Решение сдать Берлин было принято на ночном совещании руководителей обороны. Принц Вюртембергский рвался в бой, невзирая на численное превосходство союзников. Но умудренные опытом другие военачальники остудили его пыл, прекрасно понимая, чем грозит такая авантюра при совершенной невозможности дождаться новых подкреплений в ближайшее время. В итоге решили под покровом ночной темноты отвести оба прусских корпуса к Шпандау и Шарлоттенбургу, предоставив город его участи.
Члены берлинского магистрата даже обрадовались такому исходу, ибо в случае решительного поражения в повторном сражении столицу неизбежно отдали бы на поток и разорение. А так еще можно было попытаться выторговать сравнительно выгодные условия. Кстати, именно поэтому сдать город решили не австрийцам, от которых априори ничего хорошего ожидать не приходилось, а русским, в землях которых пруссаки пока не успели напакостить.
Причем ключи от ворот нужно было вручить не Чернышеву, а Тотлебену. Почему? Ну, формальным поводом было то, что именно Тотлебен первым приступил к осаде. Хотя истинной причиной являлось, конечно же, немецкое происхождение российского генерала. Берлинцы резонно рассчитывали на снисхождение от соотечественника по крови.
«Ничего не оставалось делать, как постараться по возможности избегнуть бедствия посредством покорности и уговора с неприятелем, - писал потом в своих мемуарах Гоцковский. - Затем возник вопрос, кому отдать город, русским или австрийцам. Спросили моего мнения, и я сказал, что, по-моему, гораздо лучше договориться с русскими, нежели с австрийцами; что австрийцы — настоящие враги, а русские только помогают им; что они прежде подошли к городу и требовали формально сдачи; что, как слышно, числом они превосходят австрийцев, которые, будучи отъявленными врагами, поступят с городом гораздо жесточе русских, а с этими можно лучше договориться. Это мнение было уважено. К нему присоединился и губернатор, генерал-лейтенант фон Рохов, и таким образом гарнизон сдался русским».
Когда Чернышев узнал, кому именно сдался Берлин, решил плюнуть на всю эту немецкую византийщину (хотя обиду на Тотлебена затаил, и в дальнейшем не преминул отыграться) и сосредоточиться на сугубо военных задачах, предоставив номинальному победителю заняться коммерческими вопросами. На отходящие прусские войска лояльному Готтлибу было уже плевать, а вот командующий позаботился организовать их преследование.
Увы, время было упущено: посланный в погоню с молдавскими гусарами и казаками граф Панин смог догнать лишь обоз, разметав прикрывавшие его 10 эскадронов кирасир. Однако также находившиеся в арьергарде пехотный полк, несколько рот егерей и батальон волонтеров засели в придорожном дефиле и смогли задержать русскую конницу. Фактически пожертвовав собой, ибо вскоре подоспели выделенные, наконец, Тотлебеном сербские гусары, а также кирасиры с конногренадерами. Пруссаков сбили со всех позиций, причем волонтеры угодили в окружение и были вынуждены сдаться в плен. Преследование прекратили только у крепостных стен Шпандау. О том, что могло ожидать всю армию пруссаков, говорят потери в этом бою: 3-тысячный арьергард оказался уничтожен фактически полностью, а у Панина выбыло из строя 25 человек убитыми и 21 ранеными.
Пока одни воевали, другие отчаянно рядились между собой. Изначальное требование Тотлебена выложить 4 миллиона талеров в обмен на то, что их частная собственность останется священной и неприкосновенной, берлинские толстосумы посчитали чрезмерным. Говорят, главу магистрата Кирхейзена едва не хватил кондратий - мэр почти лишился дара речи. Услышав, какую околесицу несет косноязычный немец, русские офицеры решили, что он попросту издевается над ними.
- Вот отведем этого симулянта на гауптвахту, - пригрозили они отцам города. – Посидит за решеткой на хлебе и воде – небось, даже по-русски заговорит.
В общем, неизвестно, чем бы все кончилось для несчастного Кирхейзена, кабы за него не заступился все тот же Гоцковский.
- Коспода русский официр, к моему феликому сошалений, заплуждаются, - залопотал он. – Я клятвенно заферяй, что unser … как это по-русски… горотской голофа уже einige der letzten годоф стратайт тяшкий нетуг, имея шастый припаток голофокрушений.
В итоге этот невероятный проныра сумел не только отвести незадачливого градоначальника от беды, но и уболтал Тотлебена, который снизил сумму контрибуции аж до полутора лямов, плюс 200 тысяч талеров. Можно только догадываться о причинах такой снисходительности, которая привела в негодование остальных русских генералов. И вообще одержанную победу даже почти не праздновали: не последовало ни обязательного в таких случаях благодарственного молебна, ни торжественного вступления русских войск в покоренную столицу Пруссии.
Еще более откровенен в своих высказываниях был Ласси, которого уставная дисциплина в этой ситуации не сдерживала.
- Ваш чертов Тотлебен стал хозяином Берлина и отвел нам роль то ли зрителей, то ли вовсе прислуги, - резал правду-матку австрийский генерал. – Те 50 тысяч талеров, которые он столь милостиво уделил моему корпусу, можете раздать местным нищим. А мои солдаты сами возьмут то, что принадлежит им по праву победителей!
