Глава третья
Часть шестая
— А Жмаков при чём? — средь молчаливой паузы тяжело опустилась его недопитая кружка на стык сдвинутых столов. — На что намекаешь? Как из-за рубля же удавишься, — боднул Станичников. — Аль нет? Раз Шмакова закосил ещё больше, губа обидчиво отвисла.
Ища сочувствия, повертел головой:
— Да когда я был жмотом, мужики?! Чё он мелет?! Да ты сам, как зарплату обмыть, в общий «котёл» с потугами кидаешь! На свадьбу видите ли, копит...
Разговор принимал оборот нежелательный. А с другой стороны и спровоцирован был умышленно, расчётливо, с точки зрения психологического пресса — верно. Но пора было и пар выпускать.
— Ну, не обижайся, Петрович, — обласкал того Станичников белозубой улыбкой, естественность которой не вызывала подозрений в актёрстве. — Ну, сглупил шутку... Прости, дорогой.
— Да ладно... — отмахнулся победивший Жмаков, возвращая кружку к довольным губам.
А Степан, верный слову, направлялся уже к буфету. Побалагурив с буфетчицей, вернулся с тремя бутылками водки. За столом повеселело. Послышалось: «А что за дело? Чего тянешь? Не томи...». Но он, играя на нагнетаемом любопытстве, разговор оттягивал, выжидал, когда от выпитого всем хорошеет. И лишь тогда разродился выношенной, пришибившей всех идеей:
— А дело простое... «Тринадцатую зарплату» с премией в «котелок» общий скинуть надо б...
У Жмакова опять отвисла губа и в недоумённую тишину с неё упало:
— Это шо ж за «котелок» такой? — глаз его закосил в Станичникова и зачастил морганием — не шутит ли опять бригадир?
Стало заметно, что тому из-за риска быть не понятым, раскрывать карты не так уж легко. Но бес упрямства уже приподнял его руку и кулаком пристукнул по краю стола, проталкивая таким образом поиск нужных слов:
— А «котелок» этот — Детдом. Иным словом — приют для сирот малолетних.
И замолчал, чувствуя, что не с того начинать надо б.
А Жмаков уже косил перепугом:
— Ты чё, всерьёз?! Какой Детдом? Чё это он, мужики?.. Да мне за такой котелок, — он хихикнул, — жена за то самое место повесит, которое за ширинкой у нас!
— Не повесит, — отрезал Степан отход. — Никого не повесят... Трепать языком не будем — никто не узнает... А дело такое, мужики... Были мы там с ремонтом... Да такая тоска нас с Георгием там проняла, он не даст соврать, не передашь! Мрак! Ну, пацаны там — ладно ещё... Пацан есть пацан: он вырос, молоток или лопату в зубы и — прокормится, Бог даст. А девке как прожить, когда она, после приюта сиротского, в бешеной давке жизни окажется? И надумал я хоть одной из них положить на Сберегательную книжку деньги в банк. А на совершеннолетие там процент ей хороший накатит... Вот и заначка для начала жизни! Ну что нам стоит при нашем-то заработке?.. А, мужики?». — Он обвёл всех давшим тяжелеть взглядом. Мрачнея, добавил, ловя в молчании обреченность Доброго начала: — Пропиваем больше... Что молчим, мужики?
И посмотрел на Жмакова.
— А чё я? — заёрзал тот. — Я как все... — Но тут же спохватился.
— Ну ты даёшь! У меня же жена в конторе нашей... Как же от неё скроешь?
— А скажи ей, как есть, — подпёр Степан естественным советом.
— За сирот, мол, скажи, душа христианская разболелась! А хочешь — я сам ей скажу?
Жмаков завертел головой так, будто на него со всех сторон шли с большими ножами:
— Нет, ну что он мелет, мужики? Ты разве жену мою не знаешь? И тебе мало не покажется! Нет уж, уволь. Я тебе не камикадзе, чтоб супруге своей объявления такие делать.
Станичников откинулся на спинку стула, исподлобья повёл взглядом:
— Все так думают?
— А ты, Стёпа, не дави... — Сидевший рядом со Жмаковым, в летах уже, крепколобый и широкоскулый Андреевич смотрел и говорил серьёзно, даже сердито. — Не дави! В таком деле давить, что против ветра мочиться. У каждого, брат, свои проблемы... Но интересно, как же ты эту, одну, из прочих сирот выбрал? По глазам, по зубам или по иным каким приметам? А остальных как же, завистью давиться оставишь?
Вопрос Станичникова смутил. Но отвечать было надо. И ответил, как думал:
— Да понимаете, мужики, там некоторых усыновляют иногда, удочеряют... А ту, что я приметил, вряд ли кто удочерит... Ей и замуж, думаю, не так уж легко выйти будет... Такая... неказистенькая она... А душой славная — не передашь!.. Скажи, Георгий! Тот, с кружкой пива в руке, ожесточённо закивал головой, угукая каждому, кто был перед ним.
Тут и Жмаков опять в тему встрял:
— Так ты, Степан, и удочери её! Блесни шиком личности! Чего мелочиться, коль жалостливый такой и благодетель. Хотя, нет... — поскрёб он затылок.
— Это же тебе для такого подвига, по закону, женатым быть надо... А может он, мужики, подождёт, да потом на ней и сам женится?.. А чё?.. К тому времени и приданное с ней будет — из нашего «котелка» в банке!..
Шутке засмеялись. Засмеялся и сам Станичников. Но кулак Жмакову показал. Продолжил:
— Проблемы, значит, у всех... Понимаю... У кого же их нет... Один на машину копит восьмой год, другой хату строит, из жил тянется. Третьему детей подымать надо... Всё правильно. Зря я разговор этот затеял. Результат можно было ожидать. Ну-да ничего не поделаешь, движения души не каждому даны...
Отметив, что молчание лишь подтверждает сказанное, допил пиво поднялся, нахлобучил шапку, пошёл к выходу, на ходу уже обронив —. Пока... Благодарствую за компанию. Пошли, Георгий.
Тот заторопился следом, но резко вернулся, сгрёб в карман бутылку не начатой водки и вышел тяжело и спешно.
Жмаков опять поскрёб в затылке:
— Чё это он, мужики?.. Эх, как-то нескладно всё сложилось тут...