Говорить о книге Гептинг особой необходимости, может быть, и нет. Это не литература, не актуальное публицистическое высказывание, а унылая проработка повестки в околохудожественной форме. Примерно такая же, как и в первой книжке. Ну да, выучка в духе школ творческого письма стала более заметна. Но с помощью шаблонной креативной «репки» (сказала мама, за мамой сынок, за сынком дочка, за дочкой невестка – вот и сказочке конец) Гептинг книгу все равно вытянуть не может.
Гептинг К. Сестренка. - М.: Эксмо, 2019. - 192 с.
Многие любят травму и насилие. И Кристина тоже. Тяжело бросить камень в человека, который всего-навсего решил оседлать волну и, кто его знает, возможно, мечтает о том, чтобы попасть из нашей российской прозаической сточной канавы в полноводную интернациональную реку МеТу-литературы.
Шансы, впрочем, небольшие. Там своего такого барахла навалом. Литература травмы и женских страданий за короткий период выработала свод правил пожестче, чем какой-нибудь чиклит, над которым она себя надстраивает, выступая в качестве эрзаца высокой прозы (интеллектуальный бестселлер для цыпочек).
Ну да, Гептинг не скупится на чернуху (все болеют, пьют огненную воду и антидепрессантами, терзаются нервами и опускаются в целом). Как положено привычная расстановка сил: женщины поголовно – жертвы (здесь даже эпизодические персонажи, вроде официантки Полины, в которую муж в подпитии входит с черного входа), мужики сплошь – монстры и извращенцы. Есть в «Сестренке» про молчание, депрессию и даже булимию, Брейнингер, покровительница всего никудышного, на обложке не врет. Присутствует обязательное богоборчество, без этого ведь не прослывешь ни интеллектуалом, ни прогрессивным человеком.
Но в формат Гептинг не попадает. В тексте отсутствуют фундаментальные формульные компоненты.
Во-первых, регулярность насилия и жесткий натурализм в процессе его описании. Бедного героя из «Маленькой жизни» поимела едва ли не вся мужская часть населения США. И Янагихара не закрывала стыдливо глаза, со смаком и знанием дела описывала травматичные соития.
Во-вторых, обязательный позитивный идеал – однополая семья или сожительство в таком же роде. У Юлии с Алисой только намек на это, отношения затуманенные словосочетанием «бостонский брак» (молодец, обошла таки Фиму Собак с гомосексуализмом). Но ведь для героини логично, раз «все мужики сво…» (это догмат веры), а секс все же представляет ценность, свернуть на дорогу с односторонним движением.
Вот это отсутствие натурализма, нежелание в открытую заходить на территорию «радужной» прозы выдают пластиковость, ненатуральность «Сестренки».
Я не в восторге от какой-нибудь Уинтерсон («Не только апельсины»). Но там действительно книжка откровенная, написанная из себя, а не по материалам газет и телевидения. Уинтерсон – автор, заблуждающийся и недалекий, но открытость и придает написанному ей момент всамделишности, естественности, без которого невозможна настоящая литература.
У Гептинг получилась очередная книжка-дурилка: Волга впадает в Каспийское море, лошади едят овес, насильничать в любой форме плохо, а как хорошо – никто не знает.
По этой причине поговорить хочется не о том плакате, или наглядном пособии для тех, кто и так все знает, который написала Гептинг, а о тенденциях, которые просматриваются в книжках подобного рода
Они у нас преимущественно нигилистические. «До основания, а затем…».
Пока в Европе и Америке плодят с несусветной скоростью книжки о важности семьи и семейных ценностей (даже тогда, когда речь вроде бы идет о крахе), у нас держат курс на их разоблачение и разрушение.
Практически все герои нашей современной прозы – одиночки.
«Сестренка» - не исключение. Более того, посыл романа кажется очевидным – нет семьи, и не надо. Читателя убеждают не в том, что мы имеем дело с дисфункциональной семьей, с кризисом этого института, а в том, что семья вообще как таковая представляет собой извращение.
Возникает семья на дурной основе – лучше, чтоб тебя покрывал один самец, а не все сразу. Далее продолжает свое существование в уродливой форме вынужденного проживания ненавидящих друг друга индивидов под одной крышей.
Размышляя над центральным, и, по сути, единственным событием в книге поначалу недоумеваешь – почему такая экзотика, отчего перед нами не классика, ведь обычно дочь насилует папа, а брат? Стремление соригинальничать? Не только. С умыслом или без Гептинг наносит удар по последнему семейному мифу – поколенческой солидарности. В ситуации насилия отца семейства – все понятно, самодурство, власть монарха и патриарха. Кронос не то взбесился, не то Фрейда почитал - начал насиловать своих детей, вместо того, чтобы поедать их.
