1
Столкновение человеческих тел – это больно.
Она бежала сквозь спёртый воздух манежа, розовая как кусок лососины, c тёмными кругами на майке, и ее вдруг сбил с ног зазевавшийся ребёнок. Мальчишка-теннисист с громадной сумкой наперевес вышел из-за колонны на дорожку, по которой она мотала тридцать девятый круг вечерней тренировки, и от жара уже мало видела на своем пути. Она вцепилась в мальчишкин пуховик, но инерция волокнула её вперёд, и она вошла в шершавое покрытие манежа ладонями, коленями, а потом и щекой, как лимон в мелкую тёрку. Зажмурилась, пряча сознание от нагромождения ощущений, а когда открыла глаза, увидела теннисные корты, ноги игроков и прыгающие желтые мячики под необычным углом.
Ноги были разные: гладкие, загорелые, тоненькие как спицы и мощные как пеньки, пушистые и даже покрытые веснушками. И тут созвездие родинок на одной из этих ног вдруг взболтнуло у неё внутри кое-что давно слежавшееся. Но сверху крикнули:
– Тоня! Ты что? – Её тренер Егор стоял рядом, недовольно вздернув белёсые брови. – Решила отдохнуть?
Она встала, разглядывая свои ладони. Взъерошенная калька кожи. Мальчишка, конечно, уже смылся.
– Споткнулась о ребёнка! – она стала завязывать верёвочки на шортах. Дышать все еще было тяжело. – Почему за ними не следят? А если бы я сломала бедро?
– Аккуратнее. Еще девять, – Егор заглянул в свой телефон. – Поехали!
Тоня отряхнула руки и побежала. Через верёвочную сетку стала разглядывать теннисистов. Огибая корты, искала глазами обладателя ТОЙ ноги. Ведь так не бывает. И действительно, никого похожего сейчас там не было. Будто ноги, которые она словно через лупу увидела, пока валялась сбитая на дорожке, были аппликацией из другого измерения.
«Стрёмный всё-таки вид спорта», – она смотрела, как упитанный мальчик собирает с пола волосатые мячи причудливой квадратной клеткой с длинной ручкой. Чтобы понять, как устроено приспособление, она оглянулась, и тут по её нутру, от горла до кончиков пальцев ног, спрятанных в кроссовки, прокатился тяжеленный чёрный шар ошеломления.
Она увидела того, чьи родинки знала наперечёт и смогла бы с закрытыми глазами нарисовать фломастером на стене этого манежа. Долговязый, кудрявые волосы собраны в пучок на макушке, белая спортивная полоска на лбу, широкие шорты и футболка. Все серое, как он любит. Это точно был он.
Она метнулась в сторону ближайшей колонны и прижалась мокрой спиной к бугристой поверхности. Пульс барабанил в ушах, она в который раз сегодня сбила темп. Медленно выглянула из-за колонны. Но в корте было пусто: мальчик с клеткой вальяжно тащился мимо поникшей сетки. Что за чёрт?
Тоня вернулась на дорожку и закончила свои девять кругов. Несколько раз беспокойно оглядывалась на корты, но там появились два взрослых холёных мужика с серебристой щетиной, а потом она ушла в закуток к Егору для завершающих упражнений.
Пока стояла в планке, судорожно соображала. Как он мог тут оказаться? Павлуша. Человек, который больше всего на свете любит курить плюшки, лёжа на диване, не может так просто прийти сюда заниматься. Еще и снобским теннисом. Максимум, на что он способен – хмельная партия в стритбол во дворе где-нибудь на Лиговке. Но ракетка.…Всё равно, что встретить свою бабушку в барах на Думской.
Пять лет назад она вошла в квартиру после работы. С порога почуяла кислый запах перегара. Заглянула в комнату: он спал с открытым ртом на диване в одежде и кедах. На щеке пылала бурая ссадина с грязью. В это время ему полагалось быть на своем заводе краски, сортировать цистерны. Она тихонько опустилась на диван рядом с ним. Родинка над губой. Эти кудряшки. Кукольные ресницы. Даже в таком состоянии он тянул на рекламный баннер. Она треснула его по щеке. Прямо в ссадину. Он засучил губами. Проспиртованный ветер дыхания. Лупанула снова, с такой силой, что у самой заискрилось в глазах.
И там, за этими искрами, она вдруг увидела, что будет дальше. Отпуск в Крыму. Ночью на пляже они с Павлушей хлещут тёплое «Седьмое небо князя Льва Голицына» прямо из горлышка. Он прикуривает одну от другой, садится на песок позади неё, обвивает ее своими длинными ногами и шепчет неловкое пьяное предложение, которого она ждала последние три года. Кольца нет, кольцо потом: весь кэш ведь ушел на эту поездку. Да и хер с ним с кольцом. Можжевельник, прибой…Они напиваются и засыпают прямо в гнезде из песка и иголок. Очнутся в шесть утра, когда первые мамаши вылезут к воде. Поржут, побредут звонить родителям и опохмеляться пивом.
Он не проснулся. Она тряхнула его за плечо, что есть мочи. И опять увидела, через время их в этой самой комнате. В карамельном свете торшера в маленькой кружевной люльке в углу, где сейчас тумба с книгами, спит полугодовалый младенец, а Павлуша опять пришёл бухущий. И она орёт на него, но шёпотом, чтобы не разбудить, в итоге ребенок просыпается, и она от ярости бьёт уже не ладонью, а кулаком. Роды сделали ее сильной. Он сваливает на лестницу, а через два часа она находит его спящего там, на подоконнике с размазанными кровавыми слюнями на щеке, похожими на яичную корочку, которая получается на пироге, когда бабушка над ним колдует. Волочет обратно в квартиру, его ступни прыгают с места на место, как ножки штатива.
Потом уже дочкин выпускной. Они лет десять в разводе. Он стоит поодаль линейки помятый, в грязной джинсовой куртке, с рыжим котом на верёвке, а она пытается заставить дочку пойти к нему показать аттестат, а дочка, уже такая же красивая, как был он, упирается. Теперь она больше не злится: ей жаль его до кома в горле. Идет с ним пить коньяк. Роднее в мире у нас всё равно никого нет. Утром ошалевает от ужаса, обнаруживая его вонючего, туго завернутого в одеяло, в своей постели. Разглядывает. А призрак его незаурядной красоты всё так же бродит за спитыми пятидесятилетними чертами как в зазеркалье. Наконец, крематорий…
Тоня не стала больше пытаться его поднять, бить, ждать, когда пока он отмокнет в душе. А когда он проснулся и с виноватой рожей принялся готовить бутерброды, сказала, чтобы он уходил. С вещами. Совсем. Потом он стоял с мешками в прихожей, и по его щекам струились слёзы, а пахло вокруг так, что казалось, оттуда не слезы текут, а водка. Она отвернулась и смотрела в окно. Он забрал велосипед, все свои шорты, колонки и ушел.
Это было пять лет назад. Сначала они виделись пару раз, отдавали друг другу какие-то диски с играми, растения, а однажды встретились в барах, пили Боярского и танцевали под Леннона. Он так же жил с мамой, ходил на биржу труда, курил плюшки и играл в приставку.
Сама она осталась одна. Все так называемые перспективные парни, с которыми намечалось что-то вроде отношений, в итоге оказывались идиотами, которых интересовали только гаджеты, сервис в ресторанах и машины. Они были ожившие персонажи Брета Истона Эллиса.
Дома она налила в чайную чашку немного вина, открыла ноутбук и принялась выискивать Павлика в социальных сетях. Он был у нее в друзьях, на страничке висела единственная фотка, с которой он в кепке расплылся в фирменной пьяненькой улыбкой и солнечных очках. Лето. Рэп. Ништяк. Профиль бы неживой, он ничего не выкладывал. Ну конечно. Она с удивлением обнаружила, что его страница удалена. Решила пролистнуть свои фотки, чтобы полюбоваться им и ощутить запах времени, когда они были вместе. Эдакий моральный онанизм, которым занимаются все девчонки. Но изображений с ним не нашла. Раньше их было несколько десятков. Поход за грибами. Крепость в Капорье. Ремонт. Фотографии с тусовок. Устоявшаяся часть прошлого, которую она обожала за наивность, дух пива и сирени. Фотографии исчезли. Она захлопнула ноутбук. Наверное, какой-то сбой в интернете. Последнее время они случались всё чаще.
Прошла неделя, и она забыла о странном случае. Несколько раз бегала на улице, а в среду, как обычно, пришла в манеж. Она не готовилась к конкретному забегу или марафону. Бег помогал ей поддерживать силы и положительный настрой, сматываться от тревог, тоски одиночества. Однажды во время уличной пробежки потянула Ахилл, и приятель посоветовал ей поставить технику у тренера. Так Тоня познакомилась с Егором.
Сегодня он мрачно запустил её на двадцатиминутную разминку-трусцу. Она бежала пятый круг, когда манеж вдруг долбанул ее по голове и поплыл в бок. Открыла глаза, а сверху на неё смотрели Егор и Павлик. Павлик со своими зеленоватыми глазами, слегка азиатским, наследованным от бабушки комячки прищуром.
– Где тебя учили мячи головой отбивать? – спросил Егор.
Она села.
