Photo by Andrew Neel on Unsplash
Произошло это много лет назад в военном городке. Моей матери не стало, когда мне было семь лет. Я остался с отцом и старшей сестрой Ниной. Отцу в то время было уже за сорок, он казался мне пожилым человеком. Он рано поседел, я сначала в шутку, а потом уже постоянно звал его дедом. Нина была дочерью мамы от первого брака, но дед относился к ней как к родной. После школы она уехала учиться в Новосибирск к тетке.
Почему-то я совсем не помню, как прошло моё детство без Нины. Зато день, когда Нина вернулась домой после окончания медицинского института, я помню во всех подробностях.
Мы с дедом проснулись в четыре утра, чтобы поехать встречать Нину на вокзал. И звон того будильника с треснутым стеклом, разбудившего нас, я до сих пор слышу по утрам. Дед купил букет белой сирени и часто смотрел на часы, ожидая прибытия поезда. Мне кажется, что я помню каждый лепесток на белых цветах, каждый окурок, валяющийся под ногами на перроне, и простуженный голос, объявляющий прибытие поезда.
Я увидел Нину и влюбился. Любил её отчаянно. Конечно, я не мог в этом ей признаться. Отец сразу же устроил её к себе в госпиталь. Нина работала среди врачей и офицеров, зачем ей любовь школьника?
Я вдыхал запах её платьев, и у меня кружилась голова от счастья. Утром я с нетерпением ждал, когда Нина выйдет из ванной, чтобы прижать к лицу её влажное после умывания полотенце. Во время завтрака я не мог есть и смотрел на нее, боясь моргнуть. Нина смущалась и убегала в комнату. Больше всего она мне нравилась утром, с немного припухшими после сна глазами и абсолютно без косметики.
Я постоянно придумывал предлоги, чтобы быть с ней рядом. Просил объяснить домашнее задание, хотя как раз выполнение уроков меня волновало меньше всего. После работы она принимала душ, а потом садилась рядом со мной. Нина быстро писала цифры и формулы, чертила схемы на листке в клетку, зачеркивала и переписывала всё заново разборчивым почерком. А я, как завороженный, смотрел на каплю воды, стекающую по её шее.
Случайное прикосновение к Нине вызывало во мне такую сильную дрожь, что она её замечала. Указательным пальцем Нина терла переносицу, а потом трогала ладонью мой лоб. Меня прошибал пот, будто меня окатили водой из ведра.
Тогда же я начал рисовать. Я рисовал только Нину и всегда по памяти, я боялся попросить её позировать мне. Над первым её портретом я трудился месяца два. Мне он казался совершенным, но я решил не полагаться лишь на своё мнение. Показал портрет приятелю, но он не узнал в изображённой девушке Нину. Дома я разорвал эту мазню, а потом наказал свои глупые руки, истыкав кончики пальцев иголкой. После этого я ещё больше рисовал и начал делать значительные успехи, но портреты Нины больше никому не показывал.
В десять вечера дед отправлял меня спать, а я садился под дверью кухни и слушал его разговоры с Ниной. Они говорили о работе, пациентах, сыпали непонятной мне терминологией. Дед заваривал свой чай, от которого на весь дом пахло микстурой от кашля.
Вообще, мой отец был интересным человеком. Когда я приходил к нему на работу, я понимал, что его уважают коллеги, замечал взгляды медсестёр. В госпитале молодые врачи здоровались со мной за руку и передавали Нине привет. Но я-то знал, что они замечали меня только из-за Нины и деда.
Иногда ночные дежурства сестры и деда совпадали. Тогда я шатался по улицам до тех пор, пока не синел от холода, а потом приходил в отделение к Нине и говорил, что потерял ключ от дома. Нина сажала меня на кушетку, сама снимала с меня промокшие ботинки и носки. Она наливала мне горячий чай в большую синюю кружку и доставала из стола конфеты. Но эти конфеты я никогда не ел, хоть и очень любил сладкое, ведь их приносили поклонники сестры.
Она укрывала меня колючим больничным одеялом, а сама садилась за стол и писала истории болезней или читала какие-то учебники при свете настольной лампы. Я давно понял, что разглядывать Нину лучше всего, когда она занята чтением. Чувствуя мой взгляд, она поднимала глаза, рассеянно терла переносицу, а потом опять погружалась в книгу, забыв обо мне.
Дома перед зеркалом я так много раз повторял этот её жест, что со временем он вошел у меня в привычку. Смотреть, как Нина принимает пациентов, было мучительно. Она задавала вопросы и внимательно слушала ответы, глядя на человека, её кисть с фонендоскопом плавно скользила по чьей-то груди. В такие минуты я жалел, что сестра не такая, как врач из детской поликлиники, которая сквозь зубы задавала пару дежурных вопросов, корябала рецепт и звала следующего.
Убедившись, что я согрелся, Нина давала мне ключ и просила какого-нибудь санитара проводить меня домой. Как маленького. Воинская часть, при которой находился госпиталь, располагалась в некотором удалении от городка. Дорога проходила через берёзовую рощу. Говорили, что лет двадцать назад в этой роще волки напали на маленького мальчика, но разве можно верить каким-то старым сплетням? Тем не менее, приходил санитар, любезничал с Ниной и со всей ответственностью выполнял её просьбу, а именно — хватал меня за руку и отпускал только на пороге квартиры.
Все ключи, которые я объявлял потерянными, я хранил в деревянной шкатулке. Мне нравилось раскладывать ключи и вспоминать подробности, связанные с каждым из них.
По четвергам Нина играла в баскетбол с врачами из госпиталя, а я два часа смотрел, как вокруг нее скачут эти гориллы.
Однажды Васильев попал мячом в лицо Нине. Удар был такой сильный, что разбил ей губу, и она чуть не потеряла сознание. Глядя на капли крови, расплывающиеся на белой футболке, обтягивающей ее грудь, я впервые почувствовал сильную эрекцию. Потом эти придурки столпились вокруг, а Васильев поднял Нину на руки и унёс в раздевалку.
После этого случая Васильев начал повсюду ходить за ней. Он работал травматологом в госпитале, а жил в общежитии в самом дальнем от нас районе городка, но это не мешало ему заходить каждое утро за Ниной, чтобы вместе идти на работу. Вечерами он тоже торчал у нас, теперь они втроём пили чай и говорили о медицине. Дед и Васильев хвалились сложными случаями из своей практики, я же был ей совершенно не интересен.
Я стащил из спальни деда книгу по хирургии и целыми днями читал и выписывал из нее то, что казалось мне занимательным. Потом я рассказывал Нине за завтраком отрывки, которые мне удалось выучить за ночь. Нина слушала, говорила, что я молодец, и трепала мои волосы. Но разве я этого хотел? Она по-прежнему восхищалась моим отцом и Васильевым.
Мы жили на втором этаже, летом Нина спала с открытым окном. До рассвета Васильев забирался на козырек подъезда, а потом по газовой трубе шёл к окну сестры, чтобы оставить на подоконнике цветы для неё. Она радовалась его жалким одуванчикам, найденным на подоконнике, а про мои ландыши говорила, что у нее от них болит голова.
Однажды я подслушал, как Васильев сказал кому-то из врачей, что скоро приедет его мать, тогда он сделает Нине предложение. И тогда я решил, что убью его.