Ситуация, когда брат насилует сестру - аргумент в пользу упомянутого уже одиночества в семье. У тебя нет братьев, нет друзей, нет сверстников или защитников в семье. Каждый сам за себя. Каждый может быть опасен. Это на улице ты можешь убежать и скрыться. А от семьи не уйдешь. Она всегда в тебе.
Многие говорят об эгоизме персонажей «Сестренке», о том, что каждый слышит только себя. И возмущаются – ах какое безобразие. Зря. В этом нет ничего нового. Гептинг никакой Америки тут не открывает.
Проблема книги в другом, в том, что такая позиция автором, похоже, одобряется. Раньше писали «горе одному», теперь получается только одному и счастье. Конечно все не так, но понимают это многие одиночки только перед смертью, лежа в дерьме и моче по двое суток, не в силах доползти до телефона. Может, доходит до тех, кто живет по бокам такого анахорета, когда сосед начинает усиленно вонять, подавая знак, что ему все же требуется помощь других, пусть и в захоронении.
Если какая-нибудь Отесса Мошфег («Эйлин») усматривает в насилии некую болезненную неоднозначность, видит в нем не только боль, травму, но и попытку коммуникации с Другим (что конечно свидетельствует о том в сколь страшные времена живем), то Гептинг мыслит много проще.
Не надо ни детей, ни родителей, ни братьев, ни любовников, ни мужей, ни церкви, ни больницы. Все это слишком травматично. Отчасти это так («если вам не жить, то и не умирать»).
Суть жизни не в том, чтобы сберечь себя, а наоборот в том, чтобы потратить (все равно ведь сдохнешь и сгниешь), сделать вклад, принести в жертву, конечно, ради чего-нибудь полезного, кого-то хорошего, а не ради алкаша и его закидонов.
Литература травмы стоит на противоположных постулатах, на сбережении себя (хороших нет – все алкаши и насильники), даже такую вещь как собственную боль нельзя попусту растрачивать. Ты ценнее семьи – говорит героине подруга.
Возникает некое противоречие. Вместо преодоления отчуждения, за которым стоят безразличие и насилие, наоборот, перед нами его закрепление. Практически все герои «травмированных» книжек носятся со своим Я, как с писаной торбой. Феномен насилия оценивается не в социологических, а в индивидуалистских тонах.
В этом нет ничего удивительного. Генитально-травматичные книжки отличаются почти полным отсутствием социального фона. Действие разворачивается в безвоздушном пространстве, почти как в старых вестернах про Дикий Запад. Весь вопрос только в том, кто быстрее выхватит пушку.
Понятно, что у нас время такое, и мы сами разрушили все социальные механизмы защиты друг друга от насилия – начиная с этикета и кончая уголовным преследованием. Но где спрашивается постановка вопроса вот в таком широком социальном смысле?
Ее нет. Громко разглагольствуя о насилии, все эти книжки трактуют его исключительно как индивидуальную, психологическую проблему. По существу все они о том, что как добиться, чтоб лично тебя не насиловали, а не о создании соответствующих социальных условий, для всех без разделения по полу, возрасту и т.д.. Проблема почти всегда решается в логике эскапизма и забвения. Вся риторика так называемых активисток, даже если они искренни, сводится к тому, как нам вместе поодиночке смириться с насилием и найти козла отпущения. Насилию присваивается однозначная половая маркировка и далее вопрос уже стоит только в плоскости – как бы нам побольше принести мужиков на заклание.
Вряд ли перед нами современные люди, скорее, дикари.
Мораль и закон, старые добрые регуляторы отношений, - эти институты рассматриваются ныне как архаика. Между тем архаичным является нынешнее состояние, при котором о них нет ни малейшего представления. Моральная, юридическая оценка отсутствует, происходящее описывается на примитивном уровне психологии и физиологии боли. В этом смысле психолог попа не лучше, интуитивное представление об этом присутствует даже у самой Гептинг. Мама ходит к батюшке, дочка к психологу и сидит на колесах. Хрен редьки не слаще.
Поэтизация боли и страдания, смакование травмы – признак того, что общество стремительно деградирует.
Скатывание к генитальной прозе, выдаваемой за прозу феминистскую, знаменует падение женского достоинства. Женщина в подобных книжках предстает неимоверно жалким созданием (книга Гептинг не исключение, взять ту же маму Наташу - тряпка). Все в ней – производное от половой системы. Женщина здесь почти всегда пассивна, всегда забита, она лицо страдающее и страдательное.
Куда делась женщина, которая всегда что-то (не только семью) создавала. Теперь для того, чтобы считаться настоящей, подлинной – с нее хватает и того, что она выжившая, не жертва, что она может постить в «Инстаграме».
Не так давно перед женщиной лежал весь мир, а теперь с нее хватит и профиля, чтобы написать «меня побили, меня изнасиловали» и получить свой лайк. За это, похоже, вся борьба.
Сергей Морозов