Глава первая
Часть первая
Утро есть утро... Своей свежестью и обыкновенностью оно будоражит и вплотную приближает к тому, чего не было еще вчера и что было отдалено прошедшей ночью. Что как не утро дает возможность целый день и целый вечер ощущаемо быть в том мире, на свет которого являются при рождении. Еще будет ночь и сон в ней... Но утром о том не думается, — еще не утомил своей властью день, единственное условие которого — чтобы быть в нем, жить им и днями будущими — это движение тела и мысли.
Вся прелесть утра — если даже не брать во внимание прелесть чисто созерцательную — является в предрассветном понимании какой-то надежды, которую оно еще таит, но с которой уже будит. День, конечно, еще покажет, чего стоит эта надежда, но никто еще не упрекнул утро даже за то разочарование, которое оставил после себя день прошедший. Утро есть утро.
По тому, как всходило солнце и по тому, что небо было чистым и светло-голубым, без дымчатого налета от которого голубизна теряет вот эту свою светлость, можно было судить, что сегодняшний, девятый, день мая будет чудесным. В утреннем воздухе стоял преобладающий над всеми майскими запахами, жужжащий пчелами аромат сирени,— сирень пахла праздником, добрым настроением, ненавязчиво возбуждала томительное чувство ожидания торжества. И хотя торжество таких дней во много раз будет отличаться от того ликующего, со слезами и смехом дня, оставшегося в 1945-ом году нынешнего, захлебывающегося от событий, двадцатого века, все же в людях в такое вот утро всегда, наверное, будет инстинктивно просыпаться радость именно того, самого последнего дня войны и продолжения мира.
...Хотя было еще довольно рано, но все говорило уже о том, что день окончательно разбужен. Это подтверждалось и перекличкой горластых петухов, — что особенно для сельского жителя является неопровержимым доказательством прихода нового дня, —и щебетом птиц и, конечно, все выше поднимавшимся с каждой минутой солнцем, а также хлопаньем дверей и голосами разных настроений.
В тех дворах, где жив был еще народ воевавший, в этот день вставали раньше обычного, день здесь начинался иначе, хозяева гляделись особо, хозяйки этих хозяев были гораздо тише обычного и суетились проворней обычного. Закон застолий был здесь сильнее, чем где-либо, почитался жестче. Утро заходило сюда смелее, уверенное в своей красоте и значимости, и потому не опасавшееся быть принятым душой не раскрытой, на все пуговки застегнутой в мундир безразличия. Заглянув в такой двор, даже младенец — из местных, конечно — мог сказать, что здесь вот жив еще фронтовик, а по-соседству, к примеру, уже нет, а то и вовсе народ не бывалый обитает.
...Стукнула дверь и во дворе Пряхиных.
На крыльцо, с полотенцем на шее, вышел хозяин — лет пятидесяти человек, с открытым, привыкшим к ветру и солнцу лицом славянина.
Задрав кверху курчавую, седеющую по светлым волосам голову, он посмотрел на небо лукаво прищуренными и такими же голубыми, как само небо, глазами. Удовлетворенно хмыкнув, провел привычным движением мизинца по коротким стриженым усам и, напевая под нос, направился к рукомойнику; ^снял с него крышку, наполнил до самых краев студеной, прямо из-под крана, водой. Бросая ее пригоршнями на лицо, на шею, на грудь, несколько минут блаженно фыркал и кряхкал — и вдруг, резко выпрямившись, бросил, весело засмеявшись, последнюю горсть воды в сидевшего рядом и с любопытством наблюдавшего за ним пса Горемыку.
Тот, грохоча цепью, стрелою влетел в будку, но сразу же настороженно выглянул оттуда обиженной мордой. Таких вот шуточек с водой Горемыка не мог терпеть с самого своего несчастного щенячества.
— Ну чего ты, чего ты, дурачок? Вылазй, поздоровкаемся... Ну, не буду больше, ей-богу, — вытираясь и посмеиваясь, подлизывался Пряхин.
Но тот, зная хозяина не первый год, научившись угадывать его настроение и по глазам, и по голосу, па уговоры не поддался и из будки не вылез. Слышно было только, как там зашелестела солома от помахивания хвоста —верный признак того, что он, мол, уже не обижается. Из убежища же своего вылез лишь тогда, когда хозяин, растирая крепкое еще, от крестьянских трудов поджарое, широкой кости тело, направился обратно к крыльцу.
Нынешний праздник суждено было провести первый раз за все время без семьи. Дело повернулось так, что жене с дочерью неотложно пришлось уехать в город. Там, который уж раз, крепко захворал Григорий — родной брат жены. Возможно, и самому пришлось бы ехать с ними, но вчера, поутру, принесли открытку из военкомата, где поздравляли с 25-ой годовщиной победы над фашистской Германией и по традиции приглашали быть в колонне фронтовиков.