Когда я была в третьем классе музыкальной школы, мой учитель по гитаре слишком сильно увлекся, создавая из меня и трех парней гитарный ансамбль. Раз за разом мы собирались по вечерам, отрабатывая до мельчайших подробностей скромный репертуар из шести произведений. Я играла басовую партию в "Кармен", основополагающую, но очень уж нудную, вторую гитару в "Испанском танце", третью гитару в "Ромео и Джульетте", но никогда первую: отчасти из-за того, что отказывалась отращивать ногти на правой руке, но в основном из-за нехватки таланта.
На персоналках мы продолжали долбить все те же несчастные шесть партитур вместо того, чтобы играть что-то настоящее и вообще всячески готовиться к экзаменам.
И это была так скучно и нечестно, что однажды, получив очередную какую-то четвертую партию, я пришла домой и разрыдалась. Слезы были тогда (да и сейчас остаются) моей первой неосознанной реакцией на любую несправедливость. Мне было обидно не из-за четвертой гитары, честно-честно: я адекватно оценивала свое отсутствие слуха и неумение держать ритм. Обидно было из-за того, что мне не давали расти.
И случилось страшное: тишайший мой папочка, никогда не вмешивавшийся ни в какие школьные дела и проблемы, взял меня за шкирку и пошел к директору музыкалки объясняться.
Боже, как я сгорала от стыда, стоя за директорской дверью и не имея возможности узнать, о чем они говорят! Как я клялась себе никогда-никогда ни на что не жаловаться родителям!
Но зато когда папа вышел из-за этой страшной, залитой моими слезами двери, мы на персоналках начали играть джаз. И не останавливались до самого финального экзамена.
Сегодня, когда я открыла ноты из тех времен и заиграла по ним боса-нову, мышечная память наконец-то включилась: пальцы сами ложатся туда, куда нужно. Офигенное чувство.