Когда на другой день стало светать, корабль был далеко от Каперны. Часть экипажа как уснула, так и осталась лежать на палубе, поборотая вином Грэя; держались на ногах лишь рулевой да вахтенный, да сидевший на корме с грифом виолончели у подбородка задумчивый и хмельной Циммер. Он сидел, тихо водил смычком, заставляя струны говорить волшебным, неземным голосом, и думал о счастье…
Александр Грин «Алые паруса»
Пишу о Грине...
Вот он ровно сидит на табурете, офицерская выправка сохранена. Высокий, и суровый. Курит. И на первый взгляд чем-то озабочен…
К черту все болезни, что цепляются к нему… Жизни все равно осталось с щепотку. И прощайте Нина, Сад, Старый Крым! Где-то плещется море…, с ним он тоже успеет попрощаться.
Каким был Грин?
Об этом знала жена Нина. Но еще полуторагодовалая дочь хозяйки съемного дома Марии Васильевны Шемплинской Бьянчитта. С девочкой они вместе находили тропинки путешествий, даже самых, казалось бы, незначительных, когда он катал ее по дорожкам сада на своей спине, ее - маленькую Бьянчитту.
-Па! - командовала девочка. Он падал, вытянувшись во весь свой гулливеровский рост, - она устраивалась к нему на спину. И сказка начиналась, и каждый раз сызнова. Это же растет будущая Ассоль!
Прикоснуться к жажде странствий…
Жажда странствий – жажда морского бриза в лицо, брызги волн и линии солнца на корабле. Это сродни тяги к творчеству – то и другое неутолимо. Морские путешествия любили Жюль Верн, Джек Лондон, Иван Александрович Гончаров…, и он, Александр Грин. Хотя ему не досталось кругосветных путешествий и приключений.
В последние годы жизни в Старом Крыму Александр Степанович и Нина Николаевна едва сводили концы с концами, меняя вещи на еду. Грин придумал охотиться на окрестных птиц с луком и стрелами, но потерпел фиаско.
Жизнь стала нищая и несуразная, …но сносная, ведь жизнь - это только «черновик выдумки». Значит, когда черновик пишется сам собой, можно переписать жизнь набело.
Заболеть жаждой писательства…
…Как бодрит морской прибой, как играет волна, коснувшись берега, под солнечным лучом, почти также, как ручка играет с бумагой. Отчетливо зазвучал плеск воды – а он все стоит, ослепнув от этого благолепия, по колено в море, ощущает прохладу в тени алых парусов фрегата, высоко повисшего над морем. Захочет выкрикнуть: «Мой фре-гат!» Да вдруг спохватится, – скоро Нина придет с рынка, а он как ребенок, в восторгах, но не может себе признаться, что ничего не написал. Нет-нет, старый мечтатель, нельзя ее расстраивать. Не те времена. Он не скажет Нине, что роман никогда уже не будет закончен...
Грин улыбнулся - ведь он до конца уже продумал весь сюжет: «Некоторые сцены так хороши, что, вспоминая их, я сам улыбаюсь».
Изловить жажду жизни!
«Меня прозывали „мустангом”, так я был заряжен жаждой жизни, полон огня, образов, сюжетов. Писал с размаху, и всего себя не изживал. Я дорвался до жизни, накопив алчность к ней в голодной, бродяжьей, сжатой юности, тюрьме. Жадно хватал и поглощал ее. Не мог насытиться».
Александр Грин
…Когда-то все было романтичнее. На Графской пристани Севастополя арестовывали эсера Александра Гриневского.
…Редакции озирались на длинного худого человека, воткнувшего свой узкий нос в черное пальто. Солдатский Вещмешок стонал от счастья – еще бы! В него кроме пары портянок, смены белья каким-то ветром задуло рукопись повести-феерии «Алые паруса».
…Сыпной тиф бросал битву с ним, и говорил этого сумасшедшего ничего не берет.
…Горький в холодном Петербурге находил ему, бездомному, жилье.
Да, с романтиками происходят чудеса, ведь они могут путешествовать «по светлым странам своего воображения», и реальный мир их зачем-то щадит, чтобы… наконец, раскрыть ворота морских просторов, да так, чтоб захватило дух, и Грин прошепчет:
-Гомер! Ты не вернулся из своей Одиссеи. Тебе тоскливо без нее. И я, Грин не вернусь.
Теперь можно запыхтеть трубкой - нет? Тогда папиросой! Выпустить вверх паровозный дымок и расправить паруса.
Отчего же нет? Когда на берегу моря стоит Ассоль – его Нина.
Теперь он на берегу смертельной болезни, наверняка подумал о том, как много хотел написать, сколько было надежд! Сколько пришло в голову тогда, в Петрограде. Хвалился в письме, что пишет два романа сразу. А теперь, на закате пути, когда отказываются его печатать - за окном самый настоящий сад – это лишь прощальная улыбка, но никак не источник игры воображения.
Он подумал…
Подождите! Пусть моей последней выдумкой станет моя смерть, - И Нина получит перевод 200 рублей от Союза писателей на мои похороны, когда я буду еще жив.
Подождите! Я успею на Старокрымское кладбище, - вы отправите Нину в лагеря для предателей Родины, - вы сожжете ее записки о нашей любви, высылаемые на свободу, - вы превратите наш уютный домик в сарай.
Подождите! Я подберу с пола черновики, зарою в них, как в складки трепещущей парусины диск неуемного солнца, что освещало мои строчки, оно мне больше не помощник, только слепит глаза.
«Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов. Тогда, очнувшись среди своего мира, тягостно спохватываясь и дорожа каждым днем, всматриваемся мы в жизнь, всем существом стараясь разглядеть, не начинает ли сбываться Несбывшееся?»
Александр Грин