Глава "Последний начальник гарнизона" здесь
Пока пересекаю стадион, ко мне в серой вышине неминуемо и быстро приближается гул, похожий на звук летящего бомбардировщика. Я могу вернуться к Наде, могу добежать до крытой автобусной остановки рядом с моей школой, могу нырнуть в лес. Но я не делаю ничего, просто иду в лёгком летнем дожде, точно зная, что сейчас с неба обрушится лавина. И она рушится. Через минуту я становлюсь мокрой под зонтиком, как в детстве, как лес и трава. Грохочет раскатистый во всё небо гром, сверкают ломаные, слегка фиолетовые молнии. Иду по дороге мимо любимых яблонь на берегу, прикрывших оставленный туристами мусор, мимо знакомой лестницы, ведущей к родительскому дому, который оккупировал старший брат. Возможно, к друзьям, до которых часа полтора ходу, возможно, на кладбище. А может, иду к Саше из-под Хабаровска, который живёт сейчас где-то в палатке у старого пирса на Подножье. Дорога одна. Она кипит белой пеной и переливается жёлтыми потоками, такими сильными и живыми, что хочется пойти по ним босиком.
Красный джип опережает меня, берёт вправо и преграждает путь.
- Садитесь, – не глядя в мою сторону, говорит симпатичный, средних лет водитель, – только зонтик опустите на пол.
Я улыбаюсь. Ведь я сейчас – большая, неизбежно стекающая лужа.
Лобовое стекло машины упирается в тяжёлый дрожащий поток, напряжённые дворники надёжно делают своё дело. Мы трясёмся на дороге в ямах, полных пупырчатой воды.
– Мне вот здесь.
Водитель тормозит у морского вокзала на Подножье и, не взяв с меня денег, уносится в беспросветность. Я выпадаю в осадок у дороги и направляюсь к лестнице, ведущей к домам на сопке. Там живут друзья. Лестница напоминает каскады маленьких мутных водопадиков. Идти по ним странно, но я иду. Выше эти водопадики становятся сильней и привлекательней. Достаю фотоаппарат, прикрывая его зонтиком. Пока фотографирую – дождь прекращается, выкатывает яркое солнце, и на море появляется резкая граница серого и жёлтого. Природа играет красками, и я ей верю. Верю этому быстрому росчерку пастели и акварелей. Вдруг разворачиваюсь в сторону кладбища, иду купаться и сохнуть на свой любимый берег. Саша из Хабаровска должен быть где-то вблизи. Где точно, не знаю. Его телефон ответил, что абонент временно не доступен. «Наверное, вычерпывает дождь из палатки», – решила я, и пошла своей дорогой.
Вот склон, заросший полынью, узкая, почти невидимая тропка вниз к морю. Делаю несколько шагов и снова лечу, подставляя руки. Рыжая глина на ладонях да мгновенная мысль о спотыкающемся коне...
Солнце опять за тучами, а ветер раскачал море, но мне нравится купаться в этой тёплой неспокойной воде, которая на днях начнёт остывать, потому что август кончается, и ночи становятся прохладными.
Накупавшись и надев мокрую одежду, бреду к автобусу, готовая вскоре уехать в город, но телефонный звонок от Саши на ходу меняет планы.
- Эльвира Васильевна, я в зелёной палатке на берегу, вблизи старого пирса. Буду рад вас видеть.
Старый пирс рядом, вполне можно завернуть. К тому же для Саши, на случай встречи, я прихватила пару журналов.
Нас разделяют метров двести узкой прибрежной полосы местами, песчаной, местами каменистой с навалами подсохшей морской травы. Видя его в глубине излуки, быстро надевающего чёрные спортивные брюки и светлую рубашку, иду медленно, оглядывая заросли шиповника с большими красными ягодами, и почему-то размышляю о том, что направляюсь к человеку, которого почти не узнала за два года общения. Книги и журналы, которые он с радостью приобрёл, рассказали ему обо мне. О нём поняла единственное: русский остров лечит ему душу. От чего – остаётся загадкой. Но его интерес к поэзии книгам о Днях славянской письменности и культуры открыли в нём человека читающего, не лишённого литературного вкуса, тяготеющего к духовному общению. Он стоял и смотрел, как я приближаюсь, стоял у скалы, за которой я купалась пятнадцать минут назад в нескольких метрах от него. Обойти скалу можно только по воде. Скала – граница, защищавшая моё одиночество. На ней любит сидеть баклан. Чёрный, совсем непугливый. Саша тоже его приметил.
- Здравствуйте, Эльвира Васильевна!
- Привет.
При встречах и телефонных разговорах он почему-то переходил на «вы», хотя эсэмэсил на «ты». Я, не понимая, чего он хочет, тоже чередовала то и другое.
