«Квартира. Казалась выпавшей!
Точнее, выпавшей — себе — казалась я. Словно, меня выудили без наркоза из привычной, убогонькой среды. Втащили в эти просторы «квадратные». И принудительно пытаются прирастить корнями. А я — и не сопротивляюсь.
Неощущаемая границами — они где-то там, где «щупальцами» я уже не достаю. С высотами потолочными, кои охватить полной мерой можно только задрав, запрокинув голову. Кубатура — цех птицефабрики. Единственно, без кур. Проёмы… Что оконные, что дверные. Песня!..
Стен так много и они такие ровно белёные. Но в тёплый молочный. Что движешься по ним взглядом и забываешь качку ежесекундной вздрюченности, тщеты и суи. Терапевтически обусловленной гаммой — потолки белые. Плинтусы, полотна дверные и пол — брашированный «тёмный шоколад». И вкупе со сливочными муарами общего плана. Все они, гармоничным перемежением и умеренной монотонностью своей, убаюкивают и тешат.
А вдоль стенок, мебель. Но с большими прогалами, не плотно, без чехарды и скученности, привычной для блочных и кирпичных стандартов и решений. И предметы быта и жизни — шкафы, бюро, журнальные, обеденный и ломберный столы, стеллажи, серванты и консоли. Какие-то вовсе не современные, но и без драматического шика, прожитых столетий. И крепкие, ладные, тонконогие они не кичатся червоточинами, приобретёнными «при царе горохе». И не посверкивают загадочно, протёртыми до блеска, боками и кромками. А скромно увековечивают возраст, моей покойной бабки поболе.
Я, как только оказалась там, чуть не присела. Странный, необыденный комфорт, несущий спокойствие и оторванность от хаоса, тут. Сразу за окнами, рвущего уши, сердца и милые мещанские нравы. Отодвигающий остальной внешний мир, предупредительно демонстрирующий свою независимую самость. И полное автономное жительство. И не за тем, что владельцы не ходят в супермаркет, а держат в кладовой коровку и доят её по утрам. Нет, они — хозяева — совсем обычные, по нуждам плотским, люди. От чудес цивилизации не отказываются. Но воздух, которым дышат в своих необъятных «каморках папы Карло» берегут. Ибо, считают реликтовым.
А он и вправду был необычным. Чуть суховат. С приправами культурной и возвышенной книжной пыли. Утреннего душистого, из свежемолотых зёрен, кофе. Содержимого, стоящей в специальном баре, уже вскрытой, но не оприходованной бутылочки с лафитом. С переливами сухоцветных ароматов, увенчанный амре старого дерева и кожи. И ещё, отдающий чем-то неуловимым, но прекрасным. Временем…
И если бы я не пришла по делу. И если бы манеры мои урождённые не довлели и не заботились о моём реноме.
Я бы попросила «политического убежища». Или, на крайний случай — усыновить…»