Бенедиктас остался один на холодном берегу реки с железным венком у ног и не знал, что теперь с ним делать.
За рекой кое-где загорелись огни. Он устал, хотелось пить. Поднял металлический венок с земли, до локтя засунул руку за переплетение проволок, и, словно старинный воин с пышным щитом, зашагал к мосту.
В витрине магазина на фоне банок сгущенного какао он увидел свое лицо. И впрямь чем-то похож на бандита. Решил побриться.
Стараясь не задевать своим диковинным щитом людей, которых на тротуарах и в скверах стало больше, отнес венок на автостанцию и осторожно уложил в кабину «ЗИЛа».
Потом отыскал на чьем-то огороде старый колодец и долго пил холодную воду.
Немного поблуждав по малознакомому городу, зашел в парикмахерскую. Людей было немного, и женщина немедленно усадила нового клиента на удобный трон.
Бенедиктас уставился в зеркало и убедился в том, что правильно поступил, заглянув сюда: бороду, хоть плачь, надо было где-то оставить.
Парикмахерша долго хлопотала, суетилась, энергично, словно сливки, взбивала в никелированном ковшике белую пену, играла с краном, потом лениво точила бритву, будто сдерживая свои греховные помыслы или прикидывая, с какой стороны начать работу.
Бенедиктаса удивили и даже напугали его собственные крохотные глаза, которые с жутким равнодушием следили за прорезывающимися мыслями, а он ничего не предпринимал, чтобы уйти от них, погрузиться в поток новых образов и впечатлений.
Женщина начала осторожно, но вскоре вошла в раж, набралась смелости, и он почувствовал затылком ее теплое и душное дыхание.
С каждым прикосновением острой бритвы к щеке, подбородку или шее он все глубже погружался в забытье.
Он погрузился в дремоту. Наверняка задремал, потому что внезапно вздрогнул, перед глазами мелькнула пузырящаяся пена на губах старика, и он машинально поднес руку к уху.
Парикмахерша негромко охнула и проворно открыла ящичек подзеркальника. Порылась в нем, взяла белый с розоватым концом камешек и прижгла им кожу под ухом.
Прошла боль, он подумал о женщинах, которые носят серьги. Одну или двух ему довелось когда-то узнать поближе, и всегда эти поблескивающие возле мочки уха украшения раздражали его, рассеивали мысли.
В зеркале их взгляды встретились, и парикмахерша скромно отвела глаза. Эта скромность всколыхнула в нем сладкую волну благодарности, и тут же с ее лица исчезли крупная рыжая бородавка на импозантном носу и красные губы.
Когда настал момент расплаты за культурное обслуживание, Бенедиктас задумался, но не надолго.
Торопливо снял с часов кожаный ремешок, внимательно посмотрел на подрагивающую стрелку компаса и сказал:
— Это вам.
Парикмахерша вслух удивилась, однако руки не протянула. Тогда он ткнул пальцем в часы.
— В придачу возьмите и это.
Женщина окончательно растерялась.
Немного поколебавшись, Бенедиктас положил оба предмета на большой полированный подзеркальник и вынул платок, чтобы осушить вспотевшие виски и стереть въедливый запах одеколона.
По полу покатилось дикое яблочко. Он наклонился и под внимательным и даже пугливым взглядом парикмахерши почтительно поднял увядшее яблочко.
Засунул его в карман брюк, торопливо оделся и мрачно, но спокойно сказал:
— Не нужны мне больше ни часы, ни компас.
Сказал это и без спешки покинул парикмахерскую.
Бенедиктаса удивил и почти растрогал огромный, плюющийся серым дымом «МАЗ», в окне кабины которого головка водителя казалась маленькой, как у гнома из детских сказок.
И Бенедиктас осознал, что перешагнул какую-то невидимую грань, которую постоянно ощущал то перед собой, то в себе, то чуть позади, и его сердце исподволь захлестнула волна самозабвенной гордости и всепрощающей доброты к людям.
И каждому Бенедиктас захотел сказать доброе слово, дать денег, часы или компас с трепетной стрелкой.
Он даже машинально пошарил в карманах. Нет, ничего у него больше не было, кроме сморщенного яблочка.
Тогда он вспомнил про железный венок в кабине и отправился к своему «ЗИЛу», негромко насвистывая и изредка трогая пальцем гладкую нежную кожу щек, подбородка и шеи.
Все люди, которых он сейчас встречал, стали деликатными, понятливыми и набожно скромными, словно гуляли они по огромному храму и тоскливо искали взглядом давным-давно погребенных королей, вельмож и военачальников, которые покоятся под толстыми каменными плитами, исчирканными выцветшей позолотой.
Он хотел тут же сесть и отправиться, но вдруг засомневался в чем-то и стал дотошно проверять весь «ЗИЛ».
Расстелив на земле брезент, даже забрался под машину и долго шарил глазами по днищу, стараясь решить какую-то смутную загадку.
А еще позднее в сознании запечатлелись освещенные окна остановившегося рядом «Львова». Выбрался из-под грузовика, поднялся, машинально обвел взглядом головы людей в автобусе, потом аккуратно скатал, перед тем хорошенько встряхнув, плотный брезент и зашвырнул его в кузов.
Понемногу к нему вернулись прежняя неуверенность и черная тревога.
Бросил взгляд на электрические часы автостанции и громко сказал:
— Половина восьмого.
Уселся в кабину, сердито захлопнул дверцу, снова отыскал глазами часы и стал вполголоса считать:
— Раз, два, три... пятнадцать... двадцать семь... сорок пять...
Перед ним протянулась глубокая прозрачная река, в которой вяло двигались темно-зеленые рыбины. Их было такое множество, что зарябило в глазах и пропала охота считать. Он только старался разглядеть в них какие-нибудь различия.
Разбудила его сухо и придирчиво хлопнувшая дверь. Инстинктивно еще сильнее наклонился вперед. В ослепительном свете различил единственное лицо.
Осторожно слез, подошел к капоту и стал вполоборота к освещенным окнам автобуса. Потом облокотился о крыло своего «ЗИЛа».
Подойдет или нет? Может, уже забыл, как забываем сотни, тысячи мельком увиденных лиц. Вроде нет: он ясно чувствовал, что за ним внимательно наблюдают.
Тот вышел из автобуса.
Подошел к расписанию. Почему не подходит к нему? У него, без сомнения, билет до самого конца, и нет никакой надобности кого-то искать и трястись на чужих грузовиках. И все-таки...
Снова возвращается к автобусу.
Украдкой бросает взгляд.
Заходит.
Медленно идет между сиденьями, высокие спинки которых чем-то похожи на высунувшиеся из воды головы огромных рыб.
Садится.
Поднимает воротник и сидит, не оглядываясь по сторонам.