Наверное, я плохой священник, раз не могу сказать людям, сколько человек им можно убить.
Они всё приходят ко мне. Мнутся, оглядываются. Ждут, когда выйдут другие прихожане. Ведь это личный вопрос.
Обычно говорит мать. Отцы в это время кладут руки на плечи детей с напускной уверенностью, не смотря в глаза.
«Святой отец, помогите, дайте совет. Нашему мальчику через неделю двадцать. Ему нужно будет назвать число».
Мы получаем паспорт в четырнадцать. Права – в восемнадцать. В двадцать – называем число разрешённых убийств для получения Лицензии. Ведь взрослые – ответственные люди, да? Умение делать выбор – их отличительная черта.
Ничего подобного. Ни в четырнадцать, ни в двадцать пять.
Большинство только надевает маску для общепринятой игры. И с каждым годом, с каждой новой ответственностью, всё больше ненавидят саму необходимость делать выбор, всячески изворачиваясь, чтобы переложить бремя на другого.
Ведь так будет проще потом убедить себя, что неудача – просто стечение обстоятельств.
«На кого пойти учиться?»
И с упоением слушаем тысячи историй об успешных людях, получающих хорошие деньги по специальности.
«Может уволиться? Тут так мало платят».
И охотно поддерживаем разговор о том, что работу сейчас не найти.
«Муж изменил мне. Но я не хочу рушить семью».
И слушаем, согласно кивая, как кто-то еле сводит концы с концами, а замуж уже никто не берёт.
«Дочь хочет выбрать десять убийств, а я боюсь, что нас потом будут сторониться соседи».
И впитываем с упоением рассказы о том, как не берут людей с полной Лицензией на многие работы, как молодые люди становятся изгоями среди сверстников с нулевой Лицензией.
Так и живём, надеясь в советах услышать чужое решение и снять с себя ответственность за собственный выбор.
«Святой отец, дайте совет…»
И я даю.
Принимаю правила игры, где моя роль священника имеет удобное преимущество. Убийство – по-прежнему грех. А потому я рассказываю о Божьем суде, о безгрешности и смиренном существовании. Хотя сам знаю, насколько часто Лицензия с цифрой спасала жизни. Да, маргиналов останавливает возможность ответной агрессии жертвы без последствий для неё, но есть и просто психи.
Однако я играю по правилам. Исполняю роль и твержу о смирении. А тем, кто приходит за советом, того и надо. Иначе бы они шли в бар.
Наверное я плохой священник, раз не хочу сказать людям, сколько человек им придётся убить.
__
За узким окном уже было темно, когда в пустой зал вошёл человек в плаще. Он снял широкополую шляпу, отряхнул её от дождевых капель и направился ко мне. Я отложил метлу, задвигая скамью на место.
Как бы мне не хотелось сказать этому человеку, что церковь уже закрыта, делать я этого не стал. Я принимаю любого, когда бы и откуда он не пришёл. Таковы правила.
- Святой отец, я хочу исповедаться.
Его прокуренный голос эхом разнёсся по залу. Густая борода скрывала губы, но по глазам было понятно, что он улыбается. По холодным и жестоким глазам. Конечно, я знал, кто стоит передо мной. В народе его называли Палач. Один из немногих, кто не стал выбирать число от ноля до пятидесяти, когда пришло время получать Лицензию на убийство. А выбрал безлимит. Неограниченное количество.
Таких людей немного, потому что все бояться узнать свою дату смерти. Жизнь без этого знания как иллюзия бесконечности, бессмертия. Мы живём всегда так, как будто знаем, что ещё есть время. Слепая лотерея смерти проводится не перед нашими глазами, щадя сознание, не позволяя сойти с ума от неизбежности.
Люди с безлимитной Лицензией лишают себя этого бессмертия.
Таких немного, потому что осознанно сделать выбор жить всего лишь до тридцати пяти сможет не каждый. Мы слабы перед конечностью жизни.
Таких немного, потому что решаясь на это, они забывают, что не у всех Лицензия пуста, и законно воткнуть нож в спину смогут и родственники его жертв. Мы слабы перед собственной властью, даже если она – иллюзия.
