Каждое лето Нюра чесалась.
Как только она вместе с бабушкой приезжала на дачу, то сразу пряталась в кустах смородины, набивая ягодами рот. На липких щеках и руках оседала пыль. Нюра пробиралась под дерево облепихи: к красным и чёрным разводам на лице прибавлялись оранжевые.
На следующий день после дачного разбоя руки обсыпало розовыми пятнами. Зудело нестерпимо, сыпь лезла на грудь и ноги. Бабушка причитала, обмазывала Нюру с ног до головы чем-то вонючим, заставляла пить «Супрастин».
От бабушки Нюра узнала, что сыпь и ягоды связаны, что если не знать меру, может высыпать на сердце, и тогда всё. Бабушка зря тратила слова — для Нюры непонятная и далёкая смерть меркла по сравнению с вкусными ягодами на расстоянии протянутой руки.
Каждую зиму Нюра страдала.
Дачный сезон заканчивался, остатки лета хранились в морозилке, но её контролировала бабушка.
— Ну горсточку, бабуля, ну пожалуйста! — молила Нюра.
Пока горсточка оттаивала, Нюра сидела над тарелкой и пускала слюни. Крошечная плошка ягод не могла, конечно, покрыть душевную боль от долгого ожидания.
Как-то вечером Нюра решилась.
Бабушка вязала перед телевизором. Нюра посидела с ней, сказала, что пошла играть к себе, но по пути в детскую свернула в кухню и прикрыла за собой дверь. Приставила к холодильнику табуретку, взобралась на неё и потянула дверцу морозилки.
Там были свалены пакеты заледеневшего не пойми чего — все одинаково белые и бесформенные. Снежные горы дышали холодом в Нюрино лицо, но она бесстрашно вглядывалась в глубину морозилки, пока наконец не споткнулась взглядом об оранжевое пятно. Чтобы добраться до облепихи, пришлось несколько раз спускаться с табуретки и подниматься обратно, освобождая забитую до краёв морозилку от других припасов.
Твёрдый ком ягод Нюра аккуратно водрузила на стол. Мелькнула мысль, что надо бы растопить ягоды, но терпения не хватало и подгонял страх, что вот-вот войдёт бабушка. Нюра попыталась разодрать пакет, но он вмёрз в ягоды, и тогда она вгрызлась в сугроб прямо так, через полиэтилен. Зубы заныли, облепиховый сок чувствовался едва-едва, но Нюра не остановилась.
Бабушке вскоре показалось странным, что шестилетней внучки так долго не видно и не слышно. Она пошла в детскую, но услышала в кухне возню. Там, навалившись на стол, истекая подтаявшим льдом вперемешку с ягодами, стояла внучка и счастливо улыбалась побелевшими губами.
Той зимой Нюра чесалась, как летом. Чесалась и глухо кашляла.