Иванов прошёл через аккуратно выстроившиеся шеренги, подошёл к витрине, красиво оформленной. Деревянные изделия местных умельцев статуэтки, шкатулки, раскрашенные деревянные брошки.
Очередь зашипела, зашикала:
— Мы давно уже стоим! Записывались! Не пропустим! Надо порядок соблюдать, гражданин!
Олег Сергеевич обаятельно улыбнулся:
— Что ожидаете? За чем стоите?
Голоса подобрели:
— Говорят, сервизы привезут!
— Какие-то украшения привезут.
Иванов вернулся к машине. Женщина из очереди узнала его, крикнула вслед:
— Олег Сергеевич, скажите Зойке, я для неё заняла! Сервизы будут!
В машине Иванов взглянул на часы-браслет. Было семь часов сорок минут. Подумал вслух:
— Сколько же они будут ждать? Магазин открывается в одиннадцать. – И снова попросил водителя: – Останови, Василий Архипович, дальше пойду пешком.
— Привычку взяли у директора чуть ли не три километра пешком!
— У директора можно многому поучиться.
Водитель остановил машину, но фамильярно придержал секретаря парткома за рукав пальто:
— Директору на вторую половину века перевалило, ему моцион нужен, а вам зачем? Я это к тому, что после ваших прогулок у нас с вами содержательной беседы не получается. Сегодня хоть немного, а как хорошо поговорили и про погоду, и про спецзаказы. Хоть вы ничего не подтвердили, да я все понял! А промеж народа находишься и только одно и слышишь: «Почему у нас пьянства столько, Василий Архипович?!», « Что с людьми делать, Василий Архипович, работать не хоят?!». А на такие вопросы что Василий Архипович может ответить? Значит, беседа не получается! Что скажете, Олег Сергеевич?
— Получается, что ты прав! – серьезно сказал Иванов.
Поток людей двигался, разветвляясь к проходным. На первый взгляд однорядный торопливый поток.
Иванов вошёл в гущу толпы, вгляделся в сосредоточенные, деловые лица. Люди шагали напористо. Секретаря парткома узнавали, с ним здоровались. Он слышал обрывки разговоров, отдельные реплики:
— Попробуй иначе резец заточи, под углом!
— А зачем ты брала югославские? У низ зубная паста хорошая, а обувь плохая?
— Да какой же он новый редактор? Он уже три месяца здесь, а что изменилось?
Возле легкой решётки сквера Иванов заметил девушку. Угловатая, как подросток, и в то же время неуловимо женственная поворотом ли головы, движениям ли руки, поправившей растрепанные кудри. Девушка высматривала кого-то в людском потоке и вдруг бросилась к нему, к Иванову, схватила за руку и зашагала рядом, заговорила возбужденно, словно спеша высказываться:
— Все твердят: вы настоящий коммунист! Неужели вы не видите, что творится? Бесхозяйственность! Только «давай-давай!!». А после работы не умоешься все краны свернуты, то горячей воды нет, то холодной, то во- обще никакой! А история с выставкой? Захотели развесили, захотели поснимали! Мне-то что?! Но люди же рисовали, старались! И никакого объяснения..! Ну по-чему не сказать все как есть, не объяснить, в чем ошиб- ка? Нельзя же считать всех дураками! Так человек замкнётся в себе и никогда ничего делать не захочет!
На секунду умолкала, чтобы передохнуть, потом выпалила:
— А я вот сказала, что подойду к вам, и хоть на пари, да обратилась!
Девушка рванулась от Иванова и, лавируя меж людьми, петляя, как взъерошенный угловатый зверёныш, скрылся в толпе.
Во время ее сбивчивого, взволнованного монолога Иванов и не пытался прервать ее. Понимая беспрецедентность ее поступка, секретарь парткома почти инстинктивно оберегал девчонку от возможных неприятных последствий её «наскока». Олег Сергеевич слушал внимательно, кивал, улыбался, словом, вёл себя так, словно о «наскоке» было ему заранее известно, словно он был запланированной встречей в людском потоке.
И все-таки уловил возмущённые взгляды, реплики:
— Распустили молодежь! Ей на работу, а она мотается тут!
— Никакого уважения к руководству, набрасывается как оголтелая!
Кое-кто оглядывался, останавливался, вопросительно смотрел на Иванова: мол, почему терпит он ненужную болтовню?!
Иванов отмахнулся:
— Ничего особенного, цеховые неполадки!
В парткоме Олег Сергеевич не успел ещё просмотреть газеты, почту и, что называется, осмыслить нежданный-негаданный монолог возбужденной девушки, как загорелся сигнал внутренней прямой телефонной связи. Голоса обоих разговаривающих тут же наполнили комнату:
— Секретарь парткома слушает.
— Озолов. Снял Черенцов ночью художества, которым ты покровительствуешь!
— Ах, сняли! Значит, она об этом…
— Кто она? Не имею представления. Девчонка вихрастая. Эффектная. Набросилась на меня. До вас еще не дошло?
После долгой паузы директор произнес высоким ледяным голосом:
— Не хотелось бы делать вам замечания, но приходиться . По-моему, женатый человек не должен давать повода разным эффектным, как вы выразились, девицам набрасываться на него. До меня «не дошло», так как сплетен я не собираю. Позвонил я вам потому, что по поводу абстрактных художеств у вас будет разговор с Мотиным Назаром Гавриловичем из горкома комсомола, он едет к вам.
Иванов выключил связь. В дверях появился секретарь комитета комсомола Валентин Гребешков и по-армейски замер на пороге. Сообщение его тоже было похоже на военный рапорт, правда, с оттенком смущения:
— Комсомольский пост хотел задержать, а нарушительница порядка юркнула неизвестно куда!
Продолжение