Свадьба в Ро – это когда улица запружена народом, над головами вьются жёлтые и красные ленты, комнаты в доме и двор устланы коврами и пахнет жареной бараниной с луком. Визжат надрывно дудки, рокочут кайты, трескучим звоном рассыпаются бубны. Прихотливый перестук барабанов, под который до одури пляшут нанятые танцовщицы, напоминает перепалку на базарной площади…
Свадьбу следовало бы назвать Днём Невесты. Все хотят на неё посмотреть: хороша ли, богато ли одета? Ей кланяются многочисленные родственники, преподносят подарки, поздравляют. Подруги заискивают, жених и его семья почтительны, как никогда после. Мир начинает вертеться вокруг девушки, а у неё, бедняжки, кружится голова от жары, бесконечных здравиц и ещё чуть-чуть от тщеславия.
Лоб невесты давит расшитая бисером или жемчугом шапка, доставшаяся ещё от прабабки, руки едва поднимаются под тяжестью многослойных одежд и браслетов. Она сидит на подушках, словно дорогая кукла, на которую из-за её красоты и хрупкости можно лишь любоваться; лицо её выбелено так, что превратилось в маску идола, улыбающегося безжизненно всем и никому. Решительно, новобрачная достойна восхищения!
Ещё в стойбище мать позвала ведунью по имени Игла, чтобы та погадала Лаилин о её замужестве. Игла пришла в шатёр с красным узелком в руках. Сначала она довольно долго разговаривала с матерью, бабкой и тётками, перебирая все сплетни, какие только слышала, а слышала она при своем ремесле немало, потом попросила золотую тиреру. Мать дала. Гадалка сунула ее в свой красный узелок и объявила, что можно начинать обряд.
Женщины сели в круг, младшую сестру Лаилин, Тингамат, посадили снаружи у входа, чтобы в шатер не зашёл чужой. Игла развернула свой узелок, он оказался платком с бирюзовыми узорами по краям. Ведунья разложила на нем всё содержимое: несколько птичьих косточек и одну баранью лопатку, глиняную коробочку с застывшим жиром и небольшой кроваво-красный камешек. Золотой тиреры, данной матерью, среди вещиц не было!
В гадании Игла была сосредоточенна и последовательна: сперва она подбрасывала мелкие птичьи кости и по тому, как они ложились на платок, определяла, каков будущий муж. После этого, нагревая над огнем баранью лопатку, по трещинам делала выводы о жизни Лаилин. Из гадания на костях выходило, что муж у Лаилин будет богатый и важный чужеземец, и скоро он станет еще богаче. Он будет жить отсюда недалеко, но потом Лаилин ждёт переезд в другое место.
«Наверное, он разбогатеет и построит новый дом», – предположила бабка. Тётки закивали. Это казалось правдоподобным, в степи было обычным сначала жить в шатре со свекровью, год спустя, с рождением детей, муж должен был поставить для жены отдельный шатёр.
«У вас первый ребёнок будет мальчик, а потом ещё родятся дети», – предсказала гадалка. «Мальчик – это хорошо!» – снова закивали мать, бабка и тётки. Это значило, что в глазах мужа Лаилин не опозорит свой род. Первенец-сын приносил матери почёт, но главное, делал ее по-настоящему частью мужниной семьи.
Игла попросила дать ей железную чашку, наполненную чистой водой. На дно чашки она положила красный камень и стала растапливать над огнем жир из своей коробочки. Как только он стал мягким, ведунья вылила примерно глоток в воду. В холодной воде жир быстро застыл, и Игла принялась внимательно разглядывать жёлтые бляшки и капли на поверхности чаши.
– Вот что я скажу тебе, – изрекла она веско, – тебе нужно выходить замуж не позднее следующего новолунья, если хочешь, чтобы тебя окружали богатство и любовь.
– Что же делать? Отец назначил свадьбу в десятый день новой луны! – испугалась мать.
Гадалка задумалась.
– Люди вы хорошие, попробую помочь вам. Приведите мне ягненка, того, что принесла месяц назад овца с тёмным пятнышком на морде, я отдам его кровь духам, и мы посмотрим тогда, может, всё обойдется.
Мать, бабка и тётки были согласны. Не радовались только Лаилин и Тингамат. Первая – потому, что замуж выходить не хотела и в тайне надеялась, что дурные предсказания помогут расстроить свадьбу. Вторая – потому, что маленький ягненок был её любимцем. Тингамат проплакала весь вечер и еще день ни с кем не разговаривала, так убивалась по несчастному ягненку.
