Ласкаю я в душе старинную мечту,
Погибших лет святые звуки…
Так писал М.Ю.Лермонтов в одном из самых известных своих стихотворений. И мечта эта – погружение в мир, окружавший его в детстве:
И если как-нибудь на миг удастся мне
Забыться, — памятью к недавней старине
Лечу я вольной, вольной птицей;
И вижу я себя ребёнком; и кругом
Родные всё места: высокий барский дом
И сад с разрушенной теплицей.
Это воспоминание о Тарханах, где юный Мишель («Мишель, как мы все звали Михаила Юрьевича» - А.П.Шан-Гирей) прожил до 1827 года. Каким было детство поэта? С одной стороны (и я уже писала об этом), - вечная боль из-за разлуки с отцом, с другой – ощущение постоянной ласки и заботы.
Бабушка не жалела для внука ничего. «Заботливость бабушки о Мишеньке доходила до невероятия; каждое слово, каждое его желание было законом не только для окружающих или знакомых, но и для неё самой», - рассказывают нам записанные воспоминания очевидцев. Не все это одобряли. «В числе лиц, посещавших изредка наш дом, была Арсеньева, бабушка поэта Лермонтова (приходившаяся нам сродни), которая всегда привозила к нам своего внука, когда приезжала из деревни на несколько дней в Москву… судя по рассказам, этот внучек-баловень, пользуясь безграничною любовью своей бабушки, с малых лет уже превращался в домашнего тирана, не хотел никого слушаться, трунил над всеми, даже над своей бабушкой, и пренебрегал наставлениями и советами лиц, заботившихся о его воспитании», - писал один из родственников, И.А.Арсеньев, спустя много лет. Но он сам упоминает, что встречи бывали «изредка», и «судил по рассказам» - кого?.. Те же, кто был рядом с Лермонтовым, рисуют иной характер. Его троюродный брат Аким Шан-Гирей, оставивший воспоминания о поэте, рассказывая о зимних забавах, упоминает: «Я помню, как раз расплакался Мишель, когда Василий-садовник выбрался из свалки с губой, рассечённой до крови». О доброте мальчика долго вспоминали и жители Тархан.
А ещё ребёнок удивлял своей необычностью. «Мне живо помнится смуглый, с черными блестящими глазками Мишель, в зеленой курточке и с клоком белокурых волос надо лбом, резко отличавшихся от прочих, черных как смоль», - пишет Шан-Гирей. Ныне практически забытый художник М.Е.Меликов, какое-то время росший вместе с будущим поэтом (Арсеньева охотно приглашала в дом на долгое «гостевание» ровесников внука) описывает его: «В детстве наружность его невольно обращала на себя внимание: приземистый, маленький ростом, с большой головой и бледным лицом, он обладал большими карими глазами, сила обаяния которых до сих пор остаётся для меня загадкой. Глаза эти с умными, чёрными ресницами, делавшими их ещё глубже, производили чарующее впечатление на того, кто бывал симпатичен Лермонтову. Во время вспышек гнева они бывали ужасны. Я никогда не в состоянии был бы написать портрета Лермонтова при виде неправильностей в очертании его лица, и, по моему мнению, один только К. П. Брюлов совладал бы с такой задачей, так как он писал не портреты, а взгляды» [и «умные ресницы», и «Брюлов» - на совести автора].
Необычность мальчика проявлялась и в другом. Первый биограф поэта П.А.Висковатов передаёт со слов друга Лермонтова С.А.Раевского: «Едва лепетавший ребёнок с удовольствием повторял слова в рифму: "пол-стол" или "кошка-окошко", ему ужасно нравилось, и, улыбаясь, он приходил к бабушке поделиться своею радостью. Пол в комнате маленького Лермонтова был покрыт сукном. Величайшим удовольствием мальчика было ползать по нему и чертить мелом». С мелком в руке изображён Мишель и на первом дошедшем до нас портрете, написанном, видимо, крепостным художником. Здесь ему три-четыре года, он ещё одет, по обычаю того времени, в платьице. Но взгляд уже не детский. И занят он творчеством.
И ведь не просто ребёнок «чертил»! Шан-Гирей, заметив, что «проявления же поэтического таланта в нём вовсе не было заметно в то время», отмечает его художественную одарённость: «Великим постом Мишель был мастер делать из талого снегу человеческие фигуры в колоссальном виде; вообще он был счастливо одарён способностями к искусствам; уже тогда рисовал акварелью довольно порядочно и лепил из крашеного воску целые картины; охоту за зайцем с борзыми, которую раз всего нам пришлось видеть, вылепил очень удачно, также переход через Граник и сражение при Арбеллах, со слонами, колесницами, украшенными стеклярусом, и косами из фольги». А М.Е.Меликов как будто добавляет: «Когда впервые встретился я с Мишей Лермонтовым, его занимала лепка из красного воска: он вылепил, например, охотника с собакой и сцены сражений. Кроме того, маленький Лермонтов составил театр из марионеток, в котором принимал участие и я… пьесы для этих представлений сочинял сам Лермонтов».
Вообще же все отмечают, что Лермонтов-художник родился раньше Лермонтова-поэта. Вот эта акварель «Морской вид с парусной лодкой»
часто приводится как автоиллюстрация к знаменитому стихотворению
Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далёкой?
Что кинул он в краю родном?...
Играют волны — ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит...
А ведь на самом деле она была создана раньше стихов!
Но я забежала далеко вперёд. Вернёмся к детству поэта. Мальчик поздно начал ходить, много болел, что беспокоило бабку. «Слыхал также, что он был с детства очень слаб здоровьем, почему бабушка возила его раза три на Кавказ к минеральным водам», - вспоминал Шан-Гирей.