Таких немного, потому что для этого выбора нужна огромная идея и великое стремление. Без них твои пятнадцать лет будут лишь сроком в грязной клетке, которую и жизнью не назовёшь.
У Палача была такая идея. Он хотел сразиться со злом и оторвать от него кусок побольше.
- Святой отец, я хочу исповедаться. – Повторил он, садясь на первую скамью. Я неспешно сходил за стулом и сел напротив него. Потом жестом пригласил начать. - Я убил две тысячи пятьсот семнадцать человек. Моя жизнь была наполнена злом и смертью. Не проходило и недели, когда кто-нибудь не умирал бы от моей руки. Все они были подонками.
- Прямо-таки все?! – Я не сдержался.
- Все. – Уверенно ответил он.
- Почему ты в этом уверен?
- Собака отличит запах другой собаки, Святой отец. Я видел зло, потому что сам был злом.
- Ты не допускаешь полутонов, да?
- Забавно, что о градации добра и зла мне говорит служитель той религии, где этой градации почти не существует.
- Религия всегда должна идти в союзе с человечностью.
- Пусть так. Можешь записать на мой счёт ещё один грех – я провозгласил себя мерилом.
Мне не хотелось его отчаянно переубеждать. Отчасти потому что я понимал, что уже поздно. А отчасти, потому что слухи о нём ходили неоднозначные.
Он убивал убийц, тех, кто пользовался Лицензией в своих эгоистических целях и вредил людям, охотился на некоторых чиновников, устраивал бойни, разом вырезая по десять-двадцать человек, а потом оказывалось, что это были банды рэкитиров, угонщиков или других опасных групп.
Но не жалел он и тех, кто пытался мстить ему, или охотиться, приходя сам. Возможно поэтому закономерной славы народного мстителя он не получил. Его просто боялись все.
- И что ты хочешь? Чтобы я отпустил тебе грехи после исповеди?
- При всём уважении, Святой отец. Но если грех совершён, его нельзя отпустить. Индульгенция – подстилка, которую изобрели трусы и проходимцы, пытаясь заработать денег на тех, кто с радостью будет убеждать себя, что их задницы что-то может спасти. И все охотно этим пользуются, сбрасывая с себя ответственность.
- Тогда зачем?
- Через пятнадцать минут на все мобильники города придёт сообщение от Министерства. В нём будет моё описание, фотография и точное местонахождение.
- Тебе исполняется тридцать пять?
- Именно.
- И ты хочешь спрятаться тут, потому что люди выйдут на законную охоту?
- Святой отец, я знаю, что ты умнее. И сам понимаешь, что стены церкви – так себе защита. Убить меня захотят многие. Даже те, у кого Лицензия пустая. Даже тот, кто тебе сегодня на службе усердно лбом в иконы стучался. Ты как никто знаешь людей. И все те, кто ворвётся сюда, несмотря на свою религию выберут стать такими же подонками, как и те, кого я убивал эти пятнадцать лет. Они выберут грех. Точнее они с удовольствием воспользуются разрешением на грех. Ведь брать на себя ответственность не придётся.
Я невольно вздрогнул, от того, что Палач перешёл на мысль, которая крутилась у меня в голове весь день. Он достал из кармана пистолет и протянул мне.
- Я священник. Моё дело не карать, а наставлять людей на путь истинный.
- А ещё бороться со злом, так?
- Внутри, а не снаружи!
Он положил пистолет рядом на скамью.
- Когда зло уже снаружи, его не изгонишь наставлением на правильный путь. Ты всю жизнь боролся со злом внутри людей. Но сейчас оно грозит выйти наверх. И тогда твоя борьба станет напрасной. Они ворвутся сюда, в церковь и на твоих глазах…
- Ты шантажируешь меня. Но в качестве аргументов выбираешь моральные принципы.
- Я выбираю идейные принципы. Принципы выбора, которые сделали в своё время и ты, и я. Сами. Без чьей либо помощи.
Телефон у меня в кармане завибрировал.
Я машинально посмотрел на уведомление. Смс от Министерства. Поднял глаза на Палача. Он улыбался своими холодными глазами. А потом произнёс:
- Время делать выбор, Святой отец…