– Привет! – произнес Паша и оглядел её, наклонив кудряшки набок. Как он когда-то наклонил голову, когда впервые подошел к ней около БКЗ, где они катались на скейтах, и спросил сигарету. Она плохо понимала, что происходит.
– Это я в тебя зарядил, – сказал Паша, – там сетка обвалилась, а я сильно подал. Прости!
Егор помог ей подняться на ноги и скомандовал:
– Пройдись-ка один кружок спокойно. Если голова не кружится, дуй домой. Если фигово, идем в медпункт.
Она послушно пошла. Паша зашагал рядом, глядя на нее сверху вниз. Она потрогала его за плечо. Это было его плечо.
– С каких пор теннис? – спросила она.
– Я вообще-то уже год здесь.
– С каких пор? – повторила она, уставившись на свои кроссовки. Разглядывать Пашу в упор было неловко. Ей было не по себе от того, что она предстала перед ним потная ненакрашенная с полуразвязавшимся хвостом.
– Слушай. Как насчет поужинать? Я хотел бы извиниться за эту хрень.
– Поужинать?
– Йес, – он немного помолчал, пока они плыли через теплый воздух манежа, а потом со смехом в голосе спросил: – Ты как, замуж-то еще не вышла?
Договорились, что он заедет за ней завтра вечером. Заедет. Он был ещё и за рулем. Она красила глаза в ванной. Допустим, он получил права, чтобы работать экспедитором или бомбить. Взял машину у кого-то из дружков. А сюда пришел поиграть тоже по приглашению. Потому что в очередной раз подшился после пьяной травмы и ему было нечем заняться. Притащился и увидел тут её. Решил так снова подкатить. Не как раньше, когда трезвонил пьяный по ночам. Сменил точку сборки.
Это мы выясним, думала она, старательно выводя стрелки. Куда он повезет ужинать. Раньше именно ей всегда нужно было решать, куда они пойдут, поедут, и что будет на ужин. У него не было идей. И вообще: зачем тратить деньги в кафе?
– Чья это машина? – спросила она, усаживаясь в большой белый джип около своей парадной.
– Тонь, – он улыбнулся. – У меня что, не может быть тачки?
За рулем он смахивал на попаданца. Одет был как обычно. Джинсовая куртка, красная кенгуруха и кепка под капюшоном. Всё выглядело чистым, новым.
– Я пять лет не могла тебя заставить.
– Обстоятельства.
– Прикалываешься? Да её, небось, к Митусу в гараж поставили красить, а ты взял покататься.
– Зря ты так.
Они тронулись.
– Как я могу поверить, что она твоя?
Мимо неслись заснеженные улицы. Она вспомнила, как через пару месяцев после разрыва он позвонил ей совершенно пьяный и хрипло заявил, что вчера перевернулся на машине в парке Сосновка. Сам цел, только лицо измяло подушками. А охрип потому, что пел песню. Высоцкого. Его товарищ, хозяин машины, держит на Гражданке десять детских садов. Туда-то они и ехали за деньгами на бухло. А потом, Высоцкий, Высота, трах тарарах, и они влетели на крыше аккурат в парк Сосновка. Грандиозная, дескать, катастрофа. Но они потихоньку вылезли из разбитой тачки и поехали домой, в центр, на маршрутке. В дорогу взяли бутылочку коньяку. Она хохотала в ответ и думала, что, несмотря на всё безобразие и гротеск, из которых состоял Паша, он был один из лучших людей, которые когда-либо ей встречались.
– Где ты хочешь поужинать?
– А ты?
– То есть выбор за мной?
– Так точно.
– Не боишься?
–Ужина в шавухе на Литейном?
Он хмыкнул.
Через пятнадцать минут он помогал ей снять пуховик в ресторане с видом на колоннаду Исаакиевского собора. Однажды она была тут на юбилее у папиного друга.
– Добрый вечер, Павел Юрьевич!
Всё происходящее было настолько чудовищно, что у Тони в голове мелькнула догадка, что это какой-то квест, подстроенный её друзьями.
– Что теперь? – спросила она, срывая сложенную домиком салфетку с исполинской белой тарелки. – Не мог выбрать место поскромнее?
– Я тебя не пойму. То ты меня шавермой клеймишь. Теперь поскромнее. Здесь, между прочим, зачётные мидии.
– Мидии? Паша! Ты воруешь носки в Дикси!
– Тоня, я же сказал. Ты считала, сколько лет прошло? Я кое-чему научился.
– Мидиям?
– Я ведь вёл действительно стрёмную жизнь. Был наркоманом, – он посмотрел ей в глаза. Она ждала, что сейчас он рассмеется, но он продолжил: – Сейчас хожу на группы. Уже пару лет. Утя умер...
– Что?
– Утя. Умер. Тогда, через год после моего переезда к маме. Мы с ним на велике попали под КамАЗ. Я только руку сломал, а Утя в коме. Через месяц всё, – он легонько перебирал пальцами по белоснежной скатерти. – Я в крематории на него посмотрел, а потом понял…
Она была оглушена. К ним подошел официант.
– Уже выбрали?
– Да, нам вот… – Паша принялся неспешно заказывать еду, а она теребила край скатерти. Группы. Утя. КамАЗ.
– Вино будешь?
– Да. Нет. Подожди, а ты будешь?
– Я за рулем. А тебе…
– Спасибо, я тогда сок... Яблочный.
Официант удалился. Других посетителей в ресторане не было.
– Хорошо. А занимаешься чем? Ты бы не успел окончить универ за это время, тут уж не надо.
– Тонь.
– Что?
– Я теперь нормально зарабатываю. На заводе больше не тусуюсь.
На Исаакиевском соборе включилась подсветка. Принесли хлебные колобки, сырную тарелку и какую–то жижу, похожую на хумус.
– Лучше расскажи, чем ты теперь живешь. Сколько лет мы не виделись?
– Да я что… – тут Тоня почувствовала, что это у нее всё по-старому. Та же работа, те же друзья, дни рождения, квартира, родители и поездки за город.
– Ты похорошела, – заключил он и слегка отодвинулся от стола.
А потом резко встал и полез в карман джинсов.
– Мне звонят, прости, пожалуйста, – его стул шатнулся от резкого движения и чуть не упал, но он успел подхватить его и вернул на место.
Тоня ковыряла вилкой кусочек пармезана. Окно покрылось пупырышками дождя.
Она решила, что он вышел в фойе, но вдруг её шею сзади опутали щупальца его рук, она машинально схватила их, но его щека уже прильнула к её лицу. Она ощутила знакомый запах. Иногда в парфюмерных магазинах она подходила к стойкам с мужскими духами, брала флакончики и вдыхала ароматы, прикрыв глаза, как дети токсикоманы на канале Грибоедова в девяностые. Физически она застывала посреди товарных полок, а внутри к ней в это время прикасались руки её бывших. Они вели её по Невскому, трогали её шею, гладили спину в темноте концерта…
– Скучал, – сказал Павлик.
Тонино сердце глухо забилось, и в унисон с этим стуком запульсировала щека, а Павлик резко отпрянул. Она машинально приложила к щеке холодную ладонь. Как после пощёчины.
– Мне нужно ехать. Давай я тебя отвезу обратно.
– Сейчас?
– Хочешь, оставайся. Тут клёвые десерты. Я тогда вызову тебе тачку.
– Нет, – она сразу же поднялась и скинула салфетку с колен на стул.
– Так получилось. Кое-что никак не перенести. Без обид?
Они спустились на улицу и сели в машину. Из колонок зазвучал один из его любимых старых треков. Тоня пристегнула ремень подрагивающими пальцами. Кусочек ледяного металла трезвил. Она пыталась собраться с духом и спросить, что именно не перенести, когда салон машины стал насыщаться странным запахом. Запахом какой-то помойки, гнили или мочи. Она аккуратно повернула свой сапог, чтобы проверить, не наступила ли куда, но на сапогах белел тающий снег. Тоня еще раз вдохнула и поняла, что запах исходит со стороны Павлушиного сиденья. Может, машина просто долго стояла на люке? Они ехали через каналы и мосты, и теперь она не решилась спросить не только о его срочных делах, но и вслух обозначить жуткую вонь. Которая, тем временем, только усилилась, и когда они остановились около Тониной парадной, сделалась совсем невыносимой. Паша аккуратно припарковал машину и повернулся к ней. Тоня шарила глазами по торпеде, вцепившись в ремень своей небольшой сумки.
– Прости, что так вышло.
– Ты об ужине?
– Йес. Я действительно хотел нормально повидаться.
Повидаться. От чего действительно воняло, так это от этого слова. Значит, просто повидаться? В этом «повидаться» была миниатюрная телочка, которая уютно ждет его дома, в то время как он поехал повидаться со старым другом. Приглашение на свадьбу в вульгарном перламутровом конверте с текстом внутри: «Извини, но когда я был с тобой, я был чмом и неудачником. Теперь всё изменилось, я успешен, но при этом не превратился в скучного спеца, я всё такой же классный парень. Но ты просто мой старый друг, я никогда тебя не забуду. Повидаемся еще, правда? Вот что там было.
– Спасибо, – она сдержано улыбнулась и приоткрыла дверь: вонь было невозможно терпеть, она старалась не дышать носом, чтобы её не затошнило. Может, в багажнике протек пакет с мусором? – Тогда на связи?
