Найти в Дзене

Пурга из детства

Волшебство, которое убрали веником В том мгновении — словно вспышка чистого света — было столько первозданной, незамутнённой радости, что оно навеки врезалось в память, как драгоценный осколок утраченного рая. То чувство абсолютной свободы, испытанное в пятилетнем возрасте, так и не повторилось — ни в ярких взлётах взрослой жизни, ни в мимолётных мгновениях счастья. Оно осталось единственным, неповторимым, как первая снежинка, растаявшая на ладони. Полвека минуло, а я порой так живо, так осязаемо вспоминаю ту пургу, что мысленно превращаюсь в сказочную Алису: вот‑вот нырну в кроличью нору и окажусь там — в заснеженном волшебстве моего детства. Время растворится, и я снова буду стоять посреди вихря белых крыльев, забыв обо всём на свете. Вы спросите: что за пурга? О, это была самая настоящая зимняя сказка — не та, что рисуют в книжках, а та, что рождается здесь и сейчас, в дыхании мороза. Крупные белые хлопья кружились в безумном танце, словно тысячи крошечных балерин, подхваченных нев

Волшебство, которое убрали веником

картинка ИИ Алиса
картинка ИИ Алиса

В том мгновении — словно вспышка чистого света — было столько первозданной, незамутнённой радости, что оно навеки врезалось в память, как драгоценный осколок утраченного рая. То чувство абсолютной свободы, испытанное в пятилетнем возрасте, так и не повторилось — ни в ярких взлётах взрослой жизни, ни в мимолётных мгновениях счастья. Оно осталось единственным, неповторимым, как первая снежинка, растаявшая на ладони.

Полвека минуло, а я порой так живо, так осязаемо вспоминаю ту пургу, что мысленно превращаюсь в сказочную Алису: вот‑вот нырну в кроличью нору и окажусь там — в заснеженном волшебстве моего детства. Время растворится, и я снова буду стоять посреди вихря белых крыльев, забыв обо всём на свете.

Вы спросите: что за пурга? О, это была самая настоящая зимняя сказка — не та, что рисуют в книжках, а та, что рождается здесь и сейчас, в дыхании мороза. Крупные белые хлопья кружились в безумном танце, словно тысячи крошечных балерин, подхваченных невидимым ветром. Они опускались медленно, с важным, почти торжественным видом, а потом — вдруг срывались в стремительный водоворот, превращаясь в живую метель.

Пушистые снежинки облепили меня с головы до ног: прилипли к щекам, к губам, запутались в волосах. Я чувствовала их лёгкое прикосновение — холодное, но не колючее, а какое‑то ласковое, будто сама зима шептала мне на ухо: «Играй, веселись, это твой праздник!»

Я хохотала до слёз, прыгала, кружилась, подставляла ладони под падающие хлопья и кричала, захлебываясь от восторга:
— Ещё! Ещё!

И пурга откликалась — усиливалась, окутывала меня белым облаком, превращала мир в одну большую снежную тайну. В тот момент не существовало ни дома, ни взрослых, ни правил — только я и этот волшебный вихрь, в котором каждая снежинка была частицей безграничной свободы

Как настоящая волшебница — не по‑детски сосредоточенная, с горящими глазами и трепетом в груди — я размахивала руками, будто управляла невидимым оркестром зимней стихии. Белые перья кружились в воздухе, повинуясь моим взмахам, то рассыпались вихрем, то плавно опускались, словно прислушиваясь к безмолвной мелодии. Я сжимала их в кулачках — холодные, лёгкие, почти невесомые — и подбрасывала вверх, наблюдая, как они снова взмывают ввысь, превращаясь в крошечные звёзды моего собственного неба.

В тот миг я была не просто ребёнком — я была повелительницей Вселенной, величественной и всемогущей. Восторженная Снежная королева, чьё королевство рождалось из каждого движения рук, чьё царство простиралось до самых далёких горизонтов детской фантазии. Корона из инея, плащ из метели, трон из пушистых сугробов — всё это жило в моём воображении, хотя я даже не понимала толком, что такое снег и откуда берётся эта волшебная пурга.

