Когда к нам приходили бандероли с тонкими зелеными цилиндрами из картона, то радовался. Там прятались цветные картинки с самолетами, танками и красными звездами Советской Армии. Еще там случались горы, но они мне нравились меньше, там же не было танков с самолетами. Я, опять же, на самом деле был мал и глуп, не видал больших… проблем и мечтал о войне.
Про них, почему-то, какое-то время нельзя было говорить бабушке Зине. Мне, семилетнему, оно казалось странным, но родителей слушался и молчал. До поры, до времени, когда молчать стало и не нужно.
Тонкие зеленые цилиндры оказались тубусами пороховых зарядов для РПГ-7. Ручной противотанковый гранатомет, рассказывая о матчасти наших КХО, всем духам показал старшина Мазур, командира взвода АГС. На заставе ВВ «Первомайская», стоявшей по границе со свободной Чечней у Хасавюрта. Наша война начнется там же, через полгода и радости точно не принесет.
Афган, казалось бы, коснулся нашей семьи самым краешком. Только край может быть разным и ощущается всеми по-разному.
Двоюродный брат отца, призванный в ВДВ, улетел туда в восемьдесят шестом или седьмом, как раз, когда я отправился в первый класс. А на моей школе тогда уже висела памятная доска о Суханкине, погибшем в Афгане при выполнении боевой задачи.
Моя бабушка Зина на самом деле была прабабушкой. Моего дядьку, с подростка, воспитывала она. Мама дядьки сгорела от рака, бабушка Зина продала свой дом, где рос даже я, третье или четвертое поколение Мельниковых из Подбельска, и переехала в Отрадный, в однушку своей дочери.
Меня часто отправляли к ней ночевать на выходных, хотя мне больше нравилось у деда, ведь там была улица, заросли амброзии, бараки под снос, сараи с гаражами и даже крохотное футбольное поле. Но бабушке Зине одной было тяжело, а моя компания делала ее бодрее, живее и вообще. Тем более, мой дядька классно рисовал, я тоже пытался рисовать и рассматривать его картинки было одно удовольствие. Некоторые от меня почему-то прятали, но я не заморачивался. А еще у него было два альбома с разными марками, где половина, цветные и прекрасные, оказались вообще не из СССР.
- Митя, не потеряй ничего, - говорила бабушка Зина и я обещал не терять.
В семь лет мне читалось все подряд. У дядьки, в его школьном столе, лежала стопка то ли «Костра», то ли «Пионера». Там хватало интересного, я пил чай с баранками и читал про войну. В Афгане, про каких-то местных стариков, про наших солдат и все ждал – когда же начнется война?
- Ты что читаешь? – бабушка Зина оказалась рядом как-то тихо и незаметно. – Не надо тебе это читать, убери.
Я был послушным и убрал. Все равно там не стреляли и стало скучно.
Дядька стоял в Гардезе и в восемьдесят восьмом уволился, приехал домой, здоровый, целый, в сапогах с кистями, в белом ремне, с аксельбантом и в голубом берете. Афган для нас закончился и восемьдесят девятый, с выводом, Красным знаменем и мостом, стал нашей семье не важен.
Настоящую войну мне показали его фотографии. На какой-то желтой бумаге, где было много пыли, сгоревшие грузовики, одиноко валяющийся вертолетный НУРС, хотя это я узнал гораздо позже.
В год развала Союза меня перевели в спорт-класс и школу дядьки. Наша русичка, на первом занятии, много рассказывала о своей методе и о себе, о своих классах и тех учениках, кем гордится.
- Вот! – она подняла фотографию с моим дядькой в дембельской форме. – Знаете кто это?
Я поднял руку и рассказал – кто. Уважения с ее стороны не прибавилось и гнобила она меня, порой, не по-детски.
Те афганские фотографии не сохранились ни у кого. Дядька не бросил рисовать и снимать, второе высшее оказалось художественным, а его фотографии, сделанные из кабины АН-2, показывающие Север, теперь выставляются и порой используются авиакомпаниями. С небом он сдружился на всю жизнь и до сих летает. На спрятанных от меня страницах альбомов с его школьными рисунками сплошь оказались юные комсомолки, голышом и на его диване, марки я потерял, а зеленые тубусы и афганские рисунки растворились где-то в прошлом.
Вот такой был Афган в моем советском детстве.
