Я сказал ей, что съезжу домой дней на восемь, я так думал и теперь еще думаю... Хотя уже знаю, что оста- нусь у тебя. Тот, кто отступает, не держит слова, это я понял на войне. Я буду торчать здесь, в глуши, наблюдать за погодой, любоваться облаками и забуду, обо всем забуду, и прежде всего о себе.
Мать взяла со стола свечу и спросила:
- Есть хочешь?
- Нет, я слишком устал. Десять часов в поезде, и потом еще дорога сюда, наверх..
- Тогда идем! Я постелила тебе в «рубке». Ты всегда любил там спать.
Он с нежностью взглянул на нее. Да, там представляешь себе, будто плывешь за море, в далекие края.... Восхитительное чувство! Они вышли в коридор. В углу у лестницы неясно виднелась старая картина. На ней в натуральную величину был изображен тот легендарный человек, который однажды ночью исчез, словно растворился в воздухе, -прадед Эрдмана, капитан корвета. На секунду в дрожащем свете свечи он вдруг стал виден. Странно мерцающими глазами, фосфоресцирующими, как море, когда оно светится, смотрел он на мать с сыном, сквозь них смотрел в даль, в какую- то все удаляющуюся даль.
- Исчезнуть сказал Эрдман.- Исчезнуть, как он исчез!
Нe обращая внимания на портрет, мать шла впереди.
- Бог с ним! -проворчала она. - Висит себе в самом темном месте дома и пусть висит.
По узкой винтовой лестнице они стали подниматься на второй этаж. Свечка замигала, но мать прикрыла е своей нежной старческой рукой. Под их шагами ступени скрипели, как и реи парусного судна. Вилла нaпоминала корабль, старый деревянный парусник, одиноко плывуший сквозь ночь по штормовым волнам земли.
- Мой багаж, сказал он, -прибудет завтра, я договорился сюда. что возчиком.
- Ты уже дал ему на чай?
- Нет, теперь не то время.
- Ему необходимо дать на чай, сказала мать, Она была уже наверху и распахнула дверь между балками перекрытия.
В нос ему ударил смолистый запах, смешанный с мор- ским запахом дождя. Это была низкая комната, как раз под щипцом, с деревянными стенами, скошенным потолком и широким, как на веранде, окном, в которое заглядывала ночь.
Эрдман пощупал стены.
- Да, — произнес он,— это мой корабль, и на нем я уплыву за море.
Он чувствовал вокруг себя всю ширь земли, ему при- помнились морские истории его детства.
Он проворчал:
- Если капитан позовет меня, то скажи ему, что я уже уплыл. Собственно, я всегда был верующим христианином, но черт ведь обычно нападает сзади. Его замечают, только когда он кого-то уже зацапал.
Мать в дверях повернулась к нему и сказала:
- Ты даже представить себе не можешь, как я счастлива! Ты опять со мной, ты еще во мне нуждаешься, и, значит, есть смысл жить. Это были плохие годы. У меня ведь нет никого, кроме тебя, а ты принадлежал этой особе. Ты был дальше от меня, чем во время войны, и мне хотелось только умереть.
Он обнял и нежно поцеловал еe. Старое, иссохшее тело прильнуло к нему, легкое, как охапка соломы.
- Доброй ночи!-пожелала ему она.- Ложись сейчас же! А если тебе будет плохо, позови меня, я сплю внизу, около кухни, там теплее.
Дрожа от усталости, он разделся и как подкошенный рухнул на кровать. О, это была чудесная кровать -ста- ринная, на широких ножках, с пуховым одеялом и холод" ная, как осенний туман. Уже слипающимися глазами смотрел он на горящую свечу. Потом задул eе и повернулся к стене. Омут сна уже затягивал его, а снизу, точно с морского дна, обломком затонувшего корабля, полузаросшего водорослями и ракушками, поднимался ему на- встречу тот странный сон, которому впоследствии суждено было сбыться. Он вошел в доходный дом, где жил с Лилли. Страх железом сковал его. Холодная мгла сочилась в окна предрассветные сумерки, какие бывают только в больших городах. В таком освещении бесстыдно обнажается вся неприглядность предметов, вся их ветхость и грязь.