Он бы все на свете отдал...

Я доехал на попутке до Сан-Бернардино. Там большая железнодорожная станция, где я собирался сесть ни какой-нибудь товарняк, идущий на восток. Но так и не сел, В бильярдной я встретил одного малого и предложил ему сыграть в пул.

Это был самый потрясающий экземпляр идиота с кием, когда-либо созданный Все­вышним, и спасало его только то, что у него был приятель, который играл хорошо. Да только, вот беда, этого оказалось мало.

Я поболтался недели две в их компании и в итоге обчистил их на двести пятьдесят долларов — все, что у них было. Правда, потом мне пришлось срочно уехать из города.

Трясясь в кузове грузовичка, я пересчитал свой куш и вдруг подумал, что с такими деньгами мы с Кэтрин могли бы открыть на каком-нибудь пляже сосисочную или что-нибудь в этом роде и торговать до тех пор, пока не скопим капитал на дело посолидней.

Я тут же соскочил с грузовика и тем же ма­нером вернулся в Гардин. Там я стал слоняться по рынку в надежде увидеть Кэтрин. Я даже пару раз позво­нил ей, но трубку брал ее муж, так что пришлось сделать вид, что я ошибся номером.

В перерывах между прочесываниями рынка я коро­тал время в бильярдной неподалеку. Однажды я приме­тил парня, который практиковался на одном из столов.

По тому как он держал кий, сразу было видно, что нови­чок. Я стал упражняться на другом столе, рядом. Если на двести пятьдесят долларов, подумал я, можно от­крыть сосисочную, то добавь к ним еще сто — и выйдет что-нибудь поинтереснее.

— Как насчет партейки? — спросил я парня.

— Я в нее почти не играю,— замялся он.

— Проще пареной репы. Гони себе в боковую лузу, и все дела.

— Нет, мне с тобой не тягаться.

— Со мной? Да я мазила, каких мало.

— Ну, ладно. Только не на деньги.

Мы стали играть, и я для начала продул ему пару партий, чтобы он расхрабрился. Я обалдело тряс голо­вой, точно не мог прийти в себя от изумления.

— Так говоришь, тебе со мной не тягаться? Шутник ты, однако. Но у меня обычно лучше получается, ей-бо-гу. Просто игра не идет. Может, давай по долдару за партию, чтоб не скучно было?

— Что ж, давай. По доллару — не страшно, много не проиграю.

Мы продолжили игру, и я дал ему выиграть еще че­тыре партии. Я притворился, что сильно нервничаю, и после каждого удара по шару вытирал ладони платком, будто они у меня потеют.

— Да, не фартит мне сегодня,— пробормотал я.— Слушай, давай до пяти долларов ставку подымем, чтоб я мог отыграться, а потом пойдем выпьем кофе.

— Ладно. Мне твои деньги не нужны, я с самого на­чала сказал. Идет. По пять, а потом уходим.

Я проиграл еще четыре или пять партий и всем сво­им видом показывал, что меня вот-вот хватит удар. Я чуть не плакал от огорчения.

— Слушай, я, конечно, не в форме, это ясно, но все- таки давай сыграем по двадцать пять, чтоб у меня был шанс хоть свои вернуть, а потом уж пойдем пить кофе.

— Многовато для меня будет.

— Почему? Все равно ведь на мои играешь!

— Ладно, уговорил. Давай по двадцать пять.

Тут уж я взялся за дело всерьез. Таким ударам сам Хоппе позавидовал бы. Я подрезал, подкручивал, делал дуплеты, всаживал в лузу от трех бортов, да так, что шары свистели над столом. Я даже заказал карамболь и сделал его...

Этот лепила не сделал ни одного удара, которого не повторил бы слепой. Он то и дело мазал. Примериваясь, корячился, что твой паралитик, рвал кием сукно, загнал шар не в ту лузу и ни разу не ударил от борта.

Но, когда я вышел из зала, у него остались мои двести пятьдесят долларов плюс трехдолларовые часы, которые я купил накануне, чтобы не пропустить время, когда Кэтрин приез­жает на рынок. Спору нет, играл я хорошо. Да только, вот беда, этого оказалось мало.

— Эй, Филл!

Это был муж Кэйт. Я еще не успел закрыть за собой дверь бильярдной, а он уже бросился ко мне через улицу.

— Ай-яй-яй, Филл, разбойник ты этакий, зачем так делал? Где был? Бросил Кэтрин одну, меня бросил, когда я голову ударил, ты мне так нужен!

Мы пожали руки. Голова у него была забин­тована, глаза — слегка обалделые, но он нарядился в новый костюм, нацепил черную шляпу, лихо сдвинул ее набекрень, повязал ярко-красный галстук, обулся в коричневые башмаки и выпустил на обтянутое жилетом брюшко золотую цепочку от часов.

— Ну что? Как себя чувствуешь?

— Я? Отлично, лучше некуда! Нет, ты мне ска­жи, почему убежал? Я на тебя сердит, как черт, раз­бойник такой!

— Ты же меня знаешь, Дик. Посижу малость на од­ном месте, а потом опять на воле поболтаться тянет.

— Нашел время, когда болтаться. Чем ты тут зани­маешься, а? Бездельничаешь, а, старый разбойник? Знаю я тебя. Пойдем съедим пару бифштексов и заодно поговорим.

— Ты здесь один? — спросил я.

— Ясно, один! Сам убежал, и сам спрашивает. Кэйт в кафе сидит, вместе никуда не ездим. Один остается, один едет.

За бифштексами мы просидели не меньше часа — он все рассказывал, как упал, как доктора сказали, что никогда не видели такого странного ушиба, как ему трудно пришлось без меня, как он за это время успел сменить двух помощников — одного выгнал на второй же день, другой через три дня сам сбежал, прихватив с собой дневную выручку. Коро­че, он бы все на свете отдал, чтобы я вернулся.