Я бы никогда не подумала, смотря в кресле кинотеатра «35 миллиметров» в 2014 году фильм Звягинцева «Левиафан», что спустя пять лет сама окажусь внутри локаций этого странно-печального произведения.
О Териберке как таковой я узнала два года назад — в своей новогодней поездке в Хибины — как «о месте на краю света, из которого зимой хрен выедешь», рассказывал нам таксист, возивший нас по Мурманску. В ней, наконец, побывал и мой друг Миша Архипов, и я задумчиво морщилась, листая фотографии этого заброшенного и одновременно очень красивого места на берегу Ледовитого океана.
И вот, спустя пять лет, решив в последний день поучаствовать в конкурсе от школы кайтсёрфинга, в феврале я узнаю, что выиграла поездку в тундру, в кайтград, расположившийся в 20 километрах от этой самой Териберки.
Поездке предшествует цепочка не совсем благоприятных событий: планы срываются, рейсы переносятся, финансы поют романсы, но я, сцепив зубы, всё-таки покупаю билет в Мурманск, бронирую койко-место в хостеле «Краб» и отправляюсь в путешествие.
«Краб» оказывается чуть ли не ночлежкой на краю города, в одном здании с заправкой и шиномонтажкой; таксист сдирает с меня нереальные деньги за поездку от аэропорта до хостела, странные личности азиатской внешности в одних полотенцах курят на крыльце; я мрачно засыпаю на нарах в тёмном, как смерть, Мурманске.
Утром я просыпаюсь от яркого света. Первая мысль в голове: «Откуда солнце?» И потом — осознание: полярная зима же закончилась. Затем начинается ворох событий — за мной приезжают Лёша со Светой на Daewoo Matiz с прицепом; на мой ошалелый вопрос: «Мы на этом в тундру поедем?» — Лёша радостно кивает. Я сглатываю липкую слюну: позади остаётся цивилизация с МакДаком, тёплой кроваткой и батареей; мы несёмся по дороге в какую-то даль. Деревьев с каждым километром меньше, снега — всё больше. И наконец он занимает всё пространство вокруг;
Все вокруг начинают говорить о тундре, как о чём-то живом — приятеле, друге, знакомом, который в любой момент выйдет из юрты, натянет сапоги и сядет с тобой рядом — пить чай и есть макарошки. «Тундра не прощает ошибок», «Это тунда, понимаешь?», «Ты же в тундре», «Тундра тебя приняла», «Тунда — дело такое». В первые дни мне кажется, что тундра — это спать полностью одетым, в сноубордическом обмундировании и под тремя покрывалами, в трёх носках греться у печи-буржуйки,
Пытаться не ослепнуть от арктического солнца, выть от экзистенциального одиночества в этих бесконечных белых снегах. Тундра — это холодно, это всегда хочется есть, это «заснул — умер», это не гнущиеся от мороза пальцы, это время, которого так много и так мало одновременно.
Я научилась сноукайту, этим «снежным драконам». Порой было ощущение, что меня — на хер — возьмёт и утащит в небо: такие сильные ветра бывают в тундре. Ребята прорайдеры ездили катать в длинные, до 40 километров, экспедиции по всем окрестностям Териберки.
Еда в тундре вкусная — любая. Чай пьёшь галлонами. Много разговариваешь, много смеешься, потому что без оптимизма в тундре — никуда. Я стала часто ловить себя на каком-то залипании: стою с чашкой чая и смотрю в пустоту — как будто пытаюсь увидеть что-то знакомое. Мы ездили к океану. Потрясающие ощущение: как в детстве, когда увидел море — только здесь оно безумно серебряное, закованное в белые кружева. Смерть на вытяжке ладони — протяни руку, окуни ноги, и я убью тебя за несколько минут.
Долго шаталась по Териберке с местными собакенами, ползала по пляжу, тыкала мёртвые корабли. Сейчас посёлок живёт на китайцах, приезжающих сюда за северным сиянием, и кайтсёрферах. Странное место — вроде ничего нет, а тянет обратно.
К нам в лагерь приезжала семейная пара китайцев — просто погостить, пожить в юртах, посмотреть Аврору. Учили их делать настоящий узбекский плов, учили кайту и катали на ватрушках.
«У нас в Китае есть такая поговорка: “надежда — в завтрашнем дне”», — задумчиво произнёс Икс-Рэй (наш китаец), размышляя, удастся ли им застать «хорошую Аврору”» в их коротком трипе, и это, чёрт побери, этот момент, то, как он это сказал — было, как кадр из фильма.
Я думаю, наверное, это из-за холода. Когда тебе холодно, у тебя нет выбора: ты всё равно будешь что-то делать. Захочешь согреться, пойдёшь колоть дрова, починишь сам сломавшуюся печку, подружишься с газовым ключом, научишься готовить, орудовать бензопилой, будешь осваивать настольные игры, играть в покер, нарды, шашки, рисовать, писать мемуары, заберёшься на гору, будешь, как безумный, хохоча, бегать по мху, а холод будет подгонять тебя, как хлыстом.
Но в какой-то момент ветер утихнет, тундра успокоится, станет ласковой и мягкой, тёплой, как котёнок, и ты почувствуешь, словно кто-то коснулся нежными пальцами твоего лица; она покажет тебе потрясающую Аврору — через всё небо, насколько видно глазам, закаты и рассветы, которых не найдёшь нигде на земле, и целую бескрайнюю тьму, разукрашенную звёздами.
А потом в зеркала туалета аэропорта, увидев себя впервые за семь дней целиком, ты на несколько минут остановишься, не узнавая себя; будешь какое-то время втыкать, вглядываясь в взлохмаченного человека с синяками под глазами, с бледной, высушенной кожей и глазами-блюдцами, в которых всё ещё шумит, обдирая кожу с щёк, это странная, красивая, холодная, беспощадная, любимая, ненавидимая, загадочная, непонятная, бесконечная, твоя, моя, ничья — тундра.