Тело затекло. Кирилл проснулся и встал со стула. Спину ломило. В голове было мутно. Почувствовав, как от боли щиплет пальцы, он поднял руку к лицу и, хотя в комнате было темно, но в свете редких огней с улицы он разглядел пятно ожога от сигареты. Поморщившись, он стал шарить по карманам, нестерпимо хотелось курить. Сигарет не было.
Приваленный к стене, на тротуаре лежал труп. Уже достаточно давно, судя по запаху. Труп жужжал, словно трансформаторная будка, монотонным звуком. Поблескивал и колыхался черной неспокойной пленкой из миллиона мух. Поблескивал, отражая далекий фонарь в конце квартала, торчал из груди нож. Кирилл, не останавливаясь, шел от трупа до трупа.
Здесь было полно народу. Кирилл протиснулся к стойке и махнул приветственно Марине. Она устало улыбнулась, но только для того, чтобы показать, что заметила его. Разливая пиво, собирая, как с веток, тянувшиеся к ней деньги, она двигалась вдоль стойки, без суеты, но быстро и выверено.
Кирилл не стал маячить, дал поглотить себя толпе, болтаясь в этом потоке словно щепка, он пробирался в конец зала, где, он был в этом уверен, должен был найти Андрея.
Андрей сидел со спокойным и чуть пьяным видом. Видимо именно от выпитого, он был так благодушен. В глазах блестела теплота ко всем людям, что наводнили кафе. Он не сразу сконцентрировал взгляд на Кирилле, некоторое время не меняя выражения на лице, смотрел, словно сквозь него, но потом все же очнулся, и его губы растянулись в широкой улыбке. Давно не виделись. С прошлой ночи. Как и ночь до этого. Как и все ночи к ряду. Вновь и вновь. Так до бесконечности.
– Что это ты? – спросил Кирилл.
– В смысле? – еще шире улыбнулся Андрей.
Они так и смотрели друг на друга. Кирилл выжидающе, а Андрей насмешливо и нагло. Первым сдался Кирилл. Он сел за стол и опустил глаза, стал устало тереть глазницы, ожесточенно. Андрей вернулся к созерцанию толпы.
Толпа галдела, пила, танцевала.
– Надоело. Все надоело, – прошипел Кирилл.
– Ну, что тут поделаешь, – пожал плечами Андрей, – такова ночь.
Кирилл не хотел продолжать разговор, который сам и затеял, Андрей был, наоборот, не прочь потрепаться.
– А если задуматься, и пусть ночь. Уже и привыкли. Нам утро вовсе и не нужно. Нам и здесь хорошо. Мы и тут неплохо устроились. Да, пусть порою тоскливо. Но в тоске тоже можно найти удовольствие. Упиваться ею и лелеять ее. Ничего и не остается. Утра не будет никогда. Это же и так ясно.
Кирилл молчал. Он думал, что лучше вообще уйти куда-нибудь. Но потом подумал, что идти некуда. Везде одно и тоже. Дождаться только бы Марину.
– И я решил, – продолжал Андрей, – хватит сопротивляться. Ничего нового. Хватит чего-то ждать. Утром, утром… хватит. Мне и здесь хорошо.
Кирилл в мучении скривился. Сколько можно? Сойти с ума.
В определенный момент толпа стала редеть. Воздух чуть очистился от сигаретного дыма и шума. Было видно, как вдалеке зала отрывается уличная дверь, с улицы тянуло прохладой и темнотой. Ночь выуживала посетителей бара, вытягивала их словно коктейль через трубочку.
В городе что-то происходило. Огни горели только в окнах жилых домов, в редких, высоких. Никакой камень не долетит. И еще небо озарялось далеким отраженным светом, центральная площадь была, как всегда, озарена множеством белых прожекторов, ощущались басы, отдающиеся в земле.
Марина села за их столик и судорожно затянулась сигаретой, которую выхватила изо рта Андрея. Бар опустел. Кто-то лежал головой на стойке в забытье. Марина в раздражении посматривала на Андрея. Что это он весь вечер скалится? Но молчала. Ей не было никакого дела.
– Это никогда не кончится, – раздавила она сигарету в пепельнице, из которой посыпались окурки.
– Благодари за это Бога, – ухмыльнулся Андрей, – застывшее время. Жизнь без боязни, что завтра мир раздавит тебя. Нет. Уже совершенно понятно. Миру нет никакого дела до тебя. Все очень просто. Нет страха.
– Угомонись, – попросил Кирилл.
– Нет, почему же, – Марина в упор смотрела на Андрея, – пусть говорит.
– Ну, спасибочки, – Андрей закурил новую сигарету, и чуть отодвинулся, чтобы Марина не смогла дотянуться, – Вы мне надоели. Ноете. Такие вялые. А что грустить? Все отлично! Зачем нам другая жизнь? Может, мы для такой жизни, как нельзя лучше, приспособлены? Ночь. Только и всего, что просто мало света. А мало тебе света иди на площадь. Впитывай. А в остальном. Ни суеты. Ни страха.
– Ты вообще-то о чем? – Марина не спускала с него взгляда.
– Что не понятно-то, – ответил Андрей на ее взгляд, но потом опустил глаза, – Мне хорошо. И плевать. Мне на все плевать. Мне надоело. Я хочу освободить свой разум от этих привычных связей. Что мне терять. У меня ничего нет. Только собственное хреновое настроение. Гребаная ночь.