- Вот так я здесь живу, – он отодвинул полог китайской палатки болотной маскировочной раскраски. За ним открылся лежак, сооружённый из куска белого пенопласта и тонкого старенького в серую клетку одеяла. На одеяле у входа лежал топор. На низкорослых кустиках возле палатки висело несколько пар мокрых чёрных носков, слегка напоминая новогоднюю ёлку. На камнях залитого дождём кострища стояла закопчённая литровая металлическая кружка. Он мгновенно соорудил мне сиденье из доски, накрыв его белым полотенцем, и положил на взгорок.
- Садитесь, Эльвира Васильевна. Эх, жаль, дрова мокрые. Я бы чаем напоил.
Я присела. Саша суетился. Оказывался то слева, то справа, то прямо передо мной, то возле палатки.
- Хочешь лепёшек? Творожных. Я пока по острову шла, мой рюкзак переполнился.
- Это как? – изумился Саша.
- Да так. Люди кругом добрые. Ты им даришь, а они тебе ещё больше дают.
- А-а-а, понятно. Да нет, не хочу. Думаешь, я голодный? Да у меня тут..., – он побежал к палатке, достал белый упаковочный мешок, стал вынимать из него консервы. – Будешь?
- Нет, я хочу съесть лепёшки, чтобы мой рюкзак стал легче. Помоги.
Саша улыбнулся и взял лепёшку. Я тоже взяла, положив пакет с остальными на кирпич у костра.
- А это ты съешь потом, когда я уйду.
- А чай?
- Да попьём холодный. Давай.
- Ой, сейчас сахар принесу. Тебе сколько?
Через минуту я держала кружку с холодным, но очень ароматным чаем из шиповника и пыталась растворить в ней кусочек сахара. Сахар растворялся плохо.
- Давай, я тебе помогу, помешаю.
Я засмеялась.
- Да справлюсь. Ты лучше расскажи, как живёшь? Что делаешь? Неужели целыми днями смотришь на море? Помогает? Наверное, любовью к миру проникся, умиротворился…
Саша не ответил, прыгнул к палатке и стал суетиться с вещами, повернувшись ко мне спиной. Потом достал телефон и показал мою фотографию, сделанную им два года назад.
- Я сейчас тебя ещё сфотографирую на телефон.
- Да зачем тебе плохие фото? Хочешь, пришлю нормальные? Интернет есть?
- Нет.
- Давай, я тебя на свой фотоаппарат сниму.
Саша опять отвернулся.
- Меня не надо...
- Странный ты. Похож на беглого каторжника. Ну ладно. Я тут тебе немножко журналов принесла. Если хочешь. Про Русский остров. Ты ведь всё время интересуешься островом, – я раскрыла «Сихотэ-Алинь» на странице, где крупными буквами было написано: «Самый русский остров».
- Да-да, я возьму. Сколько стоит?
Саша взял два журнала и протянул деньги.
- Спасибо, теперь будет занятие. Я тут курить бросил. Уже неделю не курю. А то грудь болит.
Его некрупное лицо с довольно правильными чертами, небольшим прямым носом, серыми, чуть голубоватыми глазами вполне было одухотворено. На щеках за неделю на берегу отросла небольшая серая щетина, улыбка оголяла крупные желтоватые, не очень ровные зубы. Короткие тёмно-русые волосы на голове отливали совсем лёгкой рыжиной. Ладони белели и казались мягкими, недлинные пальцы и ногти на руках были аккуратны. Чуть выше меня ростом, суховатый, крепкий, Саша никак не сливался в единый образ, был неуловим, нечитаем.
Я поднялась. Он заторопился, подошёл.
- Ну, вот, тебя увидел и можно... помирать, – сказал он, приблизившись к моему лицу. От этого стал ещё непонятней.
- Что случилось-то?
Ответа, как всегда, не было.
Море плескалось и шумело. Хорошо знаю – эти звуки располагают к размышлению или медитации, а ещё под них здорово спится.
- Ты тут, наверно, спишь целыми днями?
- Совсем не сплю... Почему – не знаю. Под утро чуток присыпаю.
- Ну, странный ты... А я недавно в вашем Хабаровске была. Ходила в очень красивый храм – Серафима Саровского. Только ещё подходишь к нему, а уже чувствуешь благодать. Место удивительное, с прудами, парком...
Саша отвернул лицо в сторону. И вдруг, не глядя мне в глаза, выпалил:
- Терпеть не могу это ваше православие! Самая гадкая религия. Эти попики кадилами машут. Тьфу!
Я подняла на него удивлённые глаза.
- Да-да, что, думаешь, если я к вашему кресту пришёл, значит православный?
- Саша, ты стоишь на русской православной земле...
- Какая она, на хрен, русская! Поназывали тут. Жил же здесь кто-то. Это всё жидовизм русский. А в Чечне что понаделали! Мне эта страна всю жизнь испоганила.
- А мне всё дала. Может, не жидовизм, а смелость через всю Россию в те годы на Восток перебраться и по дороге не сгинуть? Охотиться в лесах – легко? Глубины промерить, карты начертить, флот создать, дороги проложить, город построить, много городов, – дело не одного поколения. Первый предприниматель Владивостока – Семёнов. Ты стоишь на земле, где похоронены мои родители, дед, бабушка. Они эту землю осваивали. Были врачами, учителями, поварами...