– Так в манеже пересечемся! – он хлопнул рукой по рулю, и она спешно вылезла из машины. Та резко тронулась, оставив её на припорошенном снегом тротуаре. Ей захотелось влить в себя стопку коньяка. Дома никакой коньяк, разумеется, доставать не стала, а вытащила кроссовки, натянула треники и неглаженную кенгуруху и вышла обратно на улицу. Бегать. От злости бежала первые пять километров очень быстро, но потом выдохлась и на набережной Фонтанки принялась ходить туда-сюда, чтобы немного восстановиться. Хотелось махнуть через оградку и выпрыгнуть вниз, в реку, на лёд.
Не стоило вообще соглашаться на эту встречу. Что он сделал? Проверил, что она никому не нужна, а её шутки не стали смешнее, и теперь радуется дома со своей диванной собачонкой?
Она достала из кармана телефон и отыскала его номер.
«Зачем был этот ужин?»
«А он был?» – уже расслабился и издевается.
«Ужином это, и правда, назвать сложно».
Он не ответил.
Она смачно плюнула на снег и побежала домой с усиленной яростью. Когда вышла из душа, на экране увидела сообщение.
«Тоня. Я ведь сказал, что скучал. Скоро увидимся».
«Да ну?» – напечатала она мокрыми пальцами и отшвырнула телефон, со смехом жмурясь.
2
И следующий раз не заставил себя ждать. Войдя в манеж, она прямо с порога увидела, как он стоит посреди одного из кортов и утирает лицо белым полотенцем. Она сделала вид, что не заметила его, и пошла в сторону своей раздевалки. Ждала, что он окликнет её и спиной ловила каждый звук. Но среди всех голосов, криков и стонов Пашин так и не прозвучал. Переоделась. А когда открыла дверь раздевалки, он висел на сетке прямо перед ней как распятый Иисус и ржал. Религиозные шутки – любимый жанр Павлика.
– Привет.
– Ты сегодня до скольки?
– Я только начинаю.
– Во сколько тебя забрать?
– Ты хочешь встретиться?
– Я хочу тебя забрать. После твоей тренировки.
– Я на машине вообще–то…
– Во сколько?
– В десять.
– В десять у входа.
И он быстро зашагал прочь, положив ракетку на плечо, как древний человек дубину.
Она сглотнула и отправилась к тренеру. Упросила Егора закончить немного раньше. Слава богу, косметика была с собой.
Когда она открыла пластиковую дверь манежа, метель едва не сбила ее, навьюченную рюкзаком с формой, с ног. Она натянула капюшон. Павлик стоял напротив входа около этой огромной белой машины и говорил по телефону. Завидел её, запихнул мобильник в карман и пошел навстречу. И как-то по-свойски сгреб её в охапку и стал целовать. Словно и не было этих лет, и они вновь стояли около БКЗ. Тонины ноги ниже пояса кто-то аккуратно и очень сладостно откручивал.
– Поехали? – он мягко отстранился и провел рукой по её плечу, обтянутому пластиковой тканью пуховки.
– Поехали, – Тоня уже мало владела собой. Но когда белый айсберг его авто мигнул сигналкой, вспомнила о мерзкой вони прошлого вечера.
– Я поеду на своей, – сказала она. – Потом сюда за ней ещё ехать. Неохота.
– Пристраивайся за мной.
Она села в свою машину и завелась, и лишь тогда подумала о том, куда, собственно, они едут. Опять в ресторан? Два их автомобиля пронеслись через мосты Васильевского острова, и Тоня набрала Пашин номер. Белая спина его машины спокойным исполином ждала зеленого света в метре перед её капотом.
– Паш, – сказала она в трубку, – мне завтра рано вставать…
Он молчал.
– Я высиживать не очень готова сегодня.
– Ты хочешь спать?
– Да. Завтра…
– Так какая разница, где спать? Поехали ко мне!
– Как это?
– Мы же не первый день с тобой, – в голосе звучала улыбка.
Она помолчала.
– Ладно.
– Тогда я поеду вперёд прибраться там…
– Куда ехать-то? К твоей маме?
– Прикалываешься? Я теперь живу на Чернышевской.
Парадная была недавно отремонтирована. На первом этаже у входа белел дореволюционный камин. Над камином висело зеркало. Пол покрыт плиткой в шашечку. Она поднялась на третий этаж. Чёрная железная дверь. Тоня вспомнила, как раньше они в тапках сидели на подоконнике в его старой парадной с облупившейся зеленой краской на исписанных маркером, в том числе и самим Павликом стенах, и курили. Меж грязных стекол, одно из которых было треснуто, у него всегда была припрятана пластиковая бутылка и банка для хабцов.
Она нажала на кнопку звонка. Удивительно. Это как будто был новый парень, новые знакомство, от которого всё внутри дребезжит предвкушением, как хрусталь у бабушки в серванте. Только внутрь этой перспективной завязки был, как камушек в браслет, инкрустирован Паша. Новехонький, отполированный, очищенный от старых проблем. От всего того, что запускало в голове сценарий с рыжим котом.
Паша открыл дверь в шортах и шлепанцах, и пока она снимала сапоги на мерцающей гранитной плитке, повесил ее куртку на массивную вешалку в форме дерева. Она осмотрелась. В квартире было много воздуха, стены тёмные, на них обложки пластинок под стеклами, светильники, стилизованные под кинопрожекторы, зеркало в полный рост в толстой деревянной раме. Атмосфера напоминала театральные засценки, где всё покрыто чёрной краской, а в свете софитов мерцают золотые магические пылинки.
– Стиль тут у тебя, – удивленно произнесла Тоня, мягко ступая носками по тёплому полу.
– Я знал, что ты оценишь.
На кухне возвышалась барная стойка из черного камня, похожего на вулканический базальт. Паша достал из стального холодильника бутылку вина и стал наливать его в круглый изящный бокал. Двигался он медленно, как под водой. В квартире пахло свежим деревом.
– Значит, пьешь-таки? – спросила Тоня, пока неуклюже взбиралась на высокий барный стул.
– Неа. Это гостевое.
Что у него за гости, которые любят красное вино, спрашивать она побоялась. Взяла бокал за тонкую ножку.
– Почему ты… – она замолкла и затихла, глотая вино. Хотела спросить, почему он не звонил или не обращался к ней раньше, но решила, что сейчас это будет неуместно. Он по-прежнему казался ей не только очищенным от старых недостатков, как от скорлупы, но каким-то другим, благостным, стойким. Перед которым было стрёмно быть наглой и учинять допрос. Или так на Тоню действовали эти шикарные декорации.
– Хотела спросить, почему я не звонил?
Она кивнула.
Павлик оперся обеими руками на стойку.
– Потому что на группах этих.…Куда я ходил. Мы писали списки всех людей, бывших рядом, пока мы были в зависимости…Точнее, не были. Мы как бы всегда в ней остаемся. В общем, пока торчишь, кто в созависимости. И если это не твои близкие родственники, то не общаться. Но тогда ты сама уже год как со мной попрощалась, поэтому было легко.
– А сейчас тогда как?
– Потом я просто увидел тебя на корте, – Паша посмотрел себе под ноги, – и подумал: а хер ты с ним. Представлю, что это незнакомая девочка. Я просто увидел, как она бегает, она мне приглянулась, и я решил к ней подойти.
– И долбанул меня мячом?
– Ахахах, нет. Я сначала долбанул мячом, а потом так решил. Случайность.
– Звучит неубедительно.
Он обошел стойку и развернул её к себе за спинку стула. Сидя она оказалась с ним одного роста.
– Спать-то, кстати, не пора?
После того, что произошло дальше, ей захотелось выйти вместе в парадку, пусть уже в эту вылизанную, и покурить возле окна. Только они больше не курили. Их тела стали здоровее и гораздо выносливее.
Тоня открыла глаза посреди ночи и не сразу поняла, где находится. Она лежала одна в исполинской двуспальной кровати, в льняном постельном белье, от которого густо пахло пряным кондиционером. На ней была огромная баскетбольная футболка. Она села и поставила голые ноги на ламинат. Её тело под футболкой сильно вспотело. Хотелось пить. В тишине поняла, что ночует в этой новой квартире Павлика, а его самого нигде нет. Вязла с тумбочки свой мобильник. Три часа ночи. Наверное, Павлик в туалете. С этой мыслью она улеглась и силилась окунуться обратно в сон. Через высокие окна без занавесок виднелся дом напротив, в котором горело только одно окно. За этим окном на жёлтых обоях висел постер фильма «Похитители тел». Тоня знала это изображение – в детстве у них была кассета с этим фильмом, и ей было строго запрещено его смотреть. Она часами разглядывала обложку, но вставить кассету в видик боялась: его прямоугольная пасть иногда заедала, и случись это на кассете с похитителями, её бы мигом раскрыли.
