Вскипевшая в нем безысходная ярость алой пеленой застлала ему глаза. «ТВОЯ порядком измученная Лилли»! Она это пишет, только чтобы испортить ему настроение, она отлично знает: ему это будет больно. Однако больше всего он возмутился тем, что она вообще не реагировала на его письмо и притворялась, будто ничего не произошло. Неужто она не хочет понять, что все кончено? Или полагает, что это был всего-навсего истерический припадок? Или же прикидывается простодушной, чтобы облегчить ему возвращение? А еще эта особа, которой, видите ли, надо исчезнуть... Почему Лилли хочет спрятать ее именно у него? Ведь какую-то цель она наверняка преследует, хочет перебросить мостик, хочет все тут разнюхать.
Чертыхаясь, вбежал он в дом и с грохотом захлопнул за собою дверь.
- В чем дело? -спросила мать. Стоя у плиты, она варила кофе.
Он вошел, разорвал открытку и швырнул в огонь.
- Мы должны принять у себя чужого человека. Наш дом будет приютом для падших женщин.
Глаза матери расширились и от удивления стали светло-голубыми, как осколки стекла.
- Не может быть!
Он бегал взад и вперед по кухне.
- Она представляет себе все очень просто, и, по-видимому, для нее все действительно просто, - проворчал он и, остановившись у раковины, сплюнул туда.
- Не может быть! - пробормотала она.- Как она себе все это представляет?
- А больше она ничего не пишет?-спросила мать.
Он покачал головой.
- И мне не передает привета?
- Нет.
Она кивнула.
- Вот видишь, она меня терпеть не может!
- Ну и что? -буркнул Эрдман и пошел к себе наверх.
Там он накинул плащ, взял шляпу и трость и мигом вернулся в кухню.
- Я иду гулять! — заявил он. - С обедом меня не жди. Мне надо хорошенько вымотаться, чтобы прогнать злость.
День был застывшим, как гипс. На всем лежал зловещий серый полумрак. От него болели глаза, хотя было скорее темно, чем светло. В таком освещении мир напоминал кучу обглоданных костей. Эрдман надел шляпу и двинулся на запад. Во время этой прогулки он впервые повстречал жандарма. Далеко, там, где дорога, отданная во власть ветрам, пыхтя, карабкается по двум голым горам, а белесый свет шуршит в сухой траве и порыжелых папоротниках. Звеня шпорами, жандарм подошел к Эрдману.
- День добрый!- сказал он и отдал честь.
Эрдман ответил на приветствие и хотел идти дальше. Но жандарм, казалось, заинтересовался им. Он стоял обочине, и Эрдман спиной почувствовал его взгляд, как морозное дыхание. Со свойственной ему задиристостью он круто, с вызовом, обернулся и презрительным взглядом окинул наглеца с ног до головы. Это был изможденный человек, с табачного цвета кожей, седыми усами и серыми Он Эрдмана неприятными и сказал: глазками. тоже оглядел.
- Будьте любезны показать ваши документы!
- Да это же курам на смех! - воскликнул Эрдман, - Неужели тут нельзя просто спокойно прогуляться?! Что во мне вас раздражило? Я похож на преступника? Или по этой дороге запрещено ходить? - Он порылся в карманах. — Вот мои документы, -сказал он, протягивая жандарму затрепанную книжечку.
Тот взял ее, проглядел и спросил:
- Кто вы по профессии? Эрдману кровь бросилась в лицо.
Послушайте, что вам скажу! - крикнул он - Я лейтенант! Я был ранен на войне. Я годы провел на фронте! Может, с вас этого хватит? .
Жандарм ничего не ответил. Его лицо с впалыми щеками и крепко сжатым беззубым ртом было так же бесстрастно и неприступно, как этот гипсово застывший день. Он вернул Эрдману документы, отдал честь, потом повернулся на каблуках и ушел, звеня шпорами.