Глава пятая. Клятва
Часть вторая
Ванечка Россиюшкин опять нахмурился, опять пожал плечами, опять стал смотреть в сторону. Ничего не ответил. Оба погрустнели, поникли головами и сидели теперь, как два нахохленных от стужи событий существа, зависимые от малых и великих стихий, придавленные прессом чужой воли или прихоти, чтобы быть вынутыми оттуда для обработки жизнью, со всеми её законами и беззакониями, правдами и неправдами, созданными такими же, только взрослыми, существами, название которым — люди. И нужно было готовиться продираться к своей доле средь них — жестоких и подлых, гнусных и благородных, нечестных и хитрых, жадных и всяких. И нужно было становиться для этого мужчиной, — и Ванечка Россиюшкин стал им, поднявшись нахмуренным и начав говорить необходимое:
— Ты не переживай. Не расстраивайся. Я всё обдумал. Нам нужно держаться вместе. Ты и я — мы должны стать одной крови... Как Маугли и волки. Тогда не пропадём мы среди чужаков. Тогда выживем. Реши только, согласна ты быть со мной одной крови?
Он посмотрел на неё ясно и чисто, и в голосе его она отчётливо расслышала, близкое её мироощущению, горение души, поэтому кивнула решительно:
— Я согласна. А что нужно сделать для этого?
— Я знаю, что делать... — просто, без тени торжественности продолжал он. — Это — как клятва... Это и есть клятва... Я в подвал спущусь, а ты погуляй, осмотрись и за мной следом, чтоб не видел никто.
В подвале было полутемно и прохладно. Затхлый, насыщенный влагой воздух, теснимый со всех сторон набрякшей пылью, щекотнул ноздри брезгливостью, заставив задышать трудно, различного рода деревянная утварь, изломанная и рушимая тленом, множество битых и не битых бутылок средь кучек колотого кирпича мешали шагу, и без того робкому в полумраке.
— Я здесь, — услышала она негромкий голос, — иди сюда.
Ванечка Россиюшкин стоял под небольшим, зарешечённым окошком полуподвальной комнаты, на уровне тротуара пропускавшего сюда слабый, сквозь пыльную слизь стекла, свет, — и шевельнувшийся силуэт его, Ванечки, на фоне такого света был нечёток и загадочен.
— Ты готова? — спросил он, когда пройдя оставшийся путь смелее, стала против него. Стала близко — так близко, чтобы расслышать и не ошибиться в благородстве дыхания его замысла.
— Готова! — решительно глянула в его глаза, услышав это дыхание и отдаваясь ему, как судьбе.
— Тогда делай, как я...
С этими словами он вытащил из кармана заготовленный, острый осколок зелёного бутылочного стекла с уцелевшим горлышком, вытянул под свет окошка ладонь и, не поморщившись даже, сделал в ней быстрый надрез. Тут же подал осколок ей. Не дрогнув, протянула свою ладошку к его. Сделала то же самое...
И когда кровь наполнила ямки в их ладошках, они соединили их и кровь, сцепившись пальцами этих рук, и клятвенно подняли их, сцепленные, над головами.
— Повторяй за мной! — произнёс он тихо, но властно. Слово в слово повторяй: — Ты и я!..
— Ты и я!.. — выдохнула и она, вторя и глядя глаза в глаза.
Показалось, он слегка улыбнулся её решимости:
— Мы с тобой — одной крови!..
И ее губы тронулись к улыбке, остановленной словами клятвы:
— Мы с тобой — одной крови!..
— Теперь мы вместе — до смерти! — добавил он в задуманное. А взгляд — вопрос и сомнение.
— Вместе — до смерти! — кивнула она, руша сомнение.
Кивнул и Ванечка, удовлетворённый законченностью начатого:
— А теперь подождем немножко. Не разжимай пальцы. Пусть твоя кровь соединятся полностью. Тогда и остановиться она должна... Потом... обнимемся... — Он заметно смутился. Но объяснил, тем не менее, твёрдо: — Так надо...
Так и стояли они в тишине, прислушиваясь, как соединяется их кровь и как что-то происходит с ними при этом...
Кровь, имеющая в местах надреза кожи движение по мелким сосудам получившая к тому же, благодаря поднятым рукам, отток от ран, остановилась быстро. Но для них, не знавших причин подобного явления, это был некий добрый знак, говоривший о том, что слияние их крови свершилось удачно, и что способствовала этому некая благоприятствующая сила.
... Они обнялись. Обнялись порывисто, породнённые теперь мощью единения, готовые умереть друг за друга, — и неизвестность будущего стала казаться не столь уж удручающей. И тут, в порыве благодарной нежности, ощущая щекой тепло его щеки, она коснулась её губами... И желание сделать это было столь же сильно, сколь и непонятно. И лишь смутная, интуитивная память рода человеческого, всплывшая чуть позже, — в бессонной ночке, в её тишине и загадочности, — подсказала, что причиной чистой невинности того поцелуя была её природа — природа женщины...