Чёрные скалы, несмотря на свое мрачно-поэтическое название, были не чёрными, а тёмно-серыми, чёрными они казались лишь издали, с моря, да и то в ненастную погоду. В скалах имелось большое количество бухт и бухточек, удачно спрятанных природой от постороннего глаза, а также располагались пещеры и каменоломни, являвшие собой сложный и запутанный лабиринт, чрезвычайно удобный для хранения «неуказанных» товаров и нахождения лиц, объявленных вне закона. Словом, это было место запрещенной торговли и пристанище беглых преступников, странный, но подчиненный определённым законам мир, оживавший в тёмное время суток.
Днем Чёрные скалы были восхитительным уголком природы: причудливое гигантское нагромождение камня, летом – украшенное яркой зеленью, с высоты которого открывались виды один другого краше. В солнечную погоду горизонт отодвигался далеко-далеко, так, что под небом из светлой лазури можно было разглядеть и корабли в открытом море, и серые дымовые струйки, курящиеся над степными селениями.
Ранней весной большая часть обаяния Чёрных скал терялась. Трава едва пробивалась на их склонах, листьев на диких акациях не было, и оголенные деревья скорбно заламывали вверх чёрные, словно обуглившиеся, ветви. Дожди, размывая известняк и скудную землю, оставили на камнях грязные разводы и мусор.
Трудность путешествия по Чёрным скалам заключалась в крутизне склонов и отсутствии удобных подходов к морю, во-первых, и в паутине тропинок, ведущих в самых разных направлениях – во-вторых. Передвигаться, не зная местности, да еще с поклажей, здесь было весьма сложно.
Но Сюрикен, в отличие от своих спутников, хорошо знал Чёрные скалы. Знал благодаря не совсем обычным обстоятельствам.
Давно, когда отец был жив, его сотню отправили на поиск живодера, засевшего где-то в пещерах.
То был изверг, державший в страхе всю округу. Нападавший дерзко и безнаказанно, он оставлял на своем пути страшные, обезображенные трупы с отсеченными головами и выпотрошенными внутренностями. Жертвами становились местные жители – пастухи или ребятишки, приходившие из соседних селений поиграть у моря. Порою последний приют в скалах находили бродяги и странники.
С пиратами и торговцами краденым власть мирилась, отделываясь изредка облавами, но такое страшное явление, как Кровавый Оборотень, необходимо было во что бы то ни стало уничтожить. Вот и направили для его поимки и поддержания порядка солдат.
Вопреки уговорам матери, Сюрикен упросил отца взять его с собой. Прочесывая местность, он облазил чуть ли не все скалы и пещеры. К несчастью, слава и почести от поимки Оборотня тогда достались другому, более удачливому отряду, который наткнулся на логово живодера в одной из заброшенных каменоломен.
Оборотень оказался вполне земным человеком, тщедушным и немолодым. Неудивительно, что среди его жертв большей частью были дети. Временами он говорил весьма внятно, рассказывал о своей прежней жизни в Ро, когда он был простым горожанином, но внезапно им овладевало безумие, и оборотень начинал бормотать что-то про повелителя демонов, требующего новой крови.
С той поры прошло шесть лет, но Сюрикен хорошо помнил это красивое и зловещее место. Впрочем, зловещим он его не считал: изверга ведь поймали и прилюдно казнили на площади, к тому же, сам караванщик его кровавых дел не видел, знал лишь по рассказам других.
Однако история про Кровавого Оборотня как-то сама собой всплыла на первом же привале. Сюрикен поборол в себе искушение признаться, что был участником событий, и молча слушал историю в пересказе, кстати, весьма вольном.
Путешествие заняло, как он и обещал Арсидию, три дня. Погода установилась хорошая, и Гелле сказал, что корабельщики, должно быть, пристанут без труда, а пока требуется лишь дождаться прихода судна.
Расположились в одной из пещер. Сюрикен опасался, не найдутся ли у пещеры другие хозяева, которым вздумается нанести несвоевременный визит в свои владения, но всё обошлось. Караулили по очереди: один у пещеры, один в укрытии на скале, откуда хорошо было видно море. Гелле сам провел на этом сторожевом посту обе ночи, не доверяя столь ответственное задание никому другому. Сюрикен не жалел – без вредного щира жизнь казалась ему светлее и чище.
Корабль появился на горизонте на закате второго дня. Спутники Сюрикена заспешили по осыпающимся тропкам от пещеры вниз, к морю.
С корабля отправили лодку. Гелле о чем-то договаривался с корабельщиками на берегу, пока остальные слуги молча и сосредоточенно носили ящики и тюки к воде. Караванщик во всем этом участия не принимал, его оставили караулить у пещеры.
Когда погрузка закончилась, слуги вернулись и стали седлать коней. Гелле подошел к Сюрикену, отвел его в сторону и заговорил шёпотом: «Сейчас поедем, только нужно сперва доделать одно дело. Ты, я вижу, парень неболтливый, господин Арсидий сказал, на тебя рассчитывать можно.… Пойдем, поможешь». Он быстро увлек караванщика за собой по тропинке. «На остальных полагаться нельзя», – продолжал свою мысль Гелле, спускаясь, – «Эти ребята годны только для того, чтобы тяжести таскать. В первой же таверне они расскажут всякому: что везли, как везли, для кого. У господина Арсидия очень разговорчивые слуги. Как все южане. Поэтому, когда нужно делать дело, он больше доверяет таким, как мы – полукровкам».