Слова с делами у Ласси не расходились. Австрийцы и состоявшие в их рядах саксонцы вломились в Берлин и наглядно продемонстрировали, как следует с ним обращаться.
«Все улицы были полны австрийцами, так что для охраны от грабежа этими войсками я должен был назначить 800 человек, а потом полк пехоты с бригадиром Бенкендорфом, и поместить всех конногренадеров в городе, - докладывал в своей реляции Тотлебен. - Наконец, так как австрийцы нападали на мои караулы и били их, то я велел стрелять по ним».
Столь жесткими мерами удалось сохранить в относительной неприкосновенности большую часть городского имущества. Однако все, что принадлежало королю, разоряли безжалостно, будь то фабрики, магазины (то есть, склады) или мануфактуры. Из последних магистрату удалось отстоять самые важные – золотую и серебряную.
- Да, они тоже считаются королевскими, - юлили берлинские начальники. – Но весь доход от них идет не Фридриху, а поступает в пользу несчастных сироток из Потсдамской богадельни. Проявите такую божескую милость, вычеркните эти мануфактуры из черного списка!
Тотлебен и тут пошел навстречу единокровникам, но вот арсенал сохранить ему не удалось. Вокруг этого объекта вообще завязалась изрядная свара, поскольку разохотившиеся австрияки возжелали выгрести из него все подчистую себе и потом взорвать. Черта с два! У Тотлебена им удалось отжать всего-навсего дюжину прусских пушек и свои ранее потерянные орудия. Немаловажно для престижа обеих союзных армий было то, что удалось вернуть захваченные пруссаками по ходу предыдущих кампаний австрийские и российские боевые знамена и освободить около 1 200 военнопленных.
Глядя на бесчинствующих австрийцев, соблазну зачастую поддавались и русские.
«Солдаты, будучи недовольны ествами и напитками, вынуждали из обывателей деньги, платье и брали все, что только могли руками захватить и утащить с собою, - сообщает в своих «Записках» участник Семилетней войны Андрей Болотов. - Берлин наполнился тогда казаками, кроатами и гусарами, которые посреди дня вламывались в домы, крали и грабили, били и уязвляли людей ранами. Кто опаздывал на улицах, тот с головы до ног был обдираем, и 282 дома было разграблено и опустошено. Австрийцы, как сами говорили берлинцы, далеко превосходили в сем рукомесле наших. Они вламывались, как бешеные, в королевские конюшни, кои по силе капитуляции охраняемы были российским караулом. Лошади из них были повытасканы, кареты королевские ободраны, оборваны и потом изрублены в куски. Самые гошпитали, богадельни и церкви пощажены не были, но повсюду было граблено и разоряемо, и жадность к тому была так велика, что самые саксонцы, сии лучшие и порядочнейшие солдаты, сделались в сие время варварами и совсем на себя были не похожи».
Наконец, когда пришло известие о том, что к Берлину спешит сам Фридрих II с большим войском, союзники покинули город – произошло это 12 октября. Австрийцы направились в Саксонию, русские – к Франкфурту-на-Одере, где соединились с основными силами армии. Повторное взятие прусской столицы вызвало фурор по всей Европе. Все союзные державы слали императрице Елизавете Петровне поздравления – другой вопрос, насколько искренние.
«Из Берлина до Петербурга не дотянуться, но из Петербурга до Берлина достать всегда можно», - не преминул высказаться глава русского правительства граф Петр Шувалов.
Чуть позже в Зимнем дворце в числе других картин, посвященных Семилетней войне, появилась и та, что изображала вступление русских войск в Берлин. Ключи же от города поместили в Казанский собор.
Ну а у военачальников настал, наконец, удобный момент сводить счеты. Чернышев доложил, кому надо, о вопиющем самоуправстве Тотлебена, и тот не удостоился ни ордена Александра Невского, к которому был представлен, ни очередного звания генерал-поручика. (В отличие от Чернышева и Панина, получивших и боевые награды, и повышения в чинах). Не исключено, что сыграли свою роль и доходящие из Берлина отзывы, в которых этого как бы русского генерала лишь нахваливали: молодец, мол, держал в узде Чернышева и Ласси. В отместку обойденный чинами и орденами Тотлебен, традиционно не поставив в известность вышестоящее командование, опубликовал в диссидентской Варшаве свою «Реляцию» о взятии Берлина, в которой расписывал собственные заслуги и усиленно поливал грязью Ласси и Чернышева.
Кстати, дальнейшая судьба Захара Григорьевича сложилась довольно причудливо. Как известно, после смерти Елизаветы на престол взошел ярый пруссофил Петр III, и Российская империя из противника сделалась союзником Фридриха Великого. Приданный на усиление его армии корпус возглавил Чернышев, который все в том же Берлине получил от короля орден Черного орла. Старый Фриц настолько ценил русского генерала, что даже когда турнувшая муженька с трона Екатерина II отозвала русские войска в Россию, упросил Чернышева повременить и пусть не участвовать в сражении при Буркерсдорфе, но хотя бы просто оставаться на позициях, одним своим присутствием наводя смущение на австрийцев.
Ту чрезвычайно важную для них битву пруссаки в итоге выиграли.