До праздника оставалось всего три дня, когда Загидат, решив больше не быть такой разборчивой, снова отправилась в магазин «Дагестан».
Здесь уже хватали что попало: и самописки, и галстуки, и блокноты, и чернильные приборы, которые никому не нужны, так как все пользуются шариковыми ручками.
Словом, все залежавшиеся товары пошли в ход. Загидат тоже купила авторучку и галстук.
Она вышла из магазина с таким облегчением, словно тащила на спине мешок соли и вот наконец сбросила его.
В киоске «Союзпечать» купила поздравительную открытку и теперь раздумывала, как лучше написать: «Дорогой Гаирбек» или «Уважаемый Гаирбек». «Дорогой» — слишком интимно. «Уважаемый» — слишком официально.
Загидат совсем не думала о Гюльсары, а думала о Гаирбеке. Но случилось так, что когда она подняла глаза, то увидела уже знакомую ей вывеску «Сувениры».
Значит, ноги сами привели ее в тот переулок, к тому магазинчику... Загидат потеснилась в дверях, пропуская людей, толпой выходящих из магазина. На этот раз ей не пришлось разыскивать его. Он бросился в глаза, едва она ступила на порог.
Под белым электрическим светом, мягко лившимся с плафона на потолке, с того места, откуда она теперь на него взглянула, он показался ей пламенем, принявшим форму летящего коня. И сразу, как далекий звук пандура, в ней нежно зазвенела музыка.
— Пойду закажу, — твердо решила она, но сверток под мышкой напомнил ей о том, что из ее маленькой суммы уже утекло несколько рублей. Загидат глубоко вздохнула, и ей показалось, что конь тоже вздохнул.
И вдруг ее осенило. Как же она не сообразила раньше. Дело в том, что одна ее сокурсница, которую было сняли со стипендии, устроилась в больницу на ночные дежурства.
Загидат решила последовать ее примеру и, таким образом, заработать на чеканку. Вечером она обо всем расспросила девушку. А через три дня уже была включена в штат медперсонала больницы.
Когда вопрос с заработком был решен, Загидат задумалась: пойти к чеканщику сейчас или же когда получит зарплату. Сначала она подумала, что лучше идти с деньгами.
А потом сообразила, что тогда она потеряет целый месяц, а за это время чеканка уже может быть сделана. Да и вдруг у него окажется очередь на заказы. И вообще лучше узнать, возьмется ли он. А что касается денег, то вряд ли он станет брать вперед.
С такими мыслями Загидат направилась по нужному адресу. Это был старинный четырехэтажный дом в центре города. Она вошла в холодный подъезд, высокий и гулкий: в старых домах подъезды не отапливались.
Поднялась по лестнице на последний этаж. На лестничной площадке всего две двери. Возле одной — голубая детская коляска. Загидат почему-то сразу решила: не сюда, и подошла к другой, обитой коричневым дерматином в елочку.
Нажала на кнопку звонка. Тут же дверь открыла девушка в черном сатиновом халате и белой косынке.
— Мне Кебедова, — не дожидаясь ее вопроса, быстро сказала Загидат.
— Проходите!
Прихожей не было. Загидат с порога шагнула в огромную чистую комнату. Бросалась в глаза ее пугающая пустота: только стол, два стула и в углу узкая железная кровать под белоснежным пикейным одеялом с горкой белых подушек.
— Садитесь, — со строгой приветливостью сказала девушка и кивнула на стул.
«Значит, это не Кебедов, а Кебедова», — сообразила Загидат и сказала:
— Я хотела бы заказать одну чеканку...
— Выбирайте любую, — и девушка показала глазами на стену, увешанную медными пластинками и бумажными эскизами. Тут только Загидат увидела, что комната не так уж пуста: ее населяли женщины с длинными глазами, чабаны в высоких кудрявых папахах, горные туры, нетерпеливо вскинувшие рога навстречу кому-то невидимому. В этой пустой комнате дымились горы, звенели родники, глухо шумели водопады... И только Гюльсары здесь не было.
— Мне Гюльсары, — с беспокойством проговорила Загидат и, смутившись, добавила: — Ну ту, что висит в магазине «Сувениры», вы помните?
— A-а... но второй точно такой он не сделает.
— Ну, хотя бы похожую, — неуверенно попросила Загидат.
— Хорошо, я спрошу, — сказала девушка и скрылась за маленькой дверью. Оттуда доносился скрежет железа.
«Так, значит, все-таки он...»
Через несколько минут девушка вернулась и сказала, что он возьмется; пусть она расскажет сюжет рисунка.
— Понимаете, я хочу, чтобы конь не стоял на месте, а как бы летел над горами... чтобы травы горели от утренней росы... и чтобы на коне обязательно была всадница, легкая, порывистая, нежная...
Загидат так воодушевилась, что не заметила, как открылась дверь во вторую комнату и на пороге показался мужчина. Подняв руки, он упирался ими в притолоку, словно поддерживал потолок.
Он был молод. Одет в синий просторный рабочий комбинезон. Его густая черная шевелюра казалась смазанной смолой. А лицо цвета кованой меди удивительно походило на чеканку, с той лишь разницей, что на всех чеканках люди изображены в профиль, а этот был в анфас.
Широко расставленные глаза придавали его лицу удивленную детскость.
Девушка с беспокойством переводила глаза то на него, то на Загидат.
«Наверное, жена. Ревнует»,— отметила про себя Загидат и, не желая стать причиной семейной ссоры, стала прощаться.
— Вы заходите дней через пять,— сразу успокоившись, сказала ей девушка, — посмотрите рисунок. Понравится — закажете.
Последнее, что увидела Загидат с порога, была улыбка чеканщика, широкая, на редкость выразительная.
— Какие ревнивые эти жены, — думала она не без обиды, сбегая по гулкой лестнице, — даже слова не дала ему сказать. Неужели она думает, что если он художник, так каждая девушка готова вешаться ему на шею.
У общежития ее поджидал Гаирбек.
— Где гуляла, если не секрет? — спросил он, радуясь, что наконец дождался ее.
— В том-то и дело, что секрет, — весело ответила Загидат.— Да еще какой. Прямо военная тайна.
— А все-таки?
— Военные тайны не выдают.
— Ну если так... — чуть обиделся Гаирбек. — А я вот жду тебя, хочу пригласить на концерт «Лезгинки».
Загидат молчала.
— О чем ты думаешь? — спросил Гаирбек.
— О дежурстве, — слукавила Загидат.— Я совсем забыла, что мне сегодня дежурить.
А на самом деле она решала, пойти ей с Гаирбеком или нет. Если пойдет, значит, обнадежит его.
Потом, сразу начнутся сплетни. Не пойдет, он обидится. Вот и сейчас, стоило ей сказать про дежурство, его глаза, только что горевшие так, будто он смотрит на огонь, потухли, лицо от обиды покраснело.
Загидат вспомнила: послезавтра соревнования, нет, Гаирбека нельзя огорчать. А вдруг пострадает честь института? Придется пойти.
— Дежурством я поменяюсь.