Она проворочалась в сонном поту примерно полчаса. Павлика все ещё не было. И ни шороха в квартире. Она встала и вышла из спальни в большую кухню-гостиную. Недопитый бокал с вином так и стоял на барной стойке в свете уличного фонаря. Босыми ногами прошлепала в прихожую. Здесь между двумя рамами с обложками пластинок находилась высокая и узкая дверь в ванную комнату. Под дверью виднелась полоска тусклого света. Но из ванной не доносилось ни шума воды, ни другого звука. Тоня шатнулась к двери на поводу у этого света, как муха, но потом сообразила, что дергать за ручку будет бесцеремонно – вдруг он не закрылся, и отступила назад. Голой ногой задела стоящую на полу обувную коробку, и та со скрежетом отлетела к стене. В ванной сразу закопошилось. Тоня замерла: в этот момент дверь распахнулась.
В прямоугольнике света перед ней стоял абсолютно голый Паша. Его живот пресекал огромный красный шрам, похожий на плохо приклеенного к телу слегка изогнутого дождевого червя.
Тоня ойкнула. Паша пялился сквозь неё. Куда-то на стену за ее шеей.
– Что такое? – спросил он каким-то официальным тоном. Не похожим на тон человека, который нагой сталкивается с другим человеком на пути в туалет посреди ночи. А скорее высокомерного офисного босса, к которому невпопад ломится в кабинет несносный планктон. Она решила, что он шутит, и глупо засмеялась. Ночью все происходило медленно. Даже смеялась она медленно.
– А ты чего не спишь?
– Скоро возвращусь.
– Окей…, – она на носочках прошагала в сторону спальни, а за её спиной хлопнула дверь. На улице пушкой затарахтел чей-то двигатель. Этот хрип мотора глушил её мысли. Что это за хрень? Павлик не в себе. И этот шрам. Ей хотелось схватить его за грудки как пьяного и заставить объяснить, что за фигня тут творится. Но он больше не был пьяным, и сделать так она не могла.
Зажгла свет и стала разглядывать спальню, которую до этого толком не осмотрела. Справа от кровати была дверь, ведущая в маленькую гардеробную. Внутри аккуратными рядами развешены разноцветные баскетбольные футболки, джинсы, кепки, внизу громоздились ряды бесчисленных пар кроссовок. Да, шмоточником он был еще тогда. Только денег на такую гору одежды у него не имелось. В этой кладовке осуществилась мечта бедного ребенка. Маленького баскетболиста и добряка. Одежда пахла его духами. Тоня выключила свет, вернулась в кровать и почти сразу уснула.
Проснулась от того, что её щипнули за плечо.
Павлик сидел на краю постели около ее поясницы и смотрел в окно. Теперь на нём были футболка и шорты.
– Тоня, – его голос, обращенный в окно, резал стоячий воздух комнаты как проволочная сырорезка.
– Что? – она снова села и отодвинулась от него.
– Хотел тебе кое-что сказать. Со мной не все в порядке.
– Что случилось?
– У меня после аварии…
– Шрам?
– Шрам да. Шрам тоже. Но он прикольный. Не про шрам.
– А про что?
– У меня недержание.
– Что?
– У меня иногда недержание. Не могу терпеть. Туалет.
И он повернулся к ней. Против света уличных фонарей его глаза казались совершенно черными и жирно блестели как две маслины. Тоня силилась найти в этих маслинах его зеленые радужные оболочки. Но зрачки как будто проткнули иглой, и они растеклись татуировочными чернилами по всей поверхности глаз. Павлик напоминал огромного муравья.
– Ну и что? – наконец выдавила из себя Тоня.
– Я херово себя чувствую из-за этого, если честно.
Она придвинулась к нему и положила голову ему на плечо.
– По сути, у всех людей есть проблемы, – сказала она.
– Но не такие. Я как вонючий дед. И тогда. В ресторане…
Тоня обняла его одной рукой. Высокие плечи на ощупь были костлявыми.
– Паш, – произнесла она, – предлагаю просто забить на это.
Она притянула его голову за ворот футболки и первый раз за все это время поцеловала его сама.
3
Утром она встала раньше Паши, быстро сходила в душ, в ванной убедилась, что в квадратном деревянном стаканчике находится только одна зубная щётка, а в бетонном шкафчике нет никаких расчесок с длинными волосами, кремов или прочей девичьей утвари, оставила ему шутливую записку и ускакала на работу.
По дороге, щурясь от утреннего солнца, обдумывала происходящее. Её впечатлила эта ночь. Тёмностенная квартира, барная стойка, кладовка сокровищ и камин в парадной. Его огонь, дух, который она помнила с юношества, а еще этот шрам-червяк и признание в стыдном недуге. Всё сконцентрировано, сжато в пространстве и времени, что Тоне захотелось остановиться и купить сигарет. И, конечно, она втайне надеялась, что он позвонит ей, сейчас же, как только найдет записку.
Но телефон молчал. Весь день и весь вечер ей звонили исключительно по работе. Пока рулила домой, уже была на грани того, чтобы набрать первой. Вошла в квартиру, кинула ключи на тумбу к зеркалу и решила побегать, чтобы заткнуть голосок, который напевал внутри песенку о том, что Тоню банально поюзали. Бежалось тяжело, на улице было сыро и скользко, она боялась упасть и непрерывно огибала скользкие ледяные выпуклости на асфальте. Не с первого сигнала она распознала внутри кармана вибрацию мобильника. Номер был скрыт.
– Ты где? – сказал из трубки голос, похожий на Пашин.
– Паша?
– Я это он.
– Бегаю на улице, – Тоня перекрикивала ветер.
– Где именно?
Она остановилась и посмотрела на ближайшую вывеску.
– Псковская.
– Я заберу.
– Заберешь меня?
– Да. Буду спустя десять минут. Жди, – и он отключился.
Она пару раз обогнула квадратный сквер, чтобы не замерзнуть, когда его белая машина, в этом снегу похожая на эскимосское иглу, остановилась неподалеку.
– Привет! – сказала она, распахивая дверцу и потирая варежкой замерзший нос. Хотела сказать: «Я же тренируюсь» или: «Выходи и давай со мной бегом», но из салона её окатил такой оглушительный запах мочи, что она едва не ахнула. Паша сидела за рулем и смотрел сквозь неё как вчера ночью.
– Тоня. Поехали поужинаем.
– Эй, – призывно сказала она, – я же потная. Бегаю.
– Не хочешь поужинать?
Если бы не его свежее лицо, она бы решила, что он пьян или накурен. Но он как баран уставился в мочку её уха. Его губы были плотно сжаты.
– Паша. Что с тобой?
– Всё в норме.
– Ты приезжаешь сюда и зовешь ужинать прямо во время пробежки. У тебя все хорошо? – Она положила руки на сиденье и хотела уже залезть внутрь, когда он вцепился в руль и отчеканил:
– Раз не хочешь, я поехал.
– Паша…Я не не хочу.…Но я же бегаю. Что с тобой? Ты пил?
Паша завел двигатель.
– Тоня, до встречи тогда.
Не в силах терпеть вонь и абсурдность происходящего, Тоня с силой захлопнула дверцу и что есть мочи рванула прочь. Когда набралась смелости и оглянулась несколько домов спустя, Пашиной машины на Псковской улице уже не было. Дома она долго стояла под душем. Перед сном написала ему сообщение: «Что это было?».
А утром прочитала такой ответ: «Прости меня. Иногда после травмы у меня случаются обострения. И я страшно туплю».
«Ты напугал меня».
«Я хотел тебя увидеть. Просто сложно было подобрать слова».
«Ты был в неадеквате».
«Ты наблюдала меня неадеквате. Раньше. Разве я был как раньше?».
«Я подумала, ты в бутирате. Машину в таком состоянии можно водить?».
«Можно. На самом деле я просто принял сильное обезболивающее».
«Ужас».
«Ты разрешишь мне исправиться?»
Она подождала пять минут, а потом напечатала ответ.
Была суббота, и через час он заехал за ней. На этот раз в салоне пахло только его духами, играла музыка, и они поехали гулять в Пушкин. Он вновь был новехоньким трезвым Пашей. Они бродили по парку, смеялись, сходили даже в Янтарную комнату. Оказалось, Паша побывал во многих странах и встал на сёрф. А еще он обнажил кое-какие познания по части финансов, что было совсем невероятно по меркам его прежнего образа. Первый раз за десять лет их знакомства она почувствовала, что он умнее неё. И от этого осознания Тоня пропала, рассыпалась перед ним на молекулы прямо по полу Янтарной комнаты. Потом собрала себя, чтобы только снова облокотиться на его руку в аллее парка и брести так часы, дни, месяцы и годы.
4
Тоня прогуливала работу, сказавшись больной, и они ездили на пару дней в Псков, ходили по ресторанам, в кино, в парк аттракционов, смотрели «Планету обезьян» на его красном диване, она пила вино за вулканической барной стойкой, пока он хлопотал над соусом для пасты, они целовались, раз он затемпературил, и она объездила все ближайшие аптеки, чтобы его спасти, а он отправил ее домой, чтобы не заразить, и ни разу больше, ни единого разу за ближайшие три месяца она не почуяла дурацкий запах.
Пришло лето, и приближался его день рождения. Тоня ломала голову над подарком. И, обмозговывая все его привычки, вдруг вспомнила про теннис. С тех пор как их прибила друг к другу эта новая мощная волна, оба забили на тренировки и походы в манеж.
