Американский лингвист и толкиеновед Марк Хукер решил понять, отчего на Руси любят по несколько раз переводить один и тот же текст Толкиена, скажем, роман «Властелин колец» или сказку "Хоббит". Так, после многолетней исследовательской работы, после переписки и личного общения с переводчиками из России, в 2003 году появилась на свет книга «Толкиен русскими глазами». А те из читателей, кто хочет лично убедиться в открытиях Марка Хукера, может сегодня же вечером её прочесть – её легко найти в интернете. Причём на русском языке – спасибо переводчице Анне Хананашвили.
Расширенный комментарий к книге Марка Хукера «Толкиен русскими глазами» - Александр СЕДОВ (с)
Предыдущие части разбора: 1 часть, 2 часть, 3 часть, 4 часть, 5 часть, 6 часть, 7 часть, 8 часть
9. Две адаптации – две твердыни
Сравнение переводов «Властелина колец» - тема бесконечная. Для исчерпывающего анализа понадобилось бы перемножить существующие переводы меж собой, а полученную сумму текста еще и с оригиналом – страшно представить какого объема достигло бы такое исследование. Даже Марк Хукер не решился на подобный каторжный труд, он просто ограничился разбором некоторых ключевых эпизодов романа.
Фрагмент с Мэгготом/Бирюком к ключевым не отнести: выбрал я его случайно, но по подсказке фильма «Властелин колец» (режиссер Питер Джексон). Рискуя навлечь на себя гнев пуристов, должен заметить, что книге «Толкиен русскими глазами» как раз не хватает главы, посвященной сравнению «русского Толкиена» с «американским», то есть перевода с экранизацией.
Попытка сопоставить литературный перевод с экранизацией, на первый взгляд, кажется противозаконной. Как если заставить кита биться со слоном, да ещё без правил. Однако в данном случае важен не победитель, а само сравнение. В конце концов, экранизация это тоже перевод, адаптация первоисточника с неизбежными потерями и неожиданными приобретениями. Англоязычный зритель, прошедший через этот опыт, - то есть, посмотрев фильм «Властелин колец», - лучше поймет то, как работает «фильтр перевода» текста с одного языка на другой. Ведь кино разговаривает на своём, киноязыке, отличным от литературы.
К тому же простой смертный, если он не из общества поклонников Толкиена, имеет дело с какой-то одной версией «Властелина колец». Думаю, не погрешу против истины, предположив, что смотревших фильм значительно больше тех, кто читал роман. То же самое и с переводами: массовый иноязычный (в данном случае, русскоязычный) читатель, вероятнее всего, будет читать и перечитывать книгу на родном языке. Тех же, кто соберется сверять перевод с английским текстом, незначительное меньшинство. Хотят защитники Толкиена того или нет, но массовая аудитория добирается до сюжетов и идей британского писателя через ту или иную адаптацию – фильм или перевод.
Для сравнения «русского Толкиена» с «Толкиеным американским» я возьму перевод Муравьева / Кистяковского, как доминирующий в русской читательской среде. В подтверждении этого выбора хотя бы такой факт – имена собственные, переизобретенные вышеназванными переводчиками, как правило, побеждают в неофициальном зачете переводов. Хоббитания, Бродяжник, Раздол, умертвия и другие варианты имён из перевода М-К на собраниях поклонников книг Толкиена звучат гораздо чаще иных версий… Кроме того, тенденция русификации, которую задали в своем переводе М-К, живет и здравствует даже в переводах, названных (в пику версии Муравьева и Кистяковского) «наиболее полными и наиболее точными по отношению к оригиналу».
Самое время вернуться к эпизоду с фермером Бирюком / Мэгготом. В фильме Питера Джексона приезд Чёрного Всадника показан, а не пересказан – кино это зрелище, и оно диктует собственную форму подачи материала. И что же мы там видим? – Ничего. Мы видим, что под капюшоном всадника – нет ничего, ни лица, ни головы. Это показано также ясно, как читатель перевода Муравьева / Кистяковского представляет то же самое, а именно это самое «ничто» под капюшоном. Толкиен протестовал бы против столь самоочевидного разоблачения.
Подобный пример, когда фильм Питера Джексона и перевод Муравьева /Кистяковского идут, как бы рука об рука в стремлении представить отвратительное ярче, выразительнее, контрастнее, – не единственный. Можно сказать, что это характерный приём обеих адаптаций – подать страшное как бы с нажимом, курсивом. Иногда трактовка образа совпадает до буквализма, но отличается от толкиеновского текста.
Вот, скажем, очередной приспешник зла – Грима, личный референт короля Теодена и по совместительству саруманов шпион. Толкиен (как и народ Рохана / Ристании) прозвал его Wormtongue, что дословно означает «Червеязыкий / Червивый Язык». Режиссер Питер Джексон взял эту метафору из текста книги и буквально наградил ею Гриму: когда королевский слуга раскрывает рот, мы видим его иссиня черный язык – язык уже сгнил, как и его душа. Будто заглянули голливудские сценаристы в популярный русский перевод и прочли там прозвище Гримы – Гнилоуст.
У самого Толкиена двумя страницами дальше говорится, что «Грима облизнул свои губы бледным языком», а совсем не чёрным. Кстати, у Муравьева и Кистяковского фраза про «бледно-розовый язык» наличествует, и это показательно, так как, что касается сохранения многообразия оттенков – цветовых и смысловых – переводчики и экранизация пошли в прямо противоположных направлениях.
