Нет, что ни говори, а все-таки не понедельник, а воскресенье самый тяжелый день. Во всяком случае, для меня. Одного того, что к каждому моему сыну приходят друзья — мне хватает по горло. Шум. Гам.
Не квартира, а общежитие. Каждую минуту то муж, то сыновья забегают в кухню — оттуда мне поневоле не выбраться, — и всем им чего-нибудь да надо.
— Мама, куда ты дела мои кеды?
— Ма, где моя любимая пластинка?
— Жена! — с мрачной торжественностью заявляет муж. — У меня сегодня приступ мигрени с самого утра.
Что поделаешь, именно в воскресенье у него всегда начинается мигрень. С самого утра.
...Ищу старшему кеды, второму пластинку. Урезониваю младшего, чтобы не приставал к отцу с вопросами. Нахожу что-то от мигрени и протягиваю мужу.
— Налей мне тепленькой водички. Врач сказал, что лучше запивать теплой, — слабым голосом просит муж.
Открываю в кухне форточку, чтобы выпустить чад. И слышу недовольный голос мужа:
— Зачем ты там открыла форточку? Ты же знаешь, как мне вреден сквозняк.
Закрываю форточку, хотя ума не приложу, откуда может быть сквозняк, если в доме закрыты все форточки, кроме одной.
Но самое трудное впереди. Для того чтобы сделать воскресную уборку, надо выпроводить всех из дому. Сколько на это уходит сил!
— Ты не знаешь, на дворе тепло или холодно? — спрашивает муж, и в голосе его звучит беспокойство. — Надевать мне свитер или не надевать?
— На всякий случай надень.
— Боюсь, вспотею.
— Если боишься, не надевай.
— Тогда принеси мне плащ.
— Определился?
— Нет.
— Ох какой ты у меня самостоятельный!
Муж смотрит на меня обиженно. Вся его фигура выражает полную растерянность перед этой неразрешимой проблемой.
Наконец улажен вопрос со свитером, найдены кеды, носки и плащи. С облегчением закрываю за ними дверь.
Уборки — непочатый край. В растерянности озираю свою квартиру, не зная, с чего начать.
Наконец приступаю.
И вот когда посуда вымыта, белье замочено и я палкой-ленивкой начинаю протирать пол, раздается настойчивый звонок.
— Неужели возвращаются?! — вырывается у меня не то крик, не то стон: ведь, кажется, и часу не прошло, как я с таким трудом выпроводила их из дома.
Но в дверях стоит незнакомый парень.
— Мне бы хозяйку этой квартиры! — говорит он глухим баском.
— Проходите, — вздыхаю я и, отложив палку, провожу его в комнату.— Так что вы хотели?
Мы сидим друг против друга. Он — на диване. Я — на краешке стула. И смотрим друг на друга выжидательно.
— Я скажу ей самой,— сухо отвечает парень и косится на дверь.
Тут только я начинаю соображать, что мой мятый ситцевый халат да большие мужнины шлепанцы не внушают ему доверия.
— Вы что же, не верите, что я хозяйка? — спрашиваю я, сдерживая смех.
Забавно смотреть, как меняется его лицо. Только что было таким собранным и даже надменным. А теперь — полная растерянность.
— Вы!..— изумляется он и вскакивает с дивана.
Теперь он возвышается надо мной, паренек двухметрового роста. У меня перед глазами его руки, большие, тяжелые, от смущения он не знает, куда девать их.
— Ну, ну, — подбадриваю я, — да садитесь же. У вас ко мне дело?
— Я только что узнал, что в вашем журнале печатается статья обо мне, — наконец приходит в себя парень. — Так вот, я не хочу, чтобы обо мне писали.
— Значит, заслужили, — уже официальным тоном говорю я, делая ударение на слове «заслужили», а про себя думаю: «Наверное, злостный неплательщик алиментов. Ишь какой вымахал...»
Нужно заметить, что наш журнал «Женщина Дагестана» писал о мужчинах чаще всего в тех случаях, когда нужно было заступиться за женщину.
Хотя я и не высказала своей мысли вслух, парень понял меня сразу.
— Совсем не то, — сказал он, покраснев. — Совсем наоборот.
— Постойте, постойте, — вдруг соображаю я. — Вы случайно не Мухтар?
— Он самый, — смутился парень.
— Тогда я ничего не понимаю. Одна молодая пара пришла в редакцию и очень просила, чтобы мы написали о вас. Ведь вы, кажется, спасли эту женщину. Они так вам благодарны! А теперь являетесь вы и возражаете.
Парень нервно вытащил из кармана пачку папирос и вопросительно взглянул на меня.
— Курите, курите, — кивнула я, видя, как он взволнован. — Так почему вы против?
— А потому...— сказал парень, не поднимая глаз.— Не за что меня благодарить. Каждый на моем месте поступил бы так же. Наоборот, я должен быть благодарен... в общем, тот случай перевернул всю мою жизнь... если бы не он, если бы не та метельная ночь...
Говорят, у человека часто бывают предчувствия: какой-то «внутренний голос», который от чего-то предостерегает или, наоборот, толкает на какой-то поступок.
У Мухтара же, когда он собирался в этот рейс, не было никакого предчувствия: ни хорошего, ни дурного.
И никакой внутренний голос не нашептывал ему ни настораживающих, ни обнадеживающих слов. Все было как обычно.
Когда под вечер он выехал из Махачкалы, стояла ясная солнечная погода. Такие дни редки в Дагестане зимой.
Нет, не екнуло у него сердце и тогда, когда на дороге проголосовала молодая женщина и он посадил ее в свою кабину.
Рейс был недальний: всего пять часов езды.
Вообще-то Мухтар редко «подбирал» пассажиров. Он любил ездить один.
Да, один на один со своим неуклюжим, но верным БелАЗом, и предпочитал ночные рейсы.
С ночным небом, то звездным, а то непроглядным. С молчаливыми громадами гор, по которым спиралью вилась крутая дорога.
Это была его работа, его будни, его жизнь.
За пять лет он исколесил весь Дагестан, дороги всех горных районов знал как свои пять пальцев: где крутой спуск, где пологий, где резкий поворот, где пропасть, а где родник.