Тоня решила втихаря взять пару уроков тенниса и устроить совместную игру на клевом открытом корте на Заливе, а потом пикник. Егор организовал ей вводные занятия с теннисным тренером. Она собиралась в манеж и решила не брать ракетку в аренду, а стащить ракетку Павлика: в его гардеробной она постоянно видела внушительную теннисную сумку, тёмным муравейником прятавшуюся за рядами кроссовок. Уличила момент, когда Павлик ушел в душ, выудила оттуда ракетку с желтыми струнами и незаметно унесла к себе в машину.
Вечером в манеже она пробежала мимо Егора, который шутливо пригрозил ей кулаком, к новому тренеру по теннису. Это был длинноносый паренек с маленькими глазами и конским хвостом.
– Впервые на корте? – спросил он Тоню.
– В детстве капельку играла.
– Ракетка своя?
– Моего парня. Он тут занимается, – она продемонстрировала ракетку хвосту. Тот фамильярно обхватил рукоятку загорелой тонкой рукой.
– Только вилка-то у него не рабочая, – ухмыльнулся он.
– Как же? Я его тут видела, он ей играл!
– Ручка без изоленты. Он бы стер руку.
– Может, снял!
– Так был бы клей. Это новая ракетка. Или он другой играет. Эта мажорская, может, пока не поставил руку, бережет.
– Не знаю, – Тоня стала наливаться краской. Паренек её бесил.
– Давай я другую принесу.
– Я не хотела брать чужую.
– Ты ладонь сотрешь.
Он взял ракетку Паши и осторожно, как относят подальше от детей диковинное и опасное насекомое, отнес её к краю поля, где она и пролежала всю тренировку.
Тоня не могла сосредоточиться на указаниях парня и двигалась по корту с трудом. Подсознание уже знало, что никакого сюрприза-игры не будет, пока она не выяснит настоящее положение дел.
Вечером она не стала звонить Паше и не поехала к нему ночевать. Хотя у нее были закуплены два мешка продуктов с ингредиентами для солянки, она бросила все это в багажнике. Ночью долго не могла уснуть, кусая верхнюю губу.
– А чего ты, кстати, больше на теннис не ходишь? – спросила она между делом, когда он сам позвонил ей следующим утром.
– Слушай, да не знаю.…Там партнер болел.…То да сё.
– Собираешься продолжать?
– Позвоню ему на днях.
– Когда мы встретились, вроде говорил, что плотно занимаешься.
– Тогда занимался.
– А оборудование у тебя своё или ты на прокат берешь?
– Всё своё. У меня классная ракетка. Хэд. Хочешь сыграть?
– Хочу. У тебя она одна?
– Одна. Она профессиональная, в магазине сказали, лет на десять хватит.
Вечером она подложила ракетку в сумку в его кладовой, уселась за барную стойку, и, закинув ногу на ногу, спросила:
– Ты обещал показать свою ракетку.
Паша неспешно побрел в кладовку, а вышел оттуда с теннисной сумкой на плече. Достал ракетку. И повертев её кругом вверх-вниз, бережно протянул Тоне. В этот момент ей даже стало его чуть-чуть жаль.
– А где изолента–то? – спросила она, воткнув в него наглый взгляд.
– Какая изолента? – глаз от ракетки он не поднял.
– Тут на ручке должна быть изолента, – продолжила Тоня, – без изоленты не играют.
Паша молча, как загипнотизированный, смотрел на струны ракетки.
– Ты играешь вообще?
– Играю.
– Тогда где изолента?
Тоня смотрела на него, а он на струны, и чтобы разорвать эту паутину гипнотического вранья, выхватила ракетку и швырнула её. Та ткнула ручкой в Пашин носок, он вскрикнул и схватился за ногу.
– Сссссссссс…Что ты делаешь?
– За идиотку меня держишь? – крикнула Тоня. – Она же нулёвая! Ты не играл в теннис!
– Играл! Играл.
– Тогда где! Грёбаный! Скотч!
В глазах у нее мигало, и она смахнула со стойки свой бокал и какие–то журналы. Бокал брызнул во все стороны тысячей игл. У неё засаднило в горле, а по щеке из правого глаза уже бежала стремительная капля.
Паша с горечью во взгляде осматривал пол.
– Почему ты обманываешь меня?
– Не обманываю.
– Ты играешь в теннис?
– Не играю.
– Зачем ты устроил этот цирк? Я же так и думала! И машина не твоя. И этот дом. Все херня!
– Хватит. Тоня.
– Что хватит? Что хватит? Опять сплошное враньё. Только без пьянок. Форма изменилась, но содержание…
– Я пришел туда, потому что мне нужно было тебя встретить.
– Ты хочешь опять втянуть меня в омут своего дерьма.
– Нет.
– Сесть мне на голову. Что нет? Ты всё тот же накуренный врун, Паша. Как я могла на это снова повестись? – она шарила глазами по комнате в поисках предмета, который можно смахнуть, уничтожить. Хотелось разгромить всё здесь к чертовой матери. Её охватила такая ярость, что хотелось ретироваться из этого момента, отмотать всё происходящее на месяцы назад, и чтобы этого не было. Не знать это всё. Не видеть. Не прожить. Она потянула было руку к чайнику, но Паша сделал несколько быстрых шагов и грубо схватил её за запястья.
– Послушай меня.
– Пусти! – взвизгнула она.
– Слушай меня внимательно прямо сейчас, – громко сказал он. – Заткнись.
– Да пошел ты!
– Я пришел на корт и вернул тебя потому, что ты единственный человек, который может мне помочь.
Тоня глухо всхлипывала и, конвульсируя всем телом, смотрела в потолок. Глаза ему не зафиксировать.
– Помогай себе сам, Паша! Я этим наелась еще тогда!
– Всё не так, Тоня. Это не о том. Я хочу, чтобы ты сосредоточилась и послушала, что я тебе сейчас скажу.
Она молчала. Из её глаз и носа по губам текла жидкость, а она не могла утереться, так как Паша продолжал держать её руки.
– Ты единственный человек, который может помочь вернуть мою жизнь. То, что от нее осталось. Потому что…
На барной стойке завибрировал мобильник. Он резким злым движением отпустил одну из Тониных рук, и смахнул его прочь.
– Потому что четыре года назад меня завалили.
Наконец, он выпустил её руки. Обессиленная, она отошла, села на диван.
Паша встал перед ней и задрал футболку.
– Видишь шрам?
Она кивнула не сразу.
– Он не от аварии. Со мной кое-что сделали.
– Дай догадаюсь. Ты взял на реализацию дури, но сам все скурил, и тебя пытали? – Тоня криво усмехнулась и шмыгнула носом.
– Я тебе сейчас расскажу всё как есть, а дальше уже решай сама. Что делать. И как поступать. Ты готова меня послушать? Это не быстро.
– Что?
– Давай я тебе новопассита дам или чаю сделаю. Чтобы ты успокоилась. Или давай сейчас, может, домой, проспишься, а через пару дней пересечемся?
Деловой тон, с которым он всё это сказал, окатил её как нырок в прорубь. Она смотрела на свои распухшие влажные руки, на пол, устланный осколками, облитый вином журнал, и ей вдруг стало гадко. Она подтянула ноги от пола и поджала их под себя. Как будто это могло помочь ей физически отделиться от чада скандала, который она здесь учинила.
– Нет уж. Говори сейчас.
– Ты больше не будешь дестроить?
– Я тебя слушаю.
– Окей, – он на носочках прошел к одному из барных стульев и оседлал его. Хлопнул руками по коленям и начал. Он говорил около сорока минут. За это время у Тони пылали щёки, пересыхало во рту, даже задергало в районе сердца. Однако смысл сказанного она поняла довольно чётко.
5
Тогда, пять лет назад, когда Тоня выставила Пашу из своей квартиры с вещами, никакую настоящую работу он, естественно не нашел. Встал на биржу труда, но вариантов, кроме позорных грузчиков в Пятерочках и Полушках, не было. Про то, что устроился кладовщиком на склад, он всем врал. Летом его мамаша укатила на дачу, и в Павлушиной квартире обосновался Утя. Вдвоем они решили (чего уж там), и правда, взять на реализацию небольшое количество курёхи.
Расфасовали кубики в фольгу, в которой его мама обычно пекла цыпленка табака, у Паши на кухне. Скоро появились первые клиенты. Районные пацаны, почти всех их Тоня неплохо знала. Но были и новички. С ними Павлик и Утя, иногда вместе, иногда по отдельности, встречались в Овсянниковском садике, Овсяшке. И, расслабленно сидя на скамейке в солнечных очах и с пивком в пакете, меняли серебряные кубики на пачки сторублевок. Своё не курили, в долг не отпускали. Прошла добрая половина лета. По вечерам играли в приставку, готовили пиццу. Так бы и продолжалось вплоть до приезда с дачи Павлушиной мамы, если бы не крупный запрос, который одним воскресным вечером озвучил им худощавый, не так давно откинувшийся из настоящей колонии Миша.
– Москвичи тут у меня приедут. Им надо один кэгэ сделать, – и он хрипло заржал. – В столице в пять раз дороже.
Поднять на этой сделке можно было немало, и на эти деньги даже купить пару горячих путевок куда-нибудь в Тунис. Представив, как они будут пить пиво на пляже и ходить на пенные вечеринки, Павлик взялся за дело. Отнес в скупку золотые старинные серьги с эмалью, которые ему оставила для будущей невесты покойная бабушка, чутка подзанял, заложил приставку и велосипед и закупил размером с мяч для рэгби смоляную головешку.