В уже процитированном эпизоде приезда Гэндальфа в столицу Рохана переводчики, давая описание околдованного злыми чарами короля Теодена, близко следуют оригиналу: «На троне восседал скрюченный старец, казавшийся гномом (Upon it sat a man so bent with age that he seemed almost a dwarf)…» Гримёрам фильма этого показалось мало, и они слепили из согбенного короля подобие тролля, а не гнома. С длинными неподстриженными ногтями (похожими на когти на узловатых пальцах), с грязными волосами-космами, с оплывшими как свеча шеей и подбородком (со свисающей кожей), с мутными глазами… Такой Теоден, по мысли постановщиков, должен был немедля шокировать зрителя.
Фильм Питера Джексона в лучших традициях Голливуда делает акцент на зрелищной стороне ужасного. Все сцены с орками, Мордором и тому подобной нежитью, порожденной Тьмой, будто ведут свою родословную из американских фильмов-ужасов, в которых разного рода монстры непременно смердят и обволакивают всё кругом липкой слизью.
Перевод Муравьева и Кистяковского для описания этой стороны ужасного, скорее, заимствует что-то из прозы Эдгара По и Гоголя, подчеркивая метафизическую сторону ужаса.
Выше я упомянул, что в фильме Питера Джексона исчезли многие полутона не только в изображении внешности ряда персонажей, но и в подаче их характеров, и, что хуже всего, их поступков.
Денэтор, наместник Гондора, из трагического героя, чье безумие было высоким в понимании античной трагедии – и оттого еще страшнее, превратился в героя фарса. Постановщики просто сбросили обезумевшего правителя с крепости вместо того, чтобы дать сгореть ему на погребальном костре Минас-Тирита. Досталось и его сыну Фарамиру: оказывается, Толкиен ошибался, и Фарамир, как и его брат Боромир, не избежал искушения силой отобрать кольцо у Фродо…
Пожалуй, символом такого стирания оттенков в пёстром мире Средиземья стало решение авторов фильма большую часть киноэпопеи преподнести зрителю через сине-зелёный фильтр: другие цвета и оттенки не исчезли совсем, но были нивелированы в общей цветовой гамме. Изображение словно покрылось налётом патины.
Перевод Муравьева и Кистяковского, напротив, дарит читателю ощущение переизбыточности, необычайно красочного мира, в том числе, в сценах за пределами идиллической Хоббитании. Это ощущение в том числе подчёркивается в репликах героев – насыщенных архаизмами и просторечными выражениями. Переводчики мастерски играют в речевой колорит персонажей (вспомним хотя бы фрагмент с Бирюком / Мэгготом), иногда на ходу меняя ритм в одной реплике – от высокого стиля к бытовому разговору. В принципе, это и есть подход Толкиена, только в своём переводе Муравьев и Кистяковский пользуются широтой палитры русской языка, позволяющей свободно менять местами слова (а иногда их сглатывая) – в английском с этим строже.
Как уже говорилось, Муравьев и Кистяковский в своём подходе не одиноки. Переводчики Каррик и Каменкович, объявив свой перевод наиболее верным духу и букве романа, в некоторых его эпизодах ушли дальше от своих коллег, и от Толкиена в том числе. Они прибавили эльфам былинности – на торжественных мероприятиях в Двудоле (так в их версии зовётся Ривендейл) эльфы не говорят, а молвят. Это отличие от оригинала, кстати, подчеркнул и Марк Хукер.
Если говорить коротко, фильм Питера Джексона – классический пример «визуализации романа», перенесения литературы на киноэкран, когда смысловые акценты строятся по принципу картинок-комиксов: характеры спрямлены, конфликты обострены, реплики поданы короче и ярко выразительно, действие разворачиваться непрерывно. Экшн даже там, где его изначально не было – например, разговор Гэндальфа и Сарумана превратился в битву старцев.
Другими словами, авторы фильма пошли по пути усреднения стиля и жанровой унификации. Режиссер не мог не усилить (обязательную для Голливуда) love-story между Арагорном и Арвен, и еще раз подчеркнул, что эльфы это «хорошие парни». Отряд эльфов-лучников приходит на подмогу роханцам в битве у Хельмовой Крепи, чего у Толкиена не было. То же самое, как если бы на помощь Красной Армии в битве под Москвой пришли американские морпехи.
Ко всему прочему режиссер Питер Джексон почти целиком изъял из «Властелина колец» поэзию, чем отдалил сюжет от мифа. У средиземских жителей как бы ушел из-под ног многовековой пласт культуры. Получилось, что хоббиты, гномы, эльфы и люди в сказочном мире «разговаривают только прозой», и (почти) не поют и не слагают легенд. Муравьев и Кистяковский, напротив, укоренили книгу Толкиена на русской почве: хоббиты, и все другие народы Средиземья, не просто поют, а буквально сыплют народными поговорками, которые кажутся подозрительно знакомыми («Пора тащить быка за бока»).
«Властелин колец» по-русски, не во всех переводах, но в доминирующих, это классический пример «литературы в квадрате», когда переводчики играют на двух полях одновременно: английской и русской литературы. Муравьеву и Кистяковскому, в частности, удалось обострить драматургию романа Толкиена чуточку больше самого Толкиена, несколько расширив диапазон стилистической игры. От велеречивости до памфлета, как, скажем, в главе «Оскверненная Хоббитания».
Итак, в обеих культурных адаптациях интерпретаторы – постановщики фильма и переводчики – шли по пути усиления сугестивности (воздействия, внушаемости) стиля. Но с самим стилем поступили противоположным образом.
Приблизительно так можно сопоставить «американизацию Толкиена» с «русификацией Толкиена». Остаётся гадать, каким мог стать «американский» литературный перевод романа «Властелина колец», и каким бы предстал перед зрителем российский фильм, снятый по роману Толкиена.