– Его уже отпускает, – словно Андрея нет рядом сказал Кирилл, – уже скоро отрубится.
– Ничего подобного. Я все понял. Ночь, это только ночь. Не более, не менее, в ней ничего особенного нет. Мы сами наполняем ее всем этим дерьмом, что окружает нас. Мы сами топим себя в этом дерьме. Мы!
Кирилл ожесточенно тер переносицу.
Слышен смех. Отчаянный похожий на лай - смех. В темноте раздаются какие-то шорохи, звуки упрямой борьбы, белая кожа голых ягодиц. Смех не умолкает, только пульсирует, словно, то удаляясь, то становясь ближе. А вдалеке глухие удары. Бьется сердце. Ударяет молот. Словно вбивают сваю. Упрямо. Судорожно сжимаются ягодицы. По небу бегут тени рваных облаков.
Андрей сидит с опущенной на руки головой. Вырубился. Кирилл ест, то, что принесла Марина. Какие-то бутерброды с вялым почерневшим листом салата. Марина протирает столики. Дверь бьется от ветра. Кирилл постоянно поднимает глаза. Но никто не заходит. Мертвый час.
Марина, проходя мимо, поцеловала Кирилла – прикоснулась губами к щеке. Кирилл вдруг подумал, зачем она это сделала. По какому такому порыву. И кому это было больше нужно, ему или ей. Они познакомились уже в темноте. У них не было ни одного совместного утра, никогда они не просыпались вместе от света первых солнечных лучей. Она не разгуливала по квартире в его футболке. Никогда он не видел, как она улыбается в свете дня, как золотится ее кожа, и блестят, отражая мир, глаза. Но без всего этого, он чувствовал, что без нее ему не выжить. Без ее прикосновений. Без ее губ. Пусть таких отстраненных. Нет, не ночь время любовников. Утро.
Ночью, этой бесконечной ночью, многое теряет смысл. Нет смысла в работе. Нет смысла в доме. Нет смысла читать книги. Общаться с людьми.
Но тогда ничего не остается. Но есть привычка. И все это – работа, дом, люди, движение, еда, оно все здесь. Сменяет друг друга в непрекращающемся водовороте. И жизнь куда-то прокручивается. По заведенным правилам. И не так-то просто этот механизм остановить. Ведь даже, когда сердце вырываешь из груди, оно некоторое время бьется.
Они спустились в метро и ехали почти в пустом вагоне. Кто-то спал на дальней скамейке, скинув обувь и свернувшись калачиком. Марина держала Кирилла за руку и в забытье пальцами отбивала стук колес по его раскрытой ладони. Кирилл смотрел на то, как они отражаются в окне напротив, с бьющимся, словно размякшими от пыли, подземными кабелями. Он подумал, что они ссутулятся, словно старички.
На следующей станции они вышли из вагона, полустанок был совершенно пуст. Двигался вверх один эскалатор. Остальные были остановлены. В стеклянной будке дежурной по станции никого не было. Когда электричка скрылась в туннеле, остался лишь мерный звук – уходящих вверх ступеней. Они уже чувствовали ритм. Ступени подрагивали в этом ритме. Они поднимались на Площадь.
Это было единственное ярко освещенное место в городе. Прожекторы светили не вниз, а серебристыми столбами, словно лунные дорожки, упирались в низкую облачность, отражаясь от нее, обрушивались на закинутые к небу бледные и жадные лица. Колыхающееся море человеческих лиц. Вздымающееся волнами, рокочущее и бьющееся. В едином ритме. Под удары, размеренные и глухие. Десятиметровые динамики кольцом вокруг площади, обрушивающие на толпу свои басы.
Только здесь. Отдавшись этому ритму. Доводя себя до исступления. Можно забыть на время. Можно раствориться. Чтобы не единой мысли и сожаления. Биться в экстазе под серебристыми небесами. Плача и смеясь.
Кирилл, держа за руку Марину, чувствовал, как ее каменная ладонь начинает подрагивать. Становится мягче. Напряжение уходит. Кирилл чувствовал, что возникающее тепло перетекает в него. Лицо вздымается вверх. Он перестает сопротивляться. Он отдается этому людскому содрогающемуся многоголовому телу. Он превращается в одну единственную клетку, которая сцепляется с остальными.
Кирилл вернулся домой. В полной темноте, не снимая ни куртки, ни обуви прошел в комнату и подошел к окну. Закурил сигарету и стоял, смотрел вниз на темную улицу. Никого не было. Совершенно никого. Ничего не шевелилось. Даже скомканная газета на тротуаре. Все было застывшим. Словно картинка. Как камин в сказке про золотой ключик. Обжигая губы окурком, он смотрел и все ждал. Только бы дождаться. Дождаться утра. Он приставил к подоконнику стул. В пачке была последняя сигарета.
Его голова опустилась на грудь. Сигарета дотлевала между пальцев.
Улицы проступают из сумерек. Проступают тени. Солнечные лучи пробивают воздух. Слышно как где-то далеко лает собака. Раздается детский лепет, но он смолкает от сонного недовольного шиканья. Улицы пусты, только над домами кружатся чайки. Слышно, как неторопливо и размеренно тротуар скребет метла.
Утро.