В вечер обмена пригласил Мишу с москвичами прямо к себе в квартиру, чтобы без лишних глаз, да и туалет, если что, под рукой. Только туалет ему не помог, потому что через минуту после Миши, снесши к чертям советский замок-собачку старенькой блокадной двери, в квартиру ввалились мусора.
Паша плохо соображал, что творится, его сразу сильно ткнули лицом в паркет, несколько раз ударили палкой по икрам, потом подняли, тащили, заставили вынуть из комода паспорт, потом напялили один кед и в наручниках больно волокли вниз по лестнице. Он сначала даже не сообразил, посмеивался и гордился тем, что его как рецидивиста грузят в козелок. Будет что рассказать пацанам. Его кинули в грязный пахнущий псиной металлический салон козелка. Он больно ударился ухом, потекла кровь. С ним в кузов никто не сел, хотя он ожидал встречи по крайней мере с Мишей.
– Эй, – крикнул он в глухую стенку, за которой по его предположению сидели типы в погонах. – Давай понятых!
Ему не ответили. В шортах ехать в продуваемом козелке было холодно. А еще хотелось в туалет. Он прикинул, что сейчас его отвезут в 52–е, родное отделение тут же на Мытнинской. Паша, конечно, там уже бывал по пьянке, и даже шапочно знал пару сержантиков. Но козелок ехал, казалось, без остановок на светофоры сначала час, потом два, а потом, видимо, и добрые три. Руки за спиной затекли и невыносимо ныли.
Писать ему хотелось уже нестерпимо, и он стал орать и таранить ногами стенку. Козелок не останавливался. Павлик вспотел, пытался уснуть, отвлечься, у него запульсировала голова. Он пробовал руками сзади стянуть с себя шорты, но это не получилось, и в итоге он обмочился.
Менты, отпиравшие козелок, обнаружили его мокрого и с синими от холода губами. В их лица он не смотрел. Был готов тут же получить их подлых пинков. Но его не тронули. Только вытащили наружу, поставили на ноги и повели по дорожке из гравия, больно кусавшего его босую ногу. Территория, по которой его вели, напоминала детский лагерь «Зеркальный». Советские блочные корпуса, берёзки, карельские валуны размером с их козелок, не меньше, и даже поросший плешивой травой плац с ржавыми обрубками флагштоков. Туда-то его и притащили. Заговорить он не решался. Понятые, звонок матери, адвокат, объяснение.… Как, оказывается, легко лишить человека голоса: нужно просто заставить его намочить штаны.
Его посадили на старую белодосочную скамейку на плацу. Даже сняли наручники. Мент, похожий на Чикатило, худой, с впалыми щеками и щетиной сел рядом с ним, и как загипнотизированный вылупился в кроны деревьев. Лагерь выглядел заброшенным. В воздухе стоял вой вечерних цикад. Второй мусор куда-то слился. Ветер обдувал их со всех сторон, постройки стали обволакивать сумерки.
Павлик не решался заговорить. Он просто ждал. Что будет. Прикрыл глаза. Сколько времени это продолжалось, не знал. А потом что-то заставило его проснуться. Тягостное чувство, которое рыболовным крючком выдернуло его сознание на улицу. Он распахнул глаза и по инерции вскочил на ноги. Его моментально цапнул за плечо и пригвоздил к скамейке этот Чикатило.
В середине плаца стоял Утя. Лицо было спокойным. Утя будто просто стоял у блинного ларька возле Павлушиного дома и ждал, пока тот выйдет к нему на встречу – идти гулять по району. Рядом с Утей копошился в черной косметичке второй мент. С такой косметичкой некоторые мужики ездят в командировки. Бритву туда кладут, зубную щётку. Пену. И мент вынул оттуда что-то как раз похожее на щётку. Приглядевшись, Паша понял, что это шприц. Маленький, с зеленым набалдашником. Мент быстро прислонил шприц к Утиной шее, а потом отдернул руку, и Утя стал оседать, сначала на колени, потом на четвереньки, потом лицом в редкую траву. Паша рванулся, но его снова пригвоздила к месту лютая силища.
– Вы что? – только крикнул он. – Вы что ему вкололи?
Утя лежал на боку, как когда засыпал под телик у Павлика на диване.
– Кончился, – прохрипел Чикатило.
Паша, глядел, как захлопываются и снова расхлопываются детские белые утины ресницы. Хотел заорать, побежать, рвать всё на куски, но все вокруг потекло вверх и вправо как в книжке «Третий глаз», и он принялся скользить по узору из коры берёз, пока не провалился в тотальную тьму.
Пришел в себя от холода. Он без наручников лежал на деревянных двухэтажных нарах. Саднил расцарапанный локоть. В комнатенке было темно, через окно он увидел всё те же берёзы. Обитые вагонкой стенки, грязный линолеум в ромбик на полу. Он по-прежнему был в мокрых шортах, в своей футболке и одном кеде. Сел. Нужно попробовать уйти через окно. Подергал раму. Стекло не открывалось – если уже бежать через такое, то надо бить. Как это сделать без шума, он не знал. Под нарами было пусто. Ни палочки, ни гвоздика. Решил фигачить кедом, сразу прыгать и драпать что есть мочи. Как только треснул кедом первый раз, по стеклу пошла жалкая слабая трещина.
Дверь тут же распахнулась, и Чикатило без своих очков и без формы, переодетый в свитер с горлом схватил его за руки. Паша стал виться как уж, но тут же вбежал второй мент, и вдвоем они снова заковали его в наручники.
Дальнейшее заняло еще примерно сутки. Его просто держали в этом вагончике. Не давали пить, есть, ходить в туалет. Любая попытка двигаться, бить в стены, орать, пресекалась Чикатилло и его помощником. К моменту, когда он превратился в грязного истощенного Горлума, в кабинке появился некто четвертый. Миловидная блондинка в форме, в румянах и блеске для губ, похожая на телочек-сотрудниц пресс-центров МВД, которые комментируют разные городские происшествия по телеку.
– Теперь вам понятно, Павел Юрьевич? – она заглянула в его глаза.
– Что? – только и мог спросить он.
– Что надо делать?
– Что мне надо делать? – говорить Паше было трудно, от жажды во рту совсем не было слюны. Лишь невыносимо горькие склизкие катышки.
– Вам надо помогать нам ловить разных мерзавцев и подлецов, – она говорила как мультяшка или персонаж порнухи, – мы будем говорить вам, куда надо пойти и что купить. А вы будете ходить и делать для нас покупки. Ясно?
– Может, вам за сладкой ватой еще сгонять? – усмехнулся Паша. – Может, просто усыпите меня как Утю? Как псину усыпите? – Он силился заглянуть девице в глаза. Но за кукольными нарощенными ресницами их было сложно отыскать. – Вы же грохнули его? Да? Где он?
– Вас никто и пальчиком не тронет, – произнесла девица. – Вы нам очень нужны. А вот…, – она запнулась, – а вот мама ваша…Женщина тоже еще молодая…
Так Паша стал омерзительным закупщиком дури. Работать приходилось не на своем районе (там его все знали), а на просторах Ленинградской области. Вместе с Мишей они договаривались о разных закупках в основном для тривиальных московских гастролеров: ведь все знают, в Москве дороже ровно в три раза.
Их спектакль длился до порога квартиры или до парадной, иногда до какого-нибудь парка или подворотни. По вечерам Паша гасился дома. Пил пиво или баночные коктейли в одиночку. Звонки знакомых сбрасывал. Про Утю все знали, что его закрыли, а из родственников у того была только выжившая из ума бабка. Про Пашу думали, что он продал Утю. Из дома Паша ходил в кепке и капюшоне и старался быстро миновать границы района, чтобы ни с кем не пересекаться. Мама ни о чем не догадывалась. И это было хоть что-то.
А потом, поздней осенью, его зарезали в Красном селе.
На задание он поехал бухой. Пить меньше не получалось, алкоголь уносил его от осознания, что он превратился в паскудную ментовскую марионетку. Идти надо было цыганский дом. Он толком не понял, как это случилось. Его просто завели по катакомбам коридоров из одного грязного дома в другой, и когда началась облава с криками, матом и даже выстрелом, черноокий мальчишка лет девяти подскочил к его бедру и чиркнул по его футболке острым. Павлик решил, что пацан распорол ему майку – такая нелепая детская ярость сквозь слезы, но ноги мгновенно стали затекать, а рот наполнился горячим. Он цапнул ногтями золоченую бархатную занавесь и поплыл. А потом перестал чувствовать свое тело и исчез.
Если принять человеческий ночной сон за кнопку «Пауза» на пульте от видика, то Паша оказался поставленным на жирный квадрат «Стопа». И длился этот стоп несколько лет, и со временем перешел бы в просто-напросто в «Выкл», если бы не загадочное стечение обстоятельств.
В один прекрасный день он очнулся в собственном теле, отворил глаза и увидел, что ему пускает парца жирный губастый мужик.