- А у тебя имя не русское. Оно еврейское. Ты и похожа на еврейку, – сказал Саша с некоторой надеждой в голосе.
- Это случайное анатомическое сходство. Отец мой – Василий. Мама – Олимпиада. Имя моё – просто необычное сочетание, приглянувшееся родителям. Им хотелось запустить своё дитя в красивое интернациональное будущее, где не раскрашивают за имя и цвет глаз. Я самый, что ни есть русский человек, родившийся на этой земле, выросший на русской культуре и уважаю православные традиции моих предков. Откуда в тебе столько агрессии? А сколько православных голов разбито о стены Новодевичьего, а сколько куполов слетело на землю под большевиками? Да, история кровава. От человеческой жадности и глупости. Только эта жадность и глупость со всеми разрезами глаз, политиканов. Жили бы народы. Да экстремизм... Понимаешь? И он не с русским лицом. Но ни одна мировая религия не учит злобе. Тебя же пустили на эту землю – живёшь, любуешься, никто тебя не трогает.
- Почему во Владивостоке нет до сих пор ни одной мечети?! – Саша произнёс это на выдохе, сузив до щёлок глаза.
- Построят скоро, наверно. Кто же против-то. Я точно не против.
Передо мной стоял маленький злой человечек. Казалось, он перестал дышать, слышать и закипал какой-то неостановимой злобой. «Надо же, как таился, – подумала я. – Остров изучал. Иноверцев ненавистных изучал. Знает расположение всех крестов, святых источников, монастыря...Что в этой обезумевшей голове? Террористический акт? Или просто злоба? Враг, планирующий реальные действия, или банальный неудачник? А, может, он вовсе не из Хабаровска? А, может, вовсе не Саша?.. Представляю, какая бомба для него мой журнал со статьёй. Ещё бы, спать с такими мыслями на русской земле. Не даст она ему спать, земля эта. Это кладбище, где сейчас в обнимку лежат Хасановы, Мухамедовы, Ковальские, Колесниковы, Вахтели..., дружившие при жизни…
Мир, раскрашенный пару часов назад Создателем, был в считанные минуты перекрашен этим человеком в «наших» и «ваших».
- Вот подожди, придут ещё сюда поколения...
Я дёрнула на плечо рюкзак, развернулась и молча пошла прочь.
- Спасибо за журналы, – вдруг тихо сказал он вослед.
На мокром песке оставались мои следы, неспешные, монотонные, в размер пушкинской строфы: «Не спи, казак: во тьме ночной / Чеченец ходит за рекой...» Что же делать-то мне, дорогой Александр Сергеевич, в двадцать первом веке? Нет у меня ни оружия, ни власти. Нет ничего, кроме любви к этой земле, которую предали чиновники, разделили коммерсанты и ненавидит дикое племя.
…Жёлтый микроавтобус прыгал на ямах, мчал к асфальтовой дороге. Молодые сильные ребята-спецназовцы бежали по глинистой обочине, растянувшись метров на двести. Это была тренировка. Автоматы и сумки жёстко били в ноги и спины, в мокрые от пота тельняшки. Я с надеждой глянула им вослед: «Держитесь, ребята».
По дороге постепенно сошли все пассажиры. Автобус, переехав мост с острова в город, высадил меня на окраине Владивостока и развернулся в парк. И все другие автобусы почему-то тоже направились в парк. Спешили мимо, сновали как муравьи, подчиняющиеся какому-то жёсткому неотвратимому закону. К девяти вечера водилы-коммерсанты, взяв дневную выручку, плевать хотели на то, что я очень хочу домой. Я начала жевать хрустящий скрюченный огурец, безнадёжно уставившись в темнеющий у остановки лес.
И всё же один автобус в этом городе был для меня. Лысый дедок в очёчках, подхватив троих припозднившхся пассажиров, добросовестно и добровольно вёз нас в центр, ругая напропалую этот несчастный город «не для людей».
- При коммунистах-то мой последний рейс с Нейбута в двадцать три пятьдесят отправлялся, тютелька в тютельку и не минутой раньше, – кряхтел дед, крутя головой в зеркала, – уехал бы давно из этого города. Точно уехал. Да нет у меня никого и нигде. Перемёрли все.
Дома, освободившись от рюкзака, сажусь в кресло перед компьютером. В голове кедры, ливень, море и человеческие лица. Добрые, злые, равнодушные. Но добрых больше. По привычке открываю окно интернет-проекта «Россия10», выбирающего народным голосованием «жемчужину» России, и добавляю несколько своих голосов Коломенскому кремлю, отстающему тысяч на двести от мечети Кадырова. В этот момент не верю глазам: чеченская цифра подскакивает... на три миллиона! Ну, думаю, молодцы. Вот это любовь к святыне. А нам ведь и тридцать миллионов добавить было не сложно. Да видимо святынь у нас очень много...
Tags: ОчеркProject: poldenAuthor: Кочеткова Э.