Эта история о том, как просыпаются воспоминания. И что спустя 25-30 лет они не менее яркие, чем когда они ещё не были воспоминаниями, просто сейчас их можно прожить заново - в буквах.
...Воспоминания разбудились в командировочной дороге от Боброва до Воронежа. Водитель рассказывал про беседку, в которой он любит пить кофе по вечерам и слушать соловьев; про судака, который сейчас "идёт", а он спининг с собой не взял; про грибы, которыми страшно отравиться, но он все равно собирает; про сало, которое он коптит на заднем дворе своего дома - "непременно на ольхе, ольха даёт какой-то особый копчёный аромат"... И так он это горячо и густо рассказывал, что было понятно - вот оно, его счастье.
А я во время его рассказа подвисла на фрагменте с салом. Во-первых, все летние каникулы я провела у бабушки и дедушки в украинском селе, а там было сало. Во-вторых, у деда была коптильня. Ну а дальше, как в том анекдоте, - музыкой навеяло.
Итак, у бабушки с дедушкой был свой дом, хозяйство - куры, утки...и свыни (свиньи), которых иногда резали.
Для того, чтобы зарезать свинью, обычно звали кого-то из соседей по улице - сам дед никогда этого не делал: надо ведь знать, как к этому делу подойти, а соседи почему-то знали.
Когда настал час икс, свинью выпустили из сарая, и она, видимо, предвидя скорую смерть, хаотично бегала по двору и без удержу визжала.
Мы с братом сначала стояли поодаль, за хлипкой, картонной дверью на пружинке, но это было слишком рядом и очень громко. Вроде закроешь уши руками - не так сильно слышно, открываешь - мама не горюй. В качестве эксперимента мы бежали в хату, стояли в коридоре и прислушивались - хм, слышно - и уголки губ опускались, а в дальней комнате с закрытыми ушами - не слышно - и уголки губ поднимались.
Нам казалось, мы ждали целую вечность, и были похожи на чебурашек - то прикладывая руки к ушам, то убирая, до тех пор, пока поросячий визг не стих.
А потом осторожно шли на улицу, туда, где резали свинью, и гадали: всё или не всё? И раз тишина - значит, всё. А зайти все равно боялись.
- Лэся, ополонык несы!!! - это был дед, и там, в детстве, я была Лэся, и Лэся уже бежала за половником. Сверкая коленками, перепрыгивая через желтеньких цыплят - не наступить бы, через ржавую оградку - не уронить бы, иначе все цыплята убегут в малину к Райке сквозь ромбики сетки рабицы - в летнюю кухню, где бабушка (как же сильно я по тебе скучаю...) выгоняла тряпками августовских назойливых мух.
- Бабушка, половник нужен!
- На шо? - бабушка продолжала бороться с мухами.
Но голос деда снял все вопросы:
- Лэся, и каструлю!
- ...и кастрюлю!!! - я головой показала в сторону птичьего двора.
Хвать половник с кастрюлей - и к деду - через оградку, через цыплят. Открываю дверь на пружинке, а там - свинья, которая... всё. Совсем всё. Окончательно.
- Ну шо, черпай кровь, - говорит дед, а сам улыбается.
Крови черезчур много (она бордово-красная и ещё теплая), крови так много, как будто свинья - это не свинья, а целая ванна с кровью из фильма ужасов, и времени ни на разглядывание, что там у нее ещё внутри, ни на вопросы взрослым - нет: делай свое дело, унучка, черпай, до́бра кровяночка будэ...
А дальше - смена сцены - и мы вместе с бабушкой продуваем кишочки для колбас (для кровяночки тоже), которые похожи на капроновые чулки для длинноногих женщин-гномов...
Но я только сейчас понимаю, что вот эти мелочи - про цыплят и дверь на пружинке, про зажатые уши, про половник с кровью, про кишочки - они про счастье, далёкое детское неосязаемое счастье.
Счастье на кончиках пальцев.
Счастье, которое ускользает, но которое можно поймать за хвост, перебирая в памяти эпизоды, как карточки в старом библиотечном каталоге.