Но я отчётливо помню — до сих пор чувствую кожей — то немыслимо приятное ощущение абсолютной свободы. Оно пронизывало каждую клеточку, звучало в каждом смехе, пульсировало в ритме падающих перьев. Это было не просто веселье — это было состояние первозданной, ничем не ограниченной радости, когда мир кажется огромным и добрым, а ты в нём — всесильным творцом.

Детский смех, звеневший тогда, как хрустальные колокольчики, больше никогда не повторился. Он остался там — в той белой круговерти, в том мгновении чистого счастья. И причина тому — то, что случилось сразу после пурги.

— Ты что, старая, с ума сошла?! — внезапный крик разорвал хрустальную тишину, словно ледяной осколок, вонзившийся в сказку.

Это был голос мамы — резкий, пронзительный, совершенно не похожий на тот ласковый тон, к которому я привыкла.

Бабушка, мирно дремавшая в кресле, вздрогнула так, что её тело на мгновение словно потеряло опору. Глаза распахнулись — в них читался неподдельный ужас, а руки сами взметнулись вверх, будто пытаясь защититься от невидимой угрозы. Из её уст полились причитания, тихие и дрожащие, как первые капли дождя:

— Ой, дитё моё, ой, что же ты наделала!..

Её голос дрожал, слова путались, а в глазах застыл тот особенный, почти первобытный страх, который бывает только у людей, осознавших, что они не справились с самым главным — не уберегли ребёнка от беды.

Она попыталась подняться — тело дрожало, будто лист на осеннем ветру, — но ноги подкосились от нахлынувшего волнения, и она рухнула обратно на сиденье. Руки сами взметнулись к лицу, закрывая его, словно щит от нестерпимого стыда. Плакала ли она в тот миг или просто пряталась от реальности — теперь уже не узнать. Время стерло все следы её слёз, как ветер сдувает снежинки с подоконника. Бабусеньки давно нет — она тихо ушла из жизни через год после того случая, унеся с собой невысказанные слова и невыплаканные горести. Но сейчас речь не о ней…

Так что же так потрясло взрослых? О, всё до смешного просто — как и всё по‑настоящему волшебное в детстве.

Меня оставили дома под присмотром бабушки. Должно быть, она долго и терпеливо пыталась уложить меня спать — читала сказки, поглаживала по спинке, убаюкивала тихим голосом. Но усталость взяла своё: убаюкав меня словами, она сама погрузилась в сон, откинувшись в старом кресле с резными ножками.

А я… О, я тем временем совершила настоящее открытие! Каким‑то непостижимым образом мне удалось раздобыть ножницы — холодные, блестящие, пугающе острые. Сердце колотилось от азарта: вот он, ключ к неизведанному!

С лихорадочной поспешностью, дрожащими руками я вспорола подушки и перину в кроватке. Первый разрез — и из недр подушки вырвался вихрь пушистых белых перьев! Они взлетели, закружились, будто стая испуганных птиц, и медленно опустились на меня, на кровать, на пол.

Внутри меня вспыхнуло ослепительное чувство: я нашла сокровище! Настоящее, живое, дышащее! Перья были не просто перьями — они превратились в снежинки, в звёзды, в волшебные искры, из которых я творила свою вселенную.

И тогда началось…

Перья взметнулись в воздух, подчиняясь моему дыханию, моим движениям. Они кружились в безумном танце, осыпая тумбочку, бабушку, пол, превращая обычную комнату в царство зимней сказки. Пурга была великолепна — настоящая, живая, созданная моими руками! Я подбрасывала перья вверх, ловила их, кружилась вместе с ними, чувствуя себя повелительницей этого белого вихря.

Представляю, какую картину увидела мама, переступив порог:

В кроватке — ребёнок, весь окутанный облаком пуха, с горящими глазами и раскрасневшимися щеками, визжит от восторга и хохочет, как сумасшедший. Вокруг — белая круговерть, перья летают, оседают на мебели, на полу, на волосах. А в углу, сквозь эту снежную завесу, проступает силуэт бабушки в кресле — бледный, застывший, с руками, прижатыми к лицу.

Время остановилось. Мир сузился до этого мига — мига чистого, безудержного счастья, которое вот‑вот разобьётся о суровую реальность взрослых.

