Катарами и альбигойцами их называли преимущественно недруги, а ещё – манихейцами, оригенистами, фифлами, публиканами, патаренами, ткачами. Они же называли себя просто Bon Hommes – добрые люди, или люди добра. Они сознательно выбрали эту сторону в вечном и вневременном противостоянии добра и зла, света и тьмы, духа и материи. Наши современные трюизмы вроде относительности добра и зла или зла как нехватки добра показались бы им ересью, ведь на их новозаветное учение сильно повлияли доктрины гностиков и манихейцев, а ещё – Оригена Адамантиуса. И поэтому катары видели мир сугубо дуалистично – как противоборство двух несводимых друг к другу сил, в котором нужно было выбрать свою сторону. Их выбор сделал их людьми добра.
Но если для них ересью был этический и метафизический релятивизм и даже сама мысль о том, что всеблагий Бог может считаться виновником существования зла, то для Римской Церкви ересью стало именно учение катаров, как и все дуалистические доктрины веками ранее. Дело не только в неизбежной онтологизации зла, но и в учении о всеобщем спасении – апокатастасисе: когда-нибудь покается даже Дьявол с закоренелыми грешниками, и адские муки закончатся, и Бог восстановит изначальную целостность и благость. Но если Бог спасёт всех, то зачем тогда вера, молитва, раскаяние, добродетельная жизнь, наконец, зачем тогда сама Церковь? Неудивителен поэтому категоричный антиклерикализм этих несчастных еретиков. А вот ещё странные идеи: люди – это падшие ангелы, осуждённые на пребывание во плоти – юдоли скверны и зла. Материя – это проклятие, и за пребывание в земном аду совсем не нужно держаться. Но ведь Иисус, сошедши за Землю и воплотившись в теле человека, освятил материю. Да и как материальный мир может быть средоточием злого начала, если его создал сам Бог и сказал потом, что «это хорошо»? Ах, Бог Ветхого завета – это злой Бог? Хулители альбигойцев ужасались такой дерзости и осознавали неизбежность принятия крутых мер...
Ведь оказалось, что пока благочестивые европейские рыцари целое столетие ходили на Восток в очистительные походы, ересь завелась в общем европейском доме. Она, будто плесень, поразила Лангедок, Окситанию, Арагон, гибеллинские города Италии и некоторые германские земли. Катаров пытались убедить, пытались судить, но на беду теологические противоречия наложились на стремление богатых землевладельцев и свободных горожан к независимости от папской власти и заодно от притязаний крепнущей французской короны. Добрые люди оказались глухи к увещеванию, и ответили на них кровью легатов. И началось прежде неслыханное – новый крестовый поход, но уже не против неверных, а против «своих» еретиков. Альбигойский крестовый поход.
Поначалу всё шло довольно успешно, были взяты значимые города. Жители подчас симпатизировали катарам и укрывали их, и выделить еретиков среди остального населения было проблематично. Именно из-за этого, если верить преданию, и была сказана знаменитая фраза «Убивайте всех, Господь узнает своих». Но затем успехи сменились неудачами, жители занятых земель бунтовали, катары прятались и наносили ответные удары, и война в итоге растянулась на десятилетия. Активная фаза похода заняла 20 лет – с 1209 по 1229 год, когда французский король Людовик Святой вынудил альбигойскую знать к перемирию. Однако боевые действия вспыхивали до середины столетия, и параллельно свирепствовала инквизиция, которая укрепилась во многом благодаря Альбигойскому крестовому походу.
Но с тех пор прошло 800 лет, и эта рана уже не зияет на теле Европы. Миллион человек с обеих сторон – огромная для малолюдных Средних веков цифра. Но нет у них живых и помнящих потомков, ни для кого из наших современников эта война не является личной историей, да и вопросы вероучения потеряли свою значимость для западного мира – атеизм и релятивизм поглотили всё. Поэтому вспоминают о походе, похоже, только историки.
Однако он служит источником вдохновения для людей искусства. Масштабная картина ненависти и крови, костров и мечей, разрушенных городов, сожжённых полей и братоубийства захватывает дух. Бельгийцев из группы Lemuria она вдохновила на создание масштабной эпопеи об Альбигойском крестовом походе – «Chanson De La Croisade». Бравурно-озорной симфонизм и мелодичный, эпический блэк-метал – музыкальный дуализм в подлинно катарском духе – ткут живописное полотно, на котором разворачивается история покорения катарских городов. Ни ласковое южноевропейское солнце, ни изысканные природные красоты, ни щедрость земли не принесли умиротворения в эти края, не отвратили людей от жажды убивать себе подобных. Ведь разве мир – не средоточие зла? Разве Бог не отвернулся от творения своего антагониста? Рассказать о зле, бытующем в мире, – подлинная задача тёмной и тяжёлой музыки.