Начало этого путешествия в этой статье
За полдень мужики порешили отобедать. Корнеич предложил остановиться у ближайшего стога и поесть чин чином, не торопясь, и с полчасика подремать на соломке. Но Фатеев сказал, что, может, как раз во время еды они и прозевают своих дудаков, определенных судьбой на нынешнюю охоту. И мы обедали на ходу, откусывая сладкую мякоть от красных ломтей арбуза и для сытости заедая домашним хлебом. Фатеев выкатывал из-под соломы арбузы и ударом ножа рубил их на части. За степью следил Корнеич. Руки и подбородок у меня были клейкими. У деда Матвея арбузный сок тек по бороде розовыми каплями и падал на лацканы пиджака.
Старка взлетела совершенно неожиданно из кулижки бурьяна; взлетела с криком, похожим на придушенный хохот. Тут же за ней поднялся весь выводок молодых стрепетов.
Они полетели не от нас, а, напротив, через верблюжьи горбы, над нашими головами. Я прямо над собой увидел светло-серого цвета брюшко с поджатыми лапками, черный рисунок на шее, груди и голове. Краем 9 глаза увидел - Володька сиганул с телеги и, как был в носках, тоже прыгнул на дорогу. Впопыхах Володька выстрелил навскидку, не целясь, и ни одна птица не упала. Я вскинул «тулку», но услышал свирепое ругательское шипение Фатеева.
- Туда вас и обратно!- шипел он сквозь зубы и остервенело бил кулаком по передку. - Слепые сволочи, видите, кого спугнули!
И действительно, метрах в ста от нас поднимались на крыло дрофы. Двенадцать дроф. Двенадцать крупных голенастых дроф. Но дрофы не улетели совсем, а низким летом прошли по-над полем до низинки километрах в двух и сели.
- Ходкий дудак. Если б не пальба, они б от нас в ход тронулись, —сказал Фатеев, быстро остывая в злости.
Телега снова покатила под уклон, к стае. За полкилометра Корнеич свернул на поле и поехал поперек борозд, по стерне с неубранными копенками.
- Как скажу падать - падать кулем и не шевелиться, — прикрыв рот ладонью и полуобернувшись, шепотом приказывал Фатеев. - И еще. Кто если загон испортит… пеняй на себя. Все. Пошел, Володька.
Володька добросовестно упал с телеги в копейку. Через сто метров Фатеев приказал мне:
- Пошел. Я чуть толкнулся рукой о телегу, чтоб не попасть под колесо, и не менее добросовестно, чем Володька, брякнулся на землю. Падение было довольно чувствительным, и я подумал, что если и дед Матвей упадет так же добросовестно, то его придется собирать по косточкам.
Я лежал не шевелясь, пока охотники не отъехали порядком. Тогда только огляделся и обнаружил, что меня выбросили на ровном месте и поблизости не то что копенки, нет даже жалкого клочка соломы, чтобы хоть для смеха прикрыть голову. Когда обида моя несколько схлынула, я огляделся тщательнее, потому что все равно нужно было устраиваться, и заметил в нескольких шагах борозду глубже, чем та, в которой лежал.
Чуть приподнявшись над землей, бочком, по - крабьи, добрался до борозды и лег. Теперь я почувствовал себя уютнее, как в окопе, и можно было приподнять голову. Слева из соломенной амбразуры выглядывал Володька, справа из копенок торчали головы деда Матвея и дальше Фатеева. Корнеича совсем не видно в телеге, вероятно, лег на дно и оттуда правил медленно плетущимся верблюдом. Скоро они пропали из виду, и действие охоты для меня остановилось.
Я полежал некоторое время, потом увидел впереди сухой куст перекати-поля и по - пластунски дополз до него; сквозь куст можно было смотреть вперед.
Как на фронте, подумал я, улыбаясь своим охотничьим ухищрениям. Ни азарта, ни волнения во мне теперь не было. Ползал и укрывался я лишь для того, чтобы мужики потом не сказали, что я испортил загон.
Я перевернулся на спину, чувствуя, как приятно лежать вытянувшись, зажмурился от прямых лучей теплого осеннего солнца. Я решил просто полежать и отдохнуть, пока мужики играют в пустую войну с дрофами. Но скоро опять лег нормально, подтянул к себе "телку" и сунул палец в ствол, проверяя на всякий случай, не забился ли он землей, пока я ползал то по - крабьи, то по - пластунски.
Проверив, я положил латаное ружье рядом с собой, глянул сквозь тенёта перекати-поля и… обмер.
Дрофы бежали прямо на меня. Они бежали, широко взмахивая крыльями, вытянув вперед головы на длинных шеях. У меня похолодели ладони и спина.
Дрофы отделились от земли и поплыли на крыльях, подбирая под себя голенастые ноги. Они наплывали прямо на меня.
Каким-то сторонним взглядом я вдруг увидел посреди поля свои белые шерстяные носки, и ноги, и всего себя, прячущегося за крохотным кусточком.
Встать, подумал я. Рано. Встать. Рано. Дрофы наплывали. Я глянул влево, потом вправо, надеясь, что охотники хоть знаками покажут мне, что дальше делать: пора стрелять или нет. Но они затаились. Дрофы повисли почти надо мной и вдруг круто стали забирать влево, на Володьку, и вверх. Значит, они меня увидели, догадался я, быстро вскочил на ноги, выцелил растопырившуюся в испуге дрофу и нажал спуск.
Курок мягко просел под пальцем, но выстрела не последовало. Я догадался, что от волнения забыл взвести курки, и взвел один. Не отнимая приклада от плеча, поймал на планку вторую дрофу, чуть двинул стволами вперед по полету и выстрелил.
Я видел, как голова дрофы запрокинулась на спину. Птица падала. Она падала очень долго. Она ударилась о землю грудью. Ударилась гулко, взметнув пыль.
Я кинулся к ней, потом сел, решив, что мешаю другим охотникам. Увидел, как Володька выстрелил по стае, и как дрофа брызнула струей жидкого помета, шарахнувшись от близкого заряда. Вся стая пошла в высоту.
Я встал и пошел к упавшей дрофе.
Она была мертва. Она лежала, откинув широкое ржаво - охристое с черными пестринами крыло. Я присел рядом на корточки и увидел ее круглый карий глаз, который уже стекленел. Я не притрагивался к мертвой птице и не в силах был отвести взгляда от ее печального, почти человеческого глаза.
Спасибо за внимание, дорогой читатель!