Жители города узнали о случившейся катастрофе прежде, чем работавшие в ночную смену шахтеры поднялись на поверхность. Ровно в три часа ночи на пятом восточном участке завалила восточном участке шахты Зонненшайн, произошел обвал. Глыба завалила восемь человек. После трех часов спасательных работ пятерых удалось спасти. Они получили увечья, но могли считать, дешево отделались.
Спасательные работы продолжались еще несколько часов, пока, наконец, в одиннадцать дня были подняты оставшиеся трое. Они были мертвы.Собственно говоря, не произошло ничего из ряда вон выходящего.
Обычная катастрофа, пятеро остались в живых, трое погибли. Это еще удачно. Вечером о катастрофе говорили только те, кого она непосредственно задевала, да местное радио и телевидение передали краткие сообщения. В самом деле, из-за трех рабочих, которых убила шахта, нечего поднимать шум. В мире каждый день происходят события, потрясающие целые страны. Так что же шуметь о трех рабочих, явившихся жертвами собственной профессии? В Рурской области к сообщениям такого рода относятся легко и звучат они буднично...
Двенадцать часов дня. В кабинете директора шахты собрались члены дирекции и представители профсоюза. Нужно было решить, кто сообщит тягостную весть семьям погибших. Как и всегда в таких случаях, никому не хотелось взять эту миссию на себя. В конце концов, при виде горя, помочь которому ты бессилен, каждому делается не по себе, при этом возникает такое чувство, будто ты преступник, принесший в счастливый дом горе и разорение.
И все-таки двое сравнительно быстро. Но очень долго никто не решался пойти к последнему, при мысли об этом визите всем становилось не по себе. За последние три года в этой семье погибло два сына, и сейчас третий, последний, двадцати одного года, лежал в мертвецкой. Стояла гнетущая тишина, и вдруг поднялся бетрибсрат Бринкгоф и сказал собравшимся господам: «Я согласен!»
Он сказал эти слова твердо, хотя голос его звучал несколько хрипло. Потом он оглядел сидевших рядом господ: не выразит ли кто из них в последний момент желания сделать это вместо него? Но нет, семь лиц, похожих в эту минуту на маски, недвусмысленно выражали облегчение: нашелся доброволец и теперь уже не придется, как это нередко случалось прежде, доверяться воле жребия.
Семья Хаук, которую должен был посетить Бринкгоф, жила на окраине города в одном из многочисленных поселков. Когда Бринкгоф подходил к дому, старый Хаук возился в саду. В свое время он заработал в шахте силикоз и вот уже добрый десяток лет как жил на пенсию по инвалидности. Бринкгоф еще издали заметил, что старик, окапывавший цветы, то и дело выпрямлялся, прикладывал ладонь козырьком к глазам и глядел в сторону шоссе.
Бринкгоф остановился перед садовой калиткой.
— Добрый день, Вильгельм! Отдохни немного, а то всю работу переделаешь, и на завтра не останется.— Помолчал немного и добавил: — Хорошая сегодня погода, правда? Уже давно пора...
— А,— откликнулся Хаук,—это ты. Здравствуй, Фриц. Да, этот бурьян все растет и растет, и если хочешь иметь хорошие цветы, приходится каждый день делать прополку...
Хаук опять посмотрел в сторону шоссе.
— Ты кого-то ждешь? — спросил. Бринкгоф.
— Жду? Ну да, моего сына. Его все еще нет. Сегодня он работая в ночную, а сейчас уже два. Остался, конечно, на вторую смену, ничем его не исправишь. Знаешь, у него сейчас появилась девушка. Она просто прелесть, понимаешь? Ну и вот, он решил купить себе мотоцикл. Ты ведь знаешь, какие они нынче, молодые-то. Им хочется забраться куда-нибудь подальше, возиться в саду им не по вкусу. Но эти Сверхурочные! Зачем они ему? Нужно, так я ему помогу из своей пенсией...
—Да,- конечно,— проговорил Бринкгоф.
— Этих молодых ничем не угомонишь,— сказал старый Хаук видимым огорчением.
—А что за мотоцикл, какой марки?— спросил Бринкгоф.
— Что ты меня спрашиваешь, разве я в этом разбираюсь? Какой-то итальянский. Поверишь, целыми вечерами они сидят над каталогами и проспектами. За домом, где раньше у меня был сарай, он построил себе гараж. У него это здорово получилось. Он даже обклеил стенки обоями, из тех, что у нас оставались. Вышло немножко пёстро, но мило. Выдумщики они, эти молодые...— Хаук покачал головой, но в улыбке его светилась радость.
— Да, это верно,— согласился Бринкгоф.— А когда он хочет купить свой драндулет? Скоро? Что, дорогая тарахтелка?
— Говорит, на будущей неделе. Я уж заранее радуюсь, ой обещал возить меня на выставки голубей. Но ты не должен говорить «тарахтелка». Мой парень сказал, что это самый бесшумный из мотоциклов...
«Боже мой,— думал Бринкгоф,— Уже за полдень, все соседи давно знают, и никто ему не сообщил. Как же мне сказать старику?»
Вдруг Хаук подошел вплотную к Бринкгофу и быстро спросил.
— А что тебе, собственно, нужно в наших краях? Пришел покупать голубей, да?
«Он и в самом деле ничего не знает»,— подумал Брйнкгоф.
— Куда ты идешь? У тебя что — отпуск? — продолжал допытываться Хаук.
— Нет, Вильгельм. Отпуск у меня был в марте. Нужно было подремонтировать дом, вот и пришлось взять отпуск.
— Понятно, Фриц, раньше и я всегда так делал. А теперь, ну, теперь времени хватит, его даже слишком много. А знаешь, сколько дел нужно переделать за день? Особенно, когда никто не подгоняет: «Давай, давай!», и никакого надсмотрщика, и никаких. «Скорее пошевеливайтесь!» Зато здоровье не то, легкие все шалят. А на пенсию сейчас не больно проживешь. Короче говоря, пока дотянешь до моих лет, они из тебя высосут все соки, ничего тебе не оставят...
— На то мы и рабочие,— сказал Брйнкгоф. Ему стало жарко, прошиб пот.
— Ниггермейер продает свой участок со всем имуществом. Переезжает в центр. Может, ты слышал, его жена получила в наследство дом своего дяди, вот они и перебираются. А голубей в центре держать нельзя. Так что ты можешь их дешево купить. Турманы у него хорошие, сколько призов взяли! Да он много? и не запросит, Ниггермейер не из таких.
— А за сколько он их отдаст? — спросил Брйнкгоф.
— Если хочешь, я могу с ним договорить. А можно зайти прямо сейчас, он живет совсем рядом. Если у тебя есть время...
— Нет, Вильгельм...— сдержанно проговорил Бринкгоф.— Понимаешь, я спросил об этом просто так. Мне нужно...
— Боже мой! Фриц! На шахте что-нибудь.... случилось? — старый Хаук глядел на Бринкгофа в сильнейшей тревоге.