Они стояли посреди комнаты с низким потолком, набитой пыльными игровыми автоматами. Паша отшатнулся от дядькиной рожи и часто заморгал. Толстяк загоготал:
– Хера тебя вставило…
Паша оглядел себя. Он стоял на ногах, был одет в деловой костюм, туфли – вещи, которые он не носил никогда в жизни. В кармане пиджака нащупал квадратик автомобильных ключей. Он выудил их, а потом и паспорт. Толстяк тем временем залечивал косяк, сосредоточенно сдвинув совиные брови. Паспорт был на имя Юрия Юрьевича Юрьева с его фото. На фото он был бледным и смотрел как бы сквозь камеру.
– Как мне выбраться наружу? – спросил он толстяка.
– Юрец, – кинул толстяк, – ты куда собрался? Сейчас девок пригонят. Мы же договорились до упора.
Павлик увидел дверь и шагнул к ней:
– Что-то мне нехорошо. Подышу.
– Посиди вон на диване. Приляг, если херово, – толстяк указал сосисочным пальцем на распухший рыжий кожаный диван в углу. Но Пашу не остановил.
За дверью был город, тепло, клумба с травой, лето или начало осени в городской окраине. Рядом с входом в подвальное помещение, из которого он выбрался, стояла большая белая машина. Он достал из кармана ключ и нажал на кнопку. Машина открылась. Всё это напоминало компьютерную игру. Паша сел за руль. Раньше водить он не умел, но сейчас понял, что надо делать. Нажал правой ногой на тормоз. Снял ручник. Дернул за рычаг. Тронулся. Медленно поехал. Город он знал достаточно хорошо, поэтому быстро оказался в центре.
Когда уже почти подъехал к дому своей матери, в кармане брюк завибрировало. Вытащил. Раньше у него не было такого телефона. На экране светились неясные значки, восьмибитные загогулины. Он взял трубку. Его голову пронзил пучок вибрирующих волн, похожих на звуковые. Так бывает, когда на концерте стоишь близко к колонке, а на сцене первый раз бьют по струнам. Мозг Паши скомкали, как бумажный шарик, и он снова исчез.
В себя пришел лежа в кровати голым в этой новой квартире. Осмотрелся. В кухонном шкафчике над раковиной нашел груду паспортов с разными именами и тем же своим пришибленным фото. Включил телевизор. Понял, что с детского лагеря прошло несколько лет.
Пытался позвонить маме. Но на их городском номере трубку взял незнакомый ребенок. Решил идти туда, к маме, пешком. Стал обшаривать всю эту хату в поисках одежды. Нашел в кладовке несколько обувных коробок с долларами. Считать не было сил, но судя по всему, денег было немало. Рылся дальше.
Куда и кому можно позвонить в такой ситуации, было неясно. Сходил в душ. Увидел и ощупал шрам на животе. Вспомнил цыган. После душа захотелось есть. Холодильник был девственно пуст. Но в морозилке, завернутую в целлофановый огромный гриппер, нашел сшитую степлером стопку бумаги, на обложке которой значилось: «Эксплуатация Фантом–5». И он бы счел её инструкцией от холодильника, если бы под заголовком не увидел крошечную картинку-рожицу из пикселей, клип-арт, похожий на его собственную голову с кудрявой шевелюрой и родинкой над изогнутыми в улыбке губами. Помнится, такими были первые фотки на допотопных мобильниках. Он разорвал целлофан и принялся читать.
Ничего подобного он никогда и нигде не встречал. Это был снабженный иллюстрациями мануал геймифицированной системы особого толка. Благодаря игрофикации приёмы компьютерных игр внедряются в бытовуху, чтобы людям было проще и веселее пользоваться пылесосами или электронакопителями. Только вот этот мануал был не от стереосистемы или приложения «умный дом». Это был мануал от его собственного тела. Тела, которым он обладал, со всеми стадами родинок, кривым ногтем на безымянном пальце ноги, прозрачными волосками на предплечьях и куриными косточками ключиц, которые всегда гладила мама. А теперь, как следовало из нескольких сухих абзацев, отпечатанных на мелованной бумаге, превращенного в особый инструмент. Стерилизованный. Освобожденный от Паши. Вообще от всего человеческого. В который, ни много ни мало, с помощью обычной флешки 29 ноября 2013 года (аккурат через неделю после рандеву у циган) был инсталлирован универсальный пакет информации. Не догоняя, не в силах с ходу приложить все это к себе, он шарил глазами по списку знаний и способностей, которые в него влили. Здесь были два кейса с высшим образованием, экономика и финансы, а еще философия, сёрфинг, португальский и хинди, кулинарная книга Джейми Оливера, антология сотни главных книг человечества и зачем-то курс пантомимы, неясные определения, черты характера и качества, обозначенные высокопарными словами, которых Паша в своей прежней жизни не слышал вовсе.
Пока он читал всё это, у него кружилась голова. Швырнул бумажки на пол и попробовал изобразить пантомиму. К его ужасу рот сам искривился в гримасе, а руки стали сантиметр за сантиметром ощупывать невидимый стеклянный куб. Puta! Всё это было правдой.
Из фолианта также следовало, что некий невидимый управленец программирует фантома на специальную миссию, задает ему чётко сформулированную цель (примеры целей были приведены тут же, к примеру «ликвидация автомобиля со знаком в723ос, 178 регион» или «забор пробы вещества 174326 из квадрата координат 373656 84834734387») и общие параметры исполнения – время, ожидаемый результат.
Фантом активируется заблаговременно, разогревается, тело вспоминает человеческие тактики, распевает голос, делает комплекс растяжек, физкультуры, жестикулирует, вживается в заданную роль, а потом действует. После окончания миссии фантома деактивируют в этой квартире до начала следующего задания. При этом раз в сутки он подвергается небольшому дистанционному короткому замыканию для поддержания тонуса тканей. Прочитав это, Паша сантиметр за сантиметром внимательно обследовал своё тело в поисках вживленных приборов и прочей киборгской дряни, но так ничего и не нашел. И решил просто сбежать. Надел найденные в стенном шкафу джинсы и рубашку, взял небольшой чемодан, куда погрузил доллары, и вышел на улицу. Он был на Чернышевской, недалеко от своего старого дома, где жила его мама.
Пошел пешком по Кирочной. Зашел в первый попавшийся обменник и поменял сотню баксов. В ларьке купил блинчик с ветчиной и сыром. Но как только проглотил первый горячий кусок, то снова исчез. Пришел в себя в злосчастной квартире. Одежда, доллары, чемодан и инструкция были разложены по своим местам, как будто ничего не было. Но он все прекрасно помнил. Решил записывать каждый камбек в специальную тетрадь. Пришел к выводу, что незримые управленцы не знают о его возвращениях, не палят, что действует Паша, а не выскобленная изнутри пустая кукла. В противном случае, они бы уже что-то сделали.
Их управление, ниточки, оптические волны их джойстика он не почувствовал на себе ни разу. Просто иногда исчезал. Скоро до него дошло, в каких случаях его личность, ядро, душа, если угодно, возвращается в тело. Это всегда происходило после миссий, где его телу, фантому, надо было курить дурь. Именно её пряный дым вбрасывал Пашу в его в тело как мячик ракеткой по другую сторону сетки. Чтобы проверить это, он вышел из дома, сел в свой джип и поехал к одному из знакомых барыг, Виннику. Встал перед парадной. Сидел там часов шесть и смотрел на дверь. А потом опять исчез. И всё заново. Наконец он застал Винника, выходящего из парадки, открыл окно и позвал. Тот посмотрел на Пашу как на приведение, но все-таки продал ему за доллары увесистый пакет. А еще сообщил, что удивлен встретить Пашу здесь, ведь все знают, что он эмигрировал в Эстонию вслед за мамой, которая укатила туда год назад.
Самым интересным было то, что трава не действовала на него как раньше. С его организмом что-то произошло, и теперь эффект не был обычным – тягость, красные глаза, сладостная туманная карусель… – всё это ушло. Зато после одного косяка он оставался в себе по крайней мере еще сутки. А после эффект был непредсказуем.
Фантом мог не столкнуться с дымом месяцами. И Паша боялся, что когда-то не столкнется с ним вовсе. Вдруг Фантома переведут на другие дела, другие наркотики? Один раз он пришел в себя искусанный какими-то зверьками. Круглые следы от зубов могли быть оставлены кем-то, вроде обезьян. Что делал Фантом в его отсутствие, какие задачи мусоров или военных решал – Паша ума не мог приложить.
Коробки с обувью всегда наполнялись деньгами в его отсутствие, квартира была убрана, одежда выстирана. Наверное, всё это делал сам Фантом. Который без него был всего лишь живым трупом. Паша содрогался от мысли, что его мама или кто-то из старых друзей встретит его тело гуляющее по Невскому без него внутри.
А потом Паша смекнул, что надо сделать для того, чтобы отвоевать свое тело. Он рылся в интернете. Управляющим психоактивным веществом дури является дельта–9–тетрагидроканнабинол. Если он в малых дозах позволяет Паше оставаться в себе сроком чуть более суток, то нужно организовать передозировку силы, которой хватит на ближайшие пятьдесят лет. Для этого, видимо, необходимо создать некий концентрат. Как сварить, выпарить концентрат, Паша пока не понимал. В голове роились куски фильма «Парфюмер» и обмылки читанных в детстве мамой вслух текстов Стругацих. Он решил, что сумеет разобраться. Для этого нужен только напарник, который будет следить за ним, и вернет его в тело, если он опять выключится. А там можно будет прокачать себя этим синтезированным веществом, собрать деньги и бежать за границу.
