Под взгорком мы свернули направо, к длинным стогам соломы вдоль дороги. У первого стога высадили меня, у второго Володьку. Нам велено было залезть на стога и не шевелиться, чтобы не спугнуть птиц, и стрелять, только когда налетят вплотную.
Стена соломы оказалась отвесной да еще с напуском поверху. Я весь искололся, раскровенил пальцы, острая соломенная труха насыпалась за шиворот, но лез я торопливо, боясь, что пока заберусь на стог - дрофы могут пролететь над головой, а я и не замечу. Опасения схлынули, когда я оказался наверху и увидел дроф, верблюда и Корнеича, в три погибели согнувшегося в телеге. У соседнего стога, с угла, лежал, выставив перед собой стволы ружья, дед Матвей, похожий на бородатого партизана в засаде.
Почуяв опасность, птицы перестали кормиться, сбились в кучку и сторожко наблюдали за медленно шагающим верблюдом. Мною овладел охотничий азарт, нетерпение, и я подумал, что мы недаром полдня колесили по степи. Почему-то я был уверен, что дрофы непременно налетят на меня, и с сожалением оглядел оловянные заплаты на стволе, где гарь и ржа поели металл, и подумал, что стволы разнесет, как пить дать, когда я выстрелю.
Заехав на другую сторону поля, Корнеич так же неспешно стал приближаться к стае, направляя ее ход на нас замысловатыми восьмерками. Когда птицы оказались между стогами и верблюжьей упряжкой, они побежали. Но побежали они вдоль поля, а не на нас. Они разбегались долго, потом тяжело оторвались от земли и стали набирать высоту. Только увидев дроф в полете, я понял какие это красивые и крупные птицы.
Фатеев, наблюдавший за стаей с высоты стога, видел, что они сели за логом; мы снова поехали за ними, снова залегли, и Корнеич поехал загонять, но дрофы поднялись далеко и улетели за горизонт.
- Пуганый дудак. Верблюда и то близко не подпускает, - сказал Фатеев.
- Вот из карабина я б их смазал запросто. У меня карабин пристрелянный был. Лучший на заставе. Жаль, нет карабина. Они б как головами сошлись, я шлеп и сразу пару. - По уму - то тебе скорей рогатку надо по воробьям, а не карабин и не ружье.
- Чего вы на молодого насели! Тыркают его и тыркают. Коль вы законники такие, дома б сидели, птиц жалеючи, — вступился за Володьку Корнеич.
- Мы на дичь по-хорошему охотимся, - сказал Фатеев. - Я вот прошлым летом под Кошанколем видел - полторы сотни дудаков отравным зерном отравились. Столько я и за пять сроков своей жизни не настреляю. А профессора твои одним махом угробили.
- Будет тебе на профессоров - то пенять. Не тебе, поди, чета…
Фатеев опять резко повернулся к Корнеичу и подобрал локти, но не замахнулся, а просто некоторое время глядел на невозмутимого своего противника свирепым взглядом. Мне казалось, что вот-вот они подерутся, и нам придется разнимать их. Но, видно, спор их был давним - с неподеленной правотой, с угрозами - и вечным.
- Тебе, дед, какого дудака бить приходилось? - спросил Володька. Усачей брал до полутора пудов. Сильная птица, - сказал Корнеич. - Она крылом лисе хребтину ломает.
- Эх, карабинчик бы мне! Уж я б пострелял.
- А гаубицу тебе не надо? - спросил Фатеев. Уж как бы дал - так всю партию. Чего по одному из карабина чикать.
- Твоему прадеду, а моему отцу, дудаков на выстрел мать нагоняла, —- неторопливо начал рассказывать дед Матвей. - Погодь, скажет мать, я пойду лягу, а ты гони. С базара, бывало, едут и увидят дудаков - вот она и нагоняет, а мы, мальцы, в телеге пластом лежим. А раз, помню, по глухой осени дождь лил, а под вечер морозец ударил. И сидим мы в избе и видим - отец во двор заледенелых дудаков пригоняет. За ночь пообсохли они в сарае, а наутро он их всех выпустил, до единого. Охотник! Он дичь только выстрелом брал, на равных. Ты б, Володька, небось всем тем дудакам башки пооткрутил?
- Не всем, дед, а парочку бы оставил.
Фатеев плюнул с досады, но смолчал.
Я устал. Особенно у меня устали спина и шея от неудобной позы. Надоело держать ружье на коленях; ноги в резиновых сапогах взопрели, я разулся и сидел теперь в одних носках.
Ну и охота, подумал я с тоской. Разве это охота - в полумертвой степи! Мне приходилось бывать на разных сходах: легкой, для охотника, конечно, легкой, по уткам на волжских заводях, опасной по кабанам в плавнях Куры, стрелял джейранов на каракумском Большом Балхане, но на более унылой, чем это бесконечное и бестолковое катание на верблюде, быть не приходилось…
Продолжение рассказа в следующей статье.