровенно не вывозил таких чудовищных перегрузок, да и особого кайфа в этой скоростной рутине я давно не получал. Система.
Дотусуюсь уже эти выходные, да съезжу к родителям, попарюсь в бане, покушаю вкусной домашней еды. Отвлекусь. У мамы всегда стоит корвалол в холодильнике. Пара бутыльков, и во мне будет достаточно фенобарбитала, чтобы благополучно отоспаться.
Дорога меня выматывала. Внимание было на нуле, а время реакции заметно увеличилось, устремившись в бесконечность. Я ехал медленно и забывал даже то, что только что созерцал в зеркале заднего вида. Приходилось смотреть вновь и вновь. Но опыт делал своё дело, и вот мы уже поворачивали на парковку перед зданием железнодорожного вокзала.