Паша решил, что единственный человек, который сможет ему помочь, это, конечно, Тоня. Сначала он просто поехал к её дому, как к дому Винника, дежурил там, а потом увидел, как она быстро садится в машину, не успел выскочить и поехал за ней. Так и попал в манеж.
Решил действовать постепенно. Чтобы не шокировать её. Но все вышло не столь гладко, как он планировал. Его пару раз выключало прямо при ней или когда она была в квартире.
Теперь у него одно предложение – вместе провернуть процедуру взлома Фантома, а потом валить.
Паша спрыгнул на пол, закончив говорить, залез под раковину, достал веник и принялся как ни в чем не бывало подметать пол.
Тоня так и сидела в недрах дивана. Её лоб пылал, и еще страшно болела переносица.
6
– Почему ты полагаешь, что я соглашусь?
– Я не полагаю и не предполагаю. У меня нет выбора. Разве что нанять каких-то проходимцев за налик. Так они меня оберут. И, возможно, даже изнасилуют вдобавок. Если честно, я этот вариант уже проработал. Винник оказался геем.
– Почему именно курить так необходимо? А алкоголь?
– Алкоголь меня выносит сразу же. Я тут же выключаюсь. Пробовал. Рискованно. После алко вообще боюсь не вернуться. Фантом захватит мою оболочку.
– Хм.
– Так что, Тонь, – он дособирал последние осколки пушистым веником, – ты мне поможешь? Времени мало. Через пару часов действие опять кончится.
– Получается, тебе придется всю жизнь накуриваться?
– Выходит так. Но она на меня больше не давит как раньше.
Тоня все еще сидела на диване, но уже не боялась шевелиться и откинулась на спинку.
– А что будет, если фантом тебя выгонит насовсем? Он тупой? Киборг?
– Не знаю, что будет. Да нет, наверное, не тупой. Он же выполняет эти свои миссии. Притом довольно сложные. Он, как я понял, харизматичный, приятный. Исполнительный. Убирает тут. Бабло приносит. Говорит на португальском. Сёрфить ездит. Только это не совсем человек. И совсем не я, – Паша добродушно щурился. – Ну, я так понимаю, ты поможешь?
Он подошел к Тоне, отряхнул ладони и погладил её по щеке.
– Я ведь не сказал тебе. Не переставал тебя…
Тоня плавно поднялась с дивана. Встала к нему спиной.
– Хорошо я согласна.
– Ура!
– А если эти военные придут за нами, когда поймут, что ты вышел из строя?
– Мне кажется, за месяц мы с тобой справимся. Я высчитал, что на миссии он ходит не чаще, чем раз в два месяца.
– Ааа… – она помедлила, – а деньги ты знаешь, где он берет?
– Конечно, нет. Этих баксов хватит, чтобы купить билеты и подауншифтить где-нибудь годик. В Азии, например. Но мы с тобой ведь потом еще заработаем! Мы пока молодые. Я все продумал!
– Продумал?
– Мы сможем отлично устроиться за этот год.…Потом, ты квартиру можешь продать… Я сейчас тебе покажу, куда… – Паша уткнулся в мобильник.
Она посмотрела за окно. На улице на электрические провода уселась и дергала хвостом жирная сорока. Почему её не бьет током?
Тоня неспешно подошла к барной стойке. Паша так и сидел, загипнотизированный телефоном. Она аккуратно взяла со стойки бутылку. А потом приблизилась к нему и смачно его поцеловала. Как пускают друг другу в глотки густой дым любители покурить, Тоня запустила Паше в горло огромный глоток вина, который успела набрать залпом из стоящей на вулканической стойке вечной бутылки.
Паша не соврал, он тут же испарился, а его тело грохнулось на пол к её ногам. Через пару минут у него под кудряшками что–то загудело. Его глаза распахнулись. Тоня смотрела на него во все глаза, заложив руки за спину. Её сердце сильно билось.
К её удивлению он тут же ласково улыбнулся.
– Здравствуйте.
– Я Тоня, – произнесла она. В животе стучало возбуждение вперемешку с адреналином. Вдруг киборг сейчас задушит её?
– Я знаю, – ответил он, – а я Юра.
– Очень приятно.
– И мне.
– Чем вы бы хотели заняться? – он коснулся ее руки. Его пальцы были горячими и еле заметно вибрировали.
Ночью Тоня обшарила всю квартиру и спустила в унитаз все Павлушины запасы дури.
– Юр, – сладко протянула она утром. – Завтрак сварганишь?
– Конечно, дорогая Тоня, – Фантом выпорхнул из простыней и нагой отправился на кухню. Шрам больше её не смущал.
Так продолжалось несколько недель. Она приходила сюда, когда хотела, брала столько долларов, сколько нужно, иногда жила с Юрием по нескольку суток, не забывая потчевать его красным вином.
В один прекрасный день Тоня, навьюченная пакетами из ДЛТ и других магазинов, отперла дверь в квартиру и обомлела.
За барной стойкой с ее бокалом вина коротко стриженная и упитанная сидела Павлушина мать.
– Антонина? – произнесла она грозно.
– Здрастье, – пролепетала Тоня. Это было похоже на кошмар родом из школьных времен. Тоне захотелось развернуться и драпануть, прыгая по лестнице через три ступеньки. Но пакеты, в ручках которых запутались её пальцы, украшенные минималистичными колечками, мешали ей двигаться. По крайней мере, нужно было скинуть все это на пол.
– И давно тут обитаешь?
– Да не очень, – она распутывала веревочки, – с весны… Паша вам не говорил?
– Паша в больнице.
– Что?
– То, – его мать ухватилась полной рукой за край барной стойки. – Ты же знала, что он болен, я правильно понимаю?
– Как болен?
– А ты как тут оказалось-то? Ты ж его выгнала! Вы ж разбежались. А сейчас, значит-с, увидела, что у него деньги и квартира и обратненько переобулась?
– Я не.…Не переобулась. Мы на корте столкнулись…
– Так уж про диагноз он ничего не говорил?
– Какой диагноз? – Тоня стояла с этими мешками на руках как привязанная за нитки тряпичная кукла. Занавес упал, и ей хотелось разрыдаться, сказать что-то про пособничество полиции, кражу тела и смерть Паши, но её глотку сдавило незримой цепью абсурда, и она лишь всхлипнула.
Женщина вздохнула, покосилась на стену, очевидно, внутренне договариваясь о чем-то с самой собой, и театрально сложила толстенькие руки в замок.
– Паша страдает психическим расстройством. Оно проявилось после вашего разрыва, не сразу. Где-то через год или два, точно не помню. Это по линии той семьи, папашки его, синяков, наследованное. Они там все… – она махнула рукой. – Я сейчас уехала на полгода к родне в Израиль. Ищу там для Пашки человеческий центр. Там хоть есть шанс на худо-бедно приличную жизнь. Потом что здесь.… Здесь он по электричкам пойдет.
– А квартира? Это ведь квартира Паши?
– Это квартира его крестного, который давно уехал. Сдает её. Нашу квартиру я продала. И пока меня не было, Паша просрал половину налички. Вижу теперь на что просрал. Я дура наняла ему сиделку. Только он, по всей видимости, откупился от нее. Недооценила собственного ребенка.
– А где Паша? – опять глупо спросила Тоня.
– Он пока в Кащенко. Давай наберу. Убедишься.
Она достала мобильник.
– Пашенька! Это я! Тут Антонина пришла. Я передаю телефончик. Тоня хочет с тобой поговорить! – она кричала в трубку, как кричат старикам или малышам.
Тоня, наконец, кинула пакеты на кафель, осторожно подошла к маме Павлика, приняла у нее из рук кирпичик телефона и прижала его к уху.
– Паш?
– Слушай меня, – из трубки она услышала его голос, который сейчас был чеканным. Слова отрезались и сыпались из бездны, словно кто-то мелко резал серпантин ножницами. – Если ты думаешь, что я не помню, как ты выпихнула меня из тела вином из своей пасти и не знаю, чем ты две недели занималась с этом уродом Юрием, то ты…
Тоня оторвала телефон от уха и положила его на стойку.
– Знаете что.... Я, наверное, сейчас пойду, – она стала так же осторожно, как подошла, удаляться к двери, – он не понимает, что говорит, – благо, обувь она не сняла. – Можно я потом позвоню и навещу его?
И ни о чем не думая, она подхватила с пола бумажные пакеты и выскользнула на лестницу. На выходе из парадной наткнулась на мальчишку, который бил большим желтым мячом прямо в старинный камин как в ворота.
Тоня быстро шагала по Кирочной улице. Достала из кармана телефон.
– Егор? Можно мне сегодня приехать на тренировку?
Если понравилась история, ставьте лайк и подписывайтесь на канал.
Другие мои тексты можно почитать здесь:
ЗУД: https://zen.yandex.ru/media/mlynchik/zud-5da591adb477bf00b1ca9305
БАРТЕР: https://zen.yandex.ru/media/mlynchik/barter-5d7cd9572beb4900ada24838
МАЛЕНЬКИЙ: https://zen.yandex.ru/media/mlynchik/malenkii-5d7f3c91bd63963e826e335e