Это сейчас легко представить себе – «возила на Кавказ»: поезд или самолёт мигом и с комфортом домчит до места. А тогда? Дорога занимала около месяца. Путешествие через всю Россию само по себе было достаточно тяжёлым для немолодой (с прибавленными или неприбавленными годами) женщины с маленьким внуком. А если вспомнить, что на Кавказе шла война…
На Кавказе жила одна из сестёр бабушки - Екатерина Алексеевна, вдова генерал-майора А.П.Хастатова, имевшая имение близ Хасаф-Юрта, недалеко от Терека, под названием Шелкозаводск, а также дом в Горячеводске (современный Пятигорск). Судя по всему, это была весьма колоритная дама. П.А.Висковатов записал о ней: «Кругом шла постоянная мелкая война. Однако Екатерина Алексеевна так привыкла к ней, что мало обращала внимание на опасность. Если тревога пробуждала её от ночного сна, она спрашивала о причине звуков набата: "Не пожар ли?" Когда же ей доносили, что это не пожар, а набег, то она спокойно поворачивалась на другую сторону и продолжала прерванный сон». Знакомые называли её «авангардной помещицей». Неудивительно! Вот описание пограничной линии: «Проходя по оному урочищу реке Тереку, направо – земля, с лесными угодьями общего владения ген.- майорши Хастатовой, а налево – река Терек и за оной – горские владения. Длина этой линии 188 саж…»
Конечно же, такая родственница не могла не привлечь внимания Мишеля. Впоследствии её дочь Мария, вышедшая замуж за П.П.Шан-Гирея, поселится в имении рядом с Тарханами, и Лермонтов будет близок с их семьёй, особенно с Акимом, сыном Марии.
Поездки на Кавказ хорошо поправят здоровье мальчика - тот же Аким укажет: «В пятнадцать лет, которые мы провели вместе, я не помню его серьёзно больным ни разу».
А ещё во время одной из поездок Лермонтов испытает первую любовь. он сам расскажет о ней: «Кто мне поверит, что я знал уже любовь, имея 10 лет отроду?
Мы были большим семейством на водах Кавказских: бабушка, тетушки, кузины. — К моим кузинам приходила одна дама с дочерью, девочкой лет 9. Я её видел там. Я не помню, хороша собою была она или нет. Но её образ и теперь ещё хранится в голове моей; он мне любезен, сам не знаю почему. — Один раз, я помню, я вбежал в комнату: она была тут и играла с кузиною в куклы: моё сердце затрепетало, ноги подкосились. — Я тогда ни об чём ещё не имел понятия, тем не менее это была страсть, сильная, хотя ребяческая: это была истинная любовь: с тех пор я ещё не любил так. О! сия минута первого беспокойства страстей до могилы будет терзать мой ум! — И так рано!.. Надо мной смеялись и дразнили, ибо примечали волнение в лице. Я плакал потихоньку без причины, желал её видеть; а когда она приходила, я не хотел или стыдился войти в комнату. — Я не хотел говорить об ней и убегал, слыша её названье (теперь я забыл его), как бы страшась, чтоб биение сердца и дрожащий голос не объяснил другим тайну, непонятную для меня самого. — Я не знаю, кто была она, откуда, и поныне, мне неловко как-то спросить об этом: может быть, спросят и меня, как я помню, когда они позабыли; или тогда эти люди, внимая мой рассказ, подумают, что я брежу; не поверят её существованью — это было бы мне больно!.. Белокурые волосы, голубые глаза, быстрые, непринуждённость — нет; с тех пор я ничего подобного не видал, или это мне кажется, потому что я никогда так не любил, как в тот раз. Горы кавказские для меня священны… И так рано! в 10 лет… о эта загадка, этот потерянный рай до могилы будут терзать мой ум!.. иногда мне странно, и я готов смеяться над этой страстию! — но чаще плакать».
И навсегда останется любовь к Кавказу.
Хотя я судьбой на заре моих дней,
О южные горы, отторгнут от вас,
Чтоб вечно их помнить, там надо быть раз:
Как сладкую песню отчизны моей,
Люблю я Кавказ.
Семнадцатилетний поэт напишет:
Моя душа, я помню, с детских лет
Чудесного искала…
Воображение рисовало ему чудесные картины: «Когда я ещё мал был, я любил смотреть на луну, на разновидные облака, которые, в виде рыцарей со шлемами, теснились будто вокруг неё; будто рыцари, сопровождающие Армиду в её замок, полные ревности и беспокойства». Это его же воспоминания.
…Годы бегут быстро. Бабушка сумела окружить внука учителями. Среди них была и бонна Кристина Осиповна Реммер (Шан-Гирей упоминает «лицо доброй старушки немки»), и «M-r Capet, высокий и худощавый француз с горбатым носом». Приглашён был даже грек, но, по воспоминаниям всё того же Шан-Гирея, «греческий язык оказался Мишелю не по вкусу, уроки его были отложены на неопределённое время, а кефалонец занялся выделкой шкур палых собак и принялся учить этому искусству крестьян; он, бедный, давно уже умер, но промышленность, созданная им, развилась и принесла плоды великолепные: много тарханцев от неё разбогатело, и поныне чуть ли не половина села продолжает скорняжничать».
Однако пора уже думать и о серьёзном образовании. Елизавета Алексеевна прекрасно понимала его необходимость, и в 1827 году вместе с внуком переехала в Москву.
После этого Лермонтов будет лишь иногда наезжать в Тарханы. Но память о них сохранит навсегда.
Так царства дивного всесильный господин —
Я долгие часы просиживал один,
И память их жива поныне
Под бурей тягостных сомнений и страстей,
Как свежий островок безвредно средь морей
Цветёт на влажной их пустыне.
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
Карту всех публикаций о Лермонтове смотрите здесь
Навигатор по всему каналу здесь
