Всего 400 километров от Москвы и мы оказываемся в другом мире, где нет платных парковок, где нет камер замера скорости, а есть только труднопроходимые дороги и умершие деревни.
Дорог нет. Есть направления. Пробираться по котором тяжело и людям и автомобилям.
Едучая липкая глина, пра-пра-пра-правнучка могучего древнего ледника прошедшего здесь тысячи лет назад, сгрызает тормозные колодки за считанные километры.
Глушь. Глушь и уныние. В таких местах я говорю про себя: наверное летом тут хорошо.
Что тут случилось я не знаю.
Почему ушили люди, покинув целые деревни и бросив свои дома? Не знаю, но значит на это были причины.
Всё таки прав был мой дед, который часто говорил: «у коровы должен быть один хозяин.
Когда два — считай что скотина ничейная. Колхоз — это убыток»
Возможно сказалась удалённость от очагов цивилизации где еще теплиться жизнь, возможно, население выкосил неведомый вирус. Чем глубже мы пробирались в глушь, тем больше мы встречали разрухи.
Подобные локации я встречал только в России.
Вот помост, по нему ходили, а вот скамейки на них сидели.
Заходим в покинутый дом.
При входе нас встречает зеркало, амальгама который от времени потеряла способность отражать современную действительность. А по бокам в рамках портреты умерших людей.
На разрушенных полках старые письма.
Время остановилось. Чем жили эти люди, что чувствовали, о чём мечтали? Ответа нет.
В голове крутился микс мелодий из песен «Иван Купалы» и Гребенщиковской «Костромы Mon Amour».
Ставим палатку. Вокруг на десятки километров никого нет. Из звуков только звук тарахтящего дизель-генератора. Наша палатка в этом месте единственный островок уюта и цивилизации.
Утром распогодилось. Собираем лагерь, прогреваем автомобили и движемся далее.
Глядя на эти полуживые церкви я почему то думаю, что нужно взять церковнослужителей (тех кто ракеты освещают) и направить сюда на восстановление храмов.
Возможно тогда, ракеты перестанут падать…
Сотни километров пустоты, как духовной так и физической.
Закончу пост дивными и прекрасными строками Александра Сергеевича Пушкина.
Два чувства дивно близки нам — В них обретает сердце пищу: Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам.