Игла, совершив жертвоприношение, сообщила, что духи смилостивились, и что свадьбу можно сыграть в намеченное время. Мать, довольная, что так хорошо всё вышло, в знак благодарности велела Лаилин отнести ведунье ещё подарки: новый платок, который привез ей один из сыновей, ездивший на запад торговать в Душане, дешёвые бусы и браслет – тоже с душанских базаров.
От подарков Игла еще больше подобрела. Помешивая в горшке суп из жертвенного ягненка, она неожиданно призналась девушке:
– Я ведь тебе только половину сказала. В чашке я видела, что вокруг тебя будет много мужчин. Хочешь знать, да?
Лаилин хотела.
– Я скажу. Тебе скажу, потому что твоя мать – хорошая и добрая женщина, и ты – очень уважительная… У тебя будет мужчина – чужеземец, богатый, знатный, большой человек. Он много тебе сделает. Очень любить будет. Но это не твой теперешний жених. Тот, который тебе будет мужем, тоже богатый, но незнатный, ты его любить будешь мало. У тебя рядом будет ещё один – странный человек, как будто из воинов, а может, и нет. Он про тебя знает, но встретитесь вы не скоро.
– А мой муж к тому времени, что, умрёт? – испуганно, но с надеждой спросила Лаилин.
– Не знаю, – покачала головой Игла. – Я его только живым около тебя видела. Но все когда-нибудь умирают, – философски добавила она.
– Но, если будут ещё другие, может, за первого не выходить?
– Обязательно нужно выходить, – настаивала ведунья. – Так решили духи, не я. И те, другие, придут вслед за первым, когда ты родишь ему ребёнка. Ступай к матери, скажи ей, что Игла век ее подарков не сносит, – закончила она свои предсказания и снова занялась кипевшим на огне супом.
Сердце Лаилин билось часто-часто. Она едва сдерживалась, чтобы не вскочить на ноги, ей казалось, что свадебные носилки движутся по улице к храму бесконечно долго.
Невесту привезли в город незадолго перед церемонией, все это время она провела в доме родственников, на женской половине, в комнате с окнами, выходящими во внутренний двор. Лишенная простора и привычной свободы, Лаилин почувствовала сначала, что у нее кружится голова, потом, что ей тяжело дышать… Страх овладел ею. Она боялась свадьбы, боялась своего жениха, которого и видела всего раза два, боялась того, что кто-нибудь заметит её волнение.
Перед церемонией мать пришла к ней и выслала прочь служанок, одевавших девушку. «Сядь, я поправлю твои волосы», – приказала она. Лаилин послушно села. Прическа её была уже уложена, ни одного локона не выбилось из туго заплетенных кос, закрепленных высоко на затылке шпильками с жемчужными головками. Нужен предлог для какого-то разговора, поняла Лаилин.
– Когда вы останетесь одни, делай всё, как захочет твой муж, – стала учить её мать. – Даже если тебе не понравится, помни, ты обязана доставлять удовольствие своему господину. Но не стони громко и не вздыхай слишком шумно, особенно в первое время, иначе он решит, что ты порочна. Если крови не будет, ты помнишь, что надо делать?
– Да. Мне что-нибудь говорить, когда всё это случится? – спросила Лаилин.
Мать, кажется, немного удивилась вопросу.
– В первый раз можешь молчать, а дальше нужные слова сами придут.
Лаилин, сидя на богато украшенных носилках, в просвет между парчовых занавесок видела улицу, людей в нарядных одеждах, сопровождающих её, и совсем ей незнакомых. Но вот бесконечное путешествие завершилось, слуги опустили носилки у ступеней храма. Ей подали руку, и она шагнула на землю.
Сам обряд занял не много времени. Девушка плохо понимала чуждый обычаям её племени ритуал. Но так требовала вера её будущего мужа, и она безропотно всё приняла. Лаилин запомнились очень красивые мраморные мозаичные полы; запомнились потому, что смотрела она по преимуществу в пол, лишь изредка бросая быстрые испуганные взгляды то на отца с матерью, которые стояли по левую руку от нее, то на жреца прямо перед собой. На жениха она не смотрела.
Когда всё закончилось, и они вышли, солнце ударило в глаза Лаилин так, что она, спускаясь вниз по ступеням, зажмурилась и споткнулась. Храмовая нищенка, примкнувшая к толпе, сведущая во всех приметах, неодобрительно покачала головой: «Плохой знак. Не будет молодая верна мужу, оступится».