А взрывнику что начальнику сказать? Не стал. А спроста или с озорства ухмыльнулся зашрамленной щекой. Внезапно снаружи толкает дверь, будто к ней кто-то приникает, и все поворачиваются на стук.
Сейчас он зайдет, — глухо сулит взрывник, кивая на дверь. — Зайдет и расскажет, почему получился с ним смертельный исход. В чем причина — в легкомыслии или наоборот.
И вдруг —все ведь бывает вдруг: вдруг — друг, и недруг—вдруг, вдруг солнце и небо над головой, и море и тундра вдруг открываются с перевала, сколько охватит взгляд, — вдруг из множества лиц в зале слагаются два лица. Скованнее надменной миной слишком здравого смысла и трепетно замершее в ожидании чуда...
...Ах, как солнышко грело,- как радужно полыхало по осевшим снегам! В мареве погожего дня струились белые сопки за сплошным солнечным зайчиком бухты, и где-то в выси бил заливистый птах, вызванивал к: теплу, как над оттаявшими дарами.
- Неужели жаворонок? — сощурилась, она, заслонилась тогда от солнца.
Но в небе лишь чайки кружили на недвижных крылах. А заливистый звон шел, казалось ей, отовсюду;—и с моря, