Коридорный с серым, испитым лицом повел его сумеречным проходом мимо узких глухих дверей и открыл крайнюю угловую.
— Пожалуйте-с... — скучным голосом пригласил коридорный.
Гость оказался в небольшом довольно светлом номере с никелированной кроватью, платяным шкафом и маленьким письменным столом. Тут воняло окурками, как в вагоне для курящих.
- Чай пить будете? — спросил, помолчав, коридорный.
Наметанный глаз его скользнул по шляпе гостя и темно-серой тройке, сшитой из добротного материала. Сапоги выглядели хуже костюма: еще не изношены, но из грубоватых и дешевых, как и чемодан.
- Нет, - ответил гость, стоя посреди комнаты и словно ожидая, чтоб его оставили одного.
«Из чухон, наверное, — подумал коридорный, — должно, механик какой».
— Пожалуйте, - уже совсем равнодушно повторил он и вышел.
Baccap снял шляпу и подошел к окну.
В полу-растворенные рамы снизу доносились грохотание тяжелых ломовых телег, гортанно-певучие крики разносчиков, точильщиков, тряпичников. Утренний туман рассеялся, булыжная мостовая внизу горела под солнцем. С железным громом и трескучими звонками к Варшавскому вокзалу проехал трамвай. Baccap высунулся в окно и проследил глазами за двумя красными вагонами. Они мчались с невиданной им быстротой. Электрический трамвай! Baccap видел его впервые.
Молодому человеку бросился в глаза небольшой двухэтажный дом по ту сторону проспекта, затертый меж пятиэтажными громадами из красного фасадного кирпича. На двухэтажный дом, словно собираясь раздавить его, наступали глухие мрачные брандмауэры задних домов. В целях между брандмауэрами поблескивали железные гребни крыш. В дальних окнах слепящими молниями отражалось солнце.
Эдуарда Вассара поразила эта картина. Он сам родился и вырос в городе и не склонен был разевать рот на городские чудеса. Но Ревель, или, как сами эстонцы называли его, Таллин, был городом другого склада, теснее сросся с землей, морем и небом, как и все старые города мира, Хибарки на его берегу начинались почти от самой черты прилива, подобно раковинам выходили из воды; было трудно отличить, где кончается естественная каменная скала Вышгорода и начинается обомшелая стена, возведенная датчанами в тринадцатом веке. В Таллине на Ласнамяэ хрупкие деревянные дома, словно птичьи гнезда, жались к каменному доломитовому пласту, выходившему на поверхность, здесь же кирпичные многоэтажные громады тяжело давили на плоскую мягкую землю.
Дома на проспекте, будто на императорском смотру. держали строгое равнение на Адмиралтейский шпиль, но какая давка и борьба ощущалась между наглухо сдвинувшимися углами и брандмауэрами! Какой беззаботный вызов разрушительному зубу времени, какое человеческое тщеславие ощущалось в этих ярких вывесках внизу, в зеркальных витринах, в начищенных мелом бронзовых и медных ручках парадных дверей! И какая только гордая, не сомневающаяся в себе сила поднимала на зыбкой болотной земле этот каменный мир?
Дорога до сестры оказалась длиннее, чем Baccap предполагал. Уже далеко позади остался Забалканский мост, на берегу Обводного канала потянулись фабричные корпуса, исполинские башни газового завода, а он все шагал вдоль грязно-серых и желтых каменных фасадов.
Над каналом стояла вонь: разило едкими химикалиями, гниющими овощами и еще чем-то одуряющетяжким.
Где-то за стенами все гремело, словно там дробили камни.
Наконец у одного дома, сложенного из неоштукатуренного кирпича, Baccap остановился, вгляделся в номер над дверьми, вошел во двор и очутился как бы в колодце: обступили корпуса из красного кирпича.
Железные перила вроде тюремной решетки взбегали вдоль лестничного марша, пахнущего почему-то вокзалом, и выходили в огромный сумеречный коридор, где свет мерцал далеко в конце. Сам коридор был похож на улицу с десятками дверей по обеим сторонам, только без окон.
«Черт побери, здесь пять улиц одна над другой... - дивился Baccap, взбираясь все выше вдоль тюремной решетки. - И все одинаковы. После доброй вечеринки, пожалуй, свою дверь никак не найдешь...»
Усмехаясь этой мысли, он повернул вертушку звонка. Немного погодя дверь раскрылась; в темном провале стояла тонкая женская фигура в кухонном переднике.
— Эди? — с радостным испугом пробормотала женщина. — Ты?
— Как видишь, - он рассмеялся, забавляясь ее смущением. - Ничего удивительного.
- Что же мы стоим, — спохватилась она и отступила в глубину. - Входи.
Они оказались в маленькой кухне. При рассеянном свете из окна, выходившего на двор, яснее стала миловидность личика женщины с пушистыми светлыми волосами и родимым пятнышком у маленького бледного рта. Глаза ее, серо-голубые, как и у брата, были лишены столь характерного для него задорного, дерзковатого выражения - они смотрели настороженно и боязливо.
— Ты надолго? Устал, наверное? А вещи где? - Она беспокойно оглядывала его. — Входи в комнату. У меня не прибрано, собиралась на рынок.
— Чемодан я оставил на хранение, - говорил он, входя за ней в небольшую комнату с комодом и кроватью. - Ты, Линда, не беспокойся, я снял на сутки номер.
— Мог бы у нас остановиться: не чужие...
Расслышав неискреннюю ноту в голосе сестры, он поспешил уверить ее:
— Нет, нет, я устроился вполне. Завтра подыщу комнату, ну и работу, конечно.
Продолжение...