Гул штормового наката наполнил дом, когда Алексей умолк, переводя дух.
- Ну-у, твой брат да-алеко не дурак, — сказала моя жена, закуривая.
- Губа у него точно не дура, — хмуро откликнулся Алексей.
- Не знаю, что ты имеешь в виду, но в одном ты прав.
После затяжки табачным дымом голос жены прозвучал вязко, не то чтоб лениво, а так, как звучат по ночам полусонные голоса матерей, унимающих плач младенцев.
— Вы совсем непохожи, совершенно, я это всегда говорила, но... Вот пуговица, я заметила, у тебя оторвалась, а пришить... пришить некому. По-моему, по-бабьи, может быть, тебе просто пора жениться. Давно пора иметь семью, как твой брат. Тогда, уверяю тебя, и несходство, о котором ты толкуешь, и твое раздражение, все рассосется, как доброкачественная опухоль, липома, а никакой не рак!
- Во-от как? — на диво звонко спросил мой брат Алексей.
Великий виолончелист Пабло Казальс в последние годы жизни говорил, что струна особенно хорошо звучит, прежде чем лопнуть.
- Пора, пора!—Моя жена стала приводить резоны: — И твоя новая квартира, и дача в Опалихе со всем их модерном и удобствами...
- И садом, не забудь! — с ухмылкой ввернул Алексей.
- Со всем их модерном, удобствами и садом...
- Тридцать корней, — перебил ее Алексей. — Четырнадцать яблонь, десять груш и четыре • сливы. Извини, пожалуйста, я, кажется, перебил твою мысль...
- Со всем их модерном, удобствами и садом из тридцати корней — четырнадцать яблонь, десять груш и четыре сливы, — продолжила моя жена, — все это холостяцкая берлога. Тебе просто нужно жениться, пора. - - Конечно, я понимаю — тяга к разнообразию и все такое, но, честное слово, так живя...
Мой брат Алексей рассмеялся почти озорно:
- Живя? Да какая жизнь у меня? Одна маета!
- Тебе? Роптать?
- А то нет?
Здоровенный, вечно на виду, на трибуне, в президиуме, фильмы про него, как про лучшего камчатского рыбака... Действительно, тебе только королевской короны не хватает.
- И королевы...
Голос Алексея помедлил, подбоченился картинно.
- А что, если я не по убеждению холостяк, а поневоле? А? Тебе никогда не приходило в голову, почему так?
Почему, несмотря на то что прошло столько лет после твоего замужества, я по-прежнему одинок? А?
И ахнул голос в прожигающий насквозь, залихватский, дерганый пляс, в каком трудно понять, где правда, где пародированье, где откровенный фарс.
- А что, если — ты только вообрази, допусти как возможность! — что, если все эти годы личная моя жизнь —самое настоящее кладбище?..
Кладбище подавленных желаний! Желания видеть тебя ежечасно, желания говорить с тобой обо всем, желания быть с тобой постоянно, всегда!
Что тогда?
Постой, постой, не перебивай, ты только вообрази, допусти как возможность, что все твои годы с ним я знал и знаю, что только прогремев на весь наш Тихоокеанский бассейн, только в газете, только с киноэкрана могу напомнить тебе, что не просто тоже существую на свете, а ничем при этом не хуже, чем твой муж! Что тогда?
Моя жена не сказала: «Твой брат».
Моя жена молча приникла лбом к оконному стеклу, но не было в том холодной трезвости ясных морозных дней, чтоб унять жар.
А голос моего брата, казалось, затлелся от накала.
— А что, если в наши судьбы вкралась трагическая опечатка? Что, если ты все-таки перепутала нас? Не отличила, а? Что, если тебе назначено жить по-другому, с другим? С истинным моряком, а не с сухопутским? Он умник? Ну и что?! Он ни сильных страстей не знает, ни цены не знает тебе!
Тебя на руках надо носить, а он... Нет, не могу! Неужели можно подумать, что в человеческих силах выносить столько? Неужели ты думаешь, что мы рождаемся на свет, чтоб давить свои желания — душить себя?!
Больше я не могу, не желаю — я люблю тебя! Слышишь? Люблю, Ирина, люблю!
Ответом ему было молчание — глубокое, долгое.
Почудилось, будто надо мной, утоплым, сомкнулась пучина.
Умершим почувствовал я себя.
...Продолжение в следующей части.