Ваша Татьяна Тес

Конечно, мама не разделила моей детской радости — её мир, упорядоченный и расчисленный по минутам, вдруг рухнул в хаотичный вихрь перьев.

— Боже мой, да что ты наделала?! — воскликнула она в отчаянии, и голос её дрогнул, будто натянутая струна.

Она кинулась ко мне, обняла, начала торопливо отряхивать пушистые перья, прилипшие к волосам и одежде. Её пальцы дрожали, то ли от гнева, то ли от растерянности.

— Пурррга! Пурга! — радостно выкрикивала я, всё ещё погружённая в сказку, не понимая, почему мама не восхищается этим волшебством вместе со мной.

— Да, пурга… — только и смогла выдохнуть она, и в этом шёпоте прозвучала безмерная усталость — не только от увиденного беспорядка, но и от осознания, что детство её ребёнка неумолимо ускользает сквозь пальцы.

Мама вздохнула — глубоко, протяжно, словно пыталась вдохнуть спокойствие в этот взбаламученный мир. Взяла меня на руки, прижала к себе, и я почувствовала, как её сердце бьётся неровно, то ускоряясь, то замедляясь. Нежно, почти ласково забрала ножницы и положила их в карман, а затем бросила короткий, но пронзительный взгляд на бабушку.

Та, терзаемая чувством вины за недосмотр, казалось, готова была провалиться сквозь землю. Она сидела, сгорбившись, сжимая подлокотники кресла, словно они могли стать её последним оплотом в этом хаосе. Её губы беззвучно шевелились, повторяя, вероятно, одни и те же слова раскаяния.

Мне долго что‑то говорили — строгие голоса сливались в монотонный гул, как далёкий шум дождя за окном. Грозили пальцем, читали наставления о том, что так делать нельзя, что ножницы — не игрушка, что подушки — не для того, чтобы их вспарывать. Взрослые переругивались между собой, и их слова, острые и колючие, врезались в мою детскую душу, разрушая хрупкую иллюзию волшебства.

А когда началась уборка моего белого царства… О, это было хуже всего! Веник, безжалостный и грубый, сметал пушистые перья — мои снежинки, мои звёзды, моё чудо — в унылую кучу у порога. Я расплакалась — горько, отчаянно, чувствуя, как рушится целый мир, созданный моими руками.

Моё волшебство уничтожали.

На кроватке появились новая перина, подушка и одеяльце — аккуратные, послушные, лишённые тайны. Мне строго приказали больше не брать ножницы, не вспарывать подушки и быть хорошей девочкой. Эти слова звучали как приговор, как граница, за которой кончалось детство и начиналось что‑то новое, непонятное и пугающее.

Так закончилась моя история с пургой.

Годы пролетели, словно те самые перья, унесённые ветром. Но порой, в тихие вечера, когда за окном кружится снег или просто наваливается усталость, мне хочется бросить всё — работу, заботы, правила — и вновь стать той пятилетней девочкой. Хочется взъерошить подушки, встряхнуть перину и создать свою собственную пургу. Чтобы пушистые снежинки собрались в стайку, закружились в волшебном танце и полетели по миру, унося прочь все тревоги и печали. Хочется смеяться, прыгать и кричать: «Ещё! Ещё!» — как тогда, когда мир был простым и прекрасным, а счастье — таким лёгким и доступным.

Только теперь нет перьевых перин и подушек. Да и не нужны они, в общем‑то.

Пурги в моей жизни и без того хватает — метели обязанностей, вьюги тревог, снежные заносы проблем. Вот только они не такие красивые, как в детстве… Не такие волшебные. Не такие мои.

картинка https://ae01.alicdn.com/kf/HTB1aOagX0fvK1RjSspfq6zzXFXa1/Christmas-Snowflake-Sticker-Red-White-Snowflake-Window-Sticker-Christmas-Decoration-Electrostatic-Glass-Sticker-Snowflake-Wall.jpg

Понравилась миниатюра, ставьте ЛАЙК .

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ.

Будем вместе узнавать новое и идти вперед!

мой канал на Проза ру

блог на Livejournal

мой канал Яндекс Дзен