Неделя выдалась нелегкая, и я ехал в двухдневный пансионат «Покой» с твердым намерением как следует отдохнуть, успокоить нервы.
На предпоследней остановке в электричку вошел молодой человек и хорошо поставленным голосом спросил:
– Есть тут товарищи, едущие в пансионат «Покой»?
– Есть, – хором ответила почти половина вагона.
– Отлично, – сказал парень. – Меня зовут Антонием. Я массовик-затейник «Покоя». Прошу внимания. Наше учреждение расположено в живописном уголке природы. Целебный воздух в сочетании с комплексом проводимых мероприятий зарядит вас на всю неделю бодростью и весельем.
Антоний говорил грамотно. Слушали его с интересом до самой остановки. На перроне он построил отдыхающих в две шеренги и повел в лес. На ходу рассказывал об истории пансионата. Мы узнали, что имение, в котором сейчас находится «Покой», ранее принадлежало шефу жандармов Александру Христофоровичу Бенкендорфу, бывали здесь по разным делам Греч, Булгарин, а также граф Хвостов.
– А вот и наш «Покой», – показал вперед Антоний, – вы чувствуете целебный воздух в этом живописном уголке? Один отдыхавший здесь директор овощебазы написал стихи:
Когда заходишь в ваш «Покой»,
Становишься молодым душой.
Мы молчали. Стихи не нравились, а красноречие Антония начинало раздражать. И когда он показал наши комнаты, все облегченно вздохнули.
– Ну, теперь за отдых, – сказал мой сосед по комнате. – Пойду погуляю.
Но его остановили громовые раскаты из репродуктора.
– Граждане отдыхающие! Друзья! – рокотал знакомый голос. – Наше учреждение расположено в живописном уголке. Целебный воздух в сочетании с мероприятиями зарядят вас на новые свершения. Все приглашаются в клуб для важного совещания.
Расслабляться запрещено
В клубе неутомимый Антоний ознакомил прибывших с планом двухдневного отдыха. Он включал в себя: шахматно-шашечный турнир, громкие читки газет, лекцию о вреде алкоголя, викторину, бег в мешках, разучивание одноактного скетча и много других увлекательных вещей.
– А когда же отдыхать? – спросил кто-то из участников совещания.
– А что такое активный отдых, товарищ? – вопросом на вопрос ответил массовик. – Итак, план доведен до каждого. Идите завтракать.
Ну, подумали мы, тут-то нас оставят в покое. Но Антоний оказался в столовой раньше всех, ходил между столов, желал всем приятного аппетита, внимательно, изучающе смотрел в тарелки.
После завтрака записывались в различные кружки и аттракционы… Мы с соседом решили участвовать в скетче, так как думали, что выучить его все равно не успеем. Однако пьеса была рассчитана всего на пятнадцать минут. Сочинил ее все тот же директор овощебазы. Называлась она «Средь дубрав» и посвящалась жизни отдыхающих.
После обеда по графику следовал тихий час, половину которого Антоний по радио объясняя, на каком боку надо лежать и о чем при этом думать.
Короткий тревожный сон оборвал грохот. По коридору ходил Антоний, бил в оркестровый барабан, гремел литаврами и старшинским голосом кричал: «Па-адъем!»
Генеральная репетиция скетча прошла неважно. Сосед, игравший роль передового отдыхающего, зевал и с ненавистью смотрел на «директора», роль которого взял на себя сам Антоний. И когда массовик по ходу пьесы ласково спросил передового отдыхающего, как ему нравится живописный уголок, сосед отклонился от текста.
– Черт бы тебя побрал! – сказал он. – Когда ты нам в конце концов дашь отдохнуть?
Инцидент с трудом замяли. Антоний обиделся и ушел руководить бегами в мешке.
– Знаешь что, – вдруг предложил сосед, – бежим-ка отсюда, пока ничего не случилось.
И мы скрытно бежали. На пути к станции нагнали участников почти всех остальных аттракционов. Шли молча; любовались живописными окрестностями, дышали целебным воздухом.
Мастер приземления
Падать я начал совершенно случайно. Неподалеку от конторы жэка, где я работаю слесарем-водопроводчиком, снимали какой-то фильм и в нем по ходу действия главный герой должен был упасть с забора. Как-то особенно брякнуться. Но у героя это ну никак не выходило. Режиссер сердился, нервничал.
– Черт знает что! – кричал он. – И упасть-то как следует не умеют!
Мыс дворником Филимонычем, забравшись на тот же забор, с интересом наблюдали за мучениями главного героя. А он падал уже шестой раз, и на него было муторно глядеть.
И тут-то я то ли неловко пошевелился, то ли Филимоныч подтолкнул, но только я вдруг потерял равновесие и плюхнулся вблизи места съемок. Киношники дружно засмеялись. А режиссер задумчиво так посмотрел на меня и говорит:
– Ну-ка, попробуй еще разок, парень!
– Сам пробуй! – огрызнулся я, отряхиваясь.
– Прыгни еще разочек, ну я очень тебя прошу, – ласково настаивал режиссер.
Я согласился без всякой охоты, и, когда вторично шлепнулся, режиссер встал со складного стульчика и сказал:
– Прекрасно, молодой человек! Великолепно! Это то, что надо. У вас определенный талант.
В том фильме вместо главного героя с забора падал я. Он влюблялся, целовался, стрелялся, но как только дело доходило до забора, уступал кадр мне.
– Ты – мой спаситель, – говорил он. – Иначе я бросил бы все к чертям собачьим!
Фильм имел большой успех. Все обратили внимание на сцену у забора, в том числе и критики. «Ты, конечно, помнишь, дорогой зритель, – писал один из них, – тот волнительный момент, когда наш отважный герой падает с забора. Это сделано так пластично, с таким чувством меры и художнического видения, что нам остается только воскликнуть: вот оно, подлинное искусство! »
В следующем фильме того же мастера я падал уже с крыши дома в первой серии и с колокольни – во второй. К тому времени я распрощался с жэком и Филимонычем, с легкой руки которого вступил в искусство. Фильм наделал много шуму. Все единодушно отмечали сцены падений.
Но мой режиссер допустил роковую ошибку. В титрах рядом с фамилией исполнителя главной роли в скобках было указано: «Прыгает Василий Перетыкин». И мне начали звонить другие режиссеры, делать предложения. Я отказывался. Но вот позвонил очень известный режиссер очень известной киностудии и пригласил в ресторан «Новый Арбат». Я пошел.
