Мы считаем необходимым указать на принципиальное отличие лиризма, пронизывающего эпические и сценические произведения Маяковского, от лиризма, прозы и драмы декадентов.
Преобладание лиризма в их произведениях действительно делали эти произведения по истине интересными и необычными, в то время как лиризм Маяковского обогащал и оживлял содержание его эпических и сценических произведений мыслями и чувствами советского человека, считающего окру жающую объективную действительность своею собственной действительностью.
Понятно, что идейное новаторство Маяковского-лирика не могло обойтись без новаторства и в области поэтики.
М. Горький, давая определение художнику, писал Станиславскому
12 октября 1912 г. о том, что «художник — это человек, который умеет разработать свои личные — субъективные впечатления, найти в них общезначимое — объективное и который умеет дать своим представлениям свои формы».
История нашей русской литературы и поэзии красноречиво говорит о том, что ни один крупный, эпохального значения шаг вперед по пути своего развития литература не делала без идейно-художественного новаторства, подсказанного самой жизнью.
Великий реформатор русского литературного языка и стиха — А. С. Пушкин, — руководствуясь передовыми тенденциями
жизни, ее интересами и запросами, писал в свое время о том, что «Языку нашему надобно воли дать более (разумеется, со образно с духом его)».
Выступая в защиту «первобытного нашего языка» против европейского жеманства и французской утонченности, он утверждал, что «грубость и простота более ему пристали».
Пушкин начал свой зрелый творческий путь сказочной, на родного характера новаторской поэмой «Руслан и Людмила», мужская рифма и «просторечье» которой вызвали возмущение у приверженцев старины, сравнивавших поэму с мужиком с бородою, в армяке и в лаптях, неожиданно появившимся в московском благородном собрании со своим, оскорбляющим ухо дворянина, приветствием: «Здорово, ребята!».
Пушкин мечтал о выразительной краткости и мудрой про стоте языка художественных произведений и сам первый создавал непревзойденные новаторские их образцы.
На новом этапе русской революции, когда сам «...народ взывал о сознательном существовании», когда перед поэтом «...ни когда не изображенными стояли миллионы живых существ», новатором русской поэзии явился Некрасов, которому, по его словам, «выпала задача быть поэтом России».
Находились и такие критики Некрасова, которые, оценивая творчество поэта как «совершенно исключительное» явление, рас сматривали его новаторство вне традиций русской классической поэзии, отказывались называть Некрасова поэтом, оказав шим огромнейшее влияние на дальнейшее ее развитие.
Жизнь опровергла такого рода оценки новаторской поэзии Некрасова точно так же, как она опровергла клевету, усердно возводимую позднее на Маяковского врагами народа и, по-свое му недомыслию, «средненькими посредниками» от литературы вроде Шенгели, считавшего, что «предельно организованная; речь» — вне литературных возможностей Маяковского».
Исключительно высоко ценя новаторскую поэзию Некрасова, он утверждал, что «...в революционной истории некрасовские стихотворения пользовались неизмеримо большим значением, чем вся остальная литература» .
И не ирония, а искренняя похвала талантам вложена им в известные его слова о Пушкине — «Я бы и агитки вам доверить мог» и о Некрасове — «Хорош бы был в «Роста».
Маяковский не представлял себе творца новой, советской поэзии, который мог бы обойтись без учета всего того, что «вы работали до тебя поколения предыдущей литературы...» ..
Но вместе с тем, Маяковский не хотел быть и не был в
действительности простым копировщиком и подражателем классическим образцам.
Один из «положительных», с точки зрения автора, героев романа
Ф. Сологуба «Капля крови» — Триродов, являясь в произведении носителем дворянско-буржуазной идеологии эпохи загнивания капитализма, обронил следующие любопытные слова: « — Мы никогда не начинаем... Мы являемся в мир с готовым наследием. Мы — вечные продолжатели. По этому мы не свободны. Мы видим мир чужими глазами, глазами мертвых».
Маяковский явился свободным продолжателем старого и одновременно зачинателем нового наследства людей, смотрящих на мир не чужими, а своими собственными глазами живых. Он, как и Горький, черпал свою поэзию не из прошлого, а из настоящего и будущего. Его поэзия была поэзией великой социалистической революции, предвидя которую К. Маркс в свое время писал: «... социальная революция XIX столетия не может черпать свою поэзию из прошлого: она должна ее черпать из будущего.