Сюрикена последнее слово задело. Щир, оказывается, успел приглядеться к нему. Но в устах Гелле слово звучало непривычно горделиво, почти как название высшей расы. Наверняка, у него имелась и собственная теория, по которой таким, как он, надлежало владеть судьбами мира. Но звезды, осенявшие жизнь Геликсангара, почему-то медлили и не позволяли Толстой веревке выполнить то высокое предназначение, которое он для себя определил.
Тропинка кончилась. Гелле уверенно зашагал к лодке, в которой ждали корабельщики. Они были смуглые, бородатые, длинноволосые и все, как один, носили широкие красные шаровары.
Сюрикен знал, что краску для таких шаровар получают из особых раковин, которые собирают на далеких островах. Ткани, окрашенные ею, приобретают пурпурно-красный цвет, очень стойкий и нелиняющий от соприкосновения с водой. Раковины довольно дорогие, в Ро порошок из них не каждому по карману, но на островах, где их собирают, тканями красного цвета можно обить дома снаружи и внутри. Мореходы-чужеземцы, должно быть, купили себе штаны за сущие гроши.
Он шел вслед за Гелле к лодке и взгляд его ловил мелочи: чёрное весло, лежащее на камнях, горящая в свете заката серьга в ухе одного корабельщика, белая повязка на голове другого… Его ум бился над загадкой: что заставило Гелле просить помощи у человека, по отношению к которому он до этого времени выказывать одну лишь подозрительность?
Когда щир и караванщик подошли, двое корабельщиков выпрыгнули им навстречу. Еще трое остались в лодке. Один из выпрыгнувших поднял весло, другой, улыбаясь, приветственно похлопал Сюрикена по плечу. «Вот он поедет с вами», – сказал Гелле.
Сюрикен всего ждал, но не такого. «Мы не договаривались!» – начал было он, делая шаг назад. Но сразу же отступил влево, потому что справа к нему, угрожающе держа весло, двинулся чужеземный мореход. Корабельщик попытался ударить Сюрикена веслом в живот – тот увернулся, выхватил из-за пазухи нож, но воспользоваться им не успел: в шею ему впилась веревка, накинутая другим морским разбойником.
Мгновенно небо перевернулось перед глазами Сюрикена, в его ноздри, уши и рот полилась солёная морская вода. Гелле ногой выбил нож из руки молодого человека, а потом с силой наступил на ладонь. Другие били и держали под водой, пока караванщик не перестал сопротивляться. Тогда его, задыхающегося и судорожно кашляющего, связали и бросили в лодку.
Гелле вскочил следом, просунул цепкую руку Сюрикену под рубаху и выдернул кошель с золотом. Потом проворно выбрался из лодки, корабельщики тот час оттолкнули свою посудину от берега и бысто-быстро стали грести прочь.
Щир подобрал сюрикенов нож, сунул себе за голенище. «Сдохни, гадюка», – пробормотал он в сторону прыгающей на волнах лодки и ушёл по тропинке вверх, туда, где ждали люди и лошади.
Из дневника Маны
Весна, весна! В этот край она приходит позже, чем в Утерехте. Но как она долгожданна и прекрасна! Воздух резок и свеж, словно его выстирали, как стирают напоследок тёплые зимние вещи, чтобы после упрятать их в сундук.
Вчера я увидела первые цветы – жёлтые, похожие на крошечных птенцов. Удивительно! Листьев еще нет, а цветы уже распустились – как они спешат навстречу солнцу!
Возле нашего нового дома наконец-то высохла грязь, и путешествия по улицам Ро стали не так затруднительны.
Когда выдается свободное время, я брожу по городу. Здесь все не так, как в Утерехте. Во-первых, городская площадь. В Утерехте она невелика, но зато на ней никогда не проводят торжищ или ярмарок. Здесь же площадь пустует редко, поскольку всегда есть, кому продавать и кому покупать. Во-вторых, дома. У нас дома многоэтажные, крыши плоские, внутри дома – дворик, где стирают и сушат белье, часто во дворе колодец или фонтан. В Ро дома большей частью одноэтажные, каменные, иногда и деревянные, с покатой крышей и тяжелыми ставнями на окнах.
В центре города, обнесенном стеной, когда-то была крепость. Улицы там вымощены камнем. Но на окраинах дождливая погода превращает дорогу в непролазную грязь. Кое-где в нее брошены доски, бревна или камни, по которым все и скачут.
Мне кажется, что люди тут грубее и злее, чем в Утерехте. Сквернословят они через каждое слово, и порой я думаю, что если исчезнут из их памяти все прочие слова, они этого не заметят, так как привыкли обходиться одними ругательствами.
Иногда я скучаю по Утерехте, но, конечно, это скоро пройдет, и я привыкну к тому, что здесь весной холодно и грязно, что ночью ветер свистит и мечется в каменных башнях Старой Крепости, по улицам бродят коровы и люди неулыбчивы. Прощай, Утерехте! Увижу ли я тебя вновь?