Глава пятая. "В толпе себя не видно"
Часть первая
Когда пришёл срок учиться, одновременно явились и трагедии, которые лишь по прошествии лет покажутся маленькими. А тогда, в дни распределения в школы, трагичность событий была сравнима, разве что с непоправимым горем, начало которого заложено в несвободе собственных желаний и их беззащитности в условиях подчинения чужой, не имеющей родственной крови, воле.
Два дня у них в Детском доме работала важная, пахнущая духами и тревогой комиссия — в белых халатах и без... В комнату, где они засели, вызывали по одному — отдельно мальчиков, отдельно девочек. Там задавали одни и те же вопросы, порой дурацкие. Заставляли раздеваться, осматривали, начиная с волос и зубов, а кончая местами самыми стеснительными.
А в воскресенье к ней, сидевшей во дворе за книжкой, подсел Ванечка Россиюшкин, немногословный, отчаянно-дерзкий мальчик с открытым лицом и по-детски мягкими его чертами, с глазами утренней небесной синевы. Имел свои особенности и тем ярко отличался от остальных. Томясь замкнутостью ограниченного пространства, периодически делал вылазки на волю, в город, ища там приключений, таким образом расширяя его, жизненное пространство.
Ванечка Россиюшкин был красив сказочно. И сложен как-то не по-детски, хорошо и ладно. Был гибок, вертел сальто, а в драках был стоек и храбр до безумства. Рисовал хорошо очень. Взрослые говорили, будто он на какого-то Есенина похож и на рыцаря Айвенго из фильма. Его, бывало, нарасхват пытались усыновить, сманивали кто лаской, кто игрушками, а некоторые — даже собственным автомобилем и настоящей яхтой. Но он, Ванечка Россиюшкин, упрямствовал, сманиваться не желал, презирая подарки и посулы. А однажды заявил, что ему это надоело, что жить к чужим он никогда не пойдёт, а если он тут не нужен, то сбежит на волю, а потом — на Кубу и будет там вместе с Фиделем Кастро и с Че Геварой драться за свободу. После этого его оставили в покое и вообще перестали затевать «смотрины» с его участием, где бы он имел все шансы быть в качестве наиболее вероятного кандидата для усыновления — фаворитом.
У Ванечки и фамилия была красивая, — удивительно подходила ему» его облику, и умиляла взрослых.
Получился он — Россиюшкин... А коль Россиюшкин, значит, быть ему с именем Иван, а не человеком с иным каким-либо, подходящим для такого случая, именем. А уж отчество — Романович досталось от имени того неизвестного человека, который и нашёл его ночью под кинотеатром «Россия», да в милицию, да и в больницу сопроводил ответственно...
... Он и она давненько дружили друг с другом. А после сражения с «вампиром», с применением «осинового кола», он стал признавать её авторитет ещё больше, чем был до этого. Их объединяла общая любознательность и раннее самолюбие. Чувство собственного достоинства было в них столь развито, что невольно заставляло считаться с их пребыванием на земле. Ко всему прочему, Ванечка недолюбливал находиться среди всех, предпочитая уединение и самостоятельность, а однажды и пояснил такую свою особенность вполне лаконично: «В толпе себя не видно».
Рано обученная Домнушкой читать, она научила читать и его, Ванечку Россиюшкина. Их частенько видели читающими вслух друг дружке. Их самих это забавляло, взрослых умиляло. Ванечка соглашался, когда она наставительно внедряла ему в голову, что им будет труднее жить, чем другим людям. А чтобы выжить среди них, нужно быть умнее других и сильнее. А для этого нужно много знать. Но чтобы много знать, нужно много трудиться, знания добывать из книг и из ума умных...
... Теперь он, Ванечка Россиюшкин, подсев к ней, веточкой чертил на песке то ли звезду, то ли солнце и собирался что-то сказать. Это чувствовалось. Но что-то удерживало его и беспокоило.
— Говори, — помогла она советом, — всё равно ведь скажешь...
Он вздохнул, покосившись на неё, крест-накрест черканул по звезде или солнцу на песке и сломал пополам веточку.
— Нас с тобой, Дашка, — доверительно придвинувшись, тихо молвил он,— учиться в один интернат отсюда переводят... Потому, что хорошо читать умеем... Сказали, что развитие наше соответствует... чему-то там... в Откуда знаешь? — руками повернув к себе его голову, заглянула в глаза его, чувствуя, как тревожно затрепетало сердце от надвинувшихся чувств. — Опять подслушивал?
— Я возле кабинета Лидии Максимовны денежку нашёл... — кивнул,— потому и остановился... Потому и подслушал. Помнишь, читали мы: «Знать, значит, упредить...». А если бы не вместе нам, я бы сейчас с тобой уже не сидел... В бега подался бы за тобой... А нет, так земля большая...
— А остальных куда? — грустно и благодарно улыбнулась она.
Пожал плечами, отчего с одной стороны сползло надорванное плечико майки:
— А остальных — кого-куда... Остальных — в другие интернаты. Да нас всего знаешь сколько? Вот! — показал он семь пальцев. — Многие тут пока остаются, по годам и уму не прошли...
— А Верочка Закадычная не с нами? — со слабой надеждой на обратное, спросила потеряно.
— Нет, не с нами, — крутнул головой Ванечка. — За неё я точно расслышал, потому что Лидия Максимовна очень ругалась на комиссию. Её, Верочку твою Закадычную, вообще в какой-то интернат особый... — Он нахмурился, напрягая память. — Слово ещё такое... противное... Ага! Вот! Её — в какой-то специнтернат... Для умственно отсталых интернат... Да и не здесь то место. Далеко, понял я, где-то. Туда и ещё кого-то — не расслышал уже.
— Как это... для умственно отсталых?!.. — воскликнула недоумённо, сбитая с толку. — Разве мы не одинаковые?! Ведь она быстрей всех стишки запоминает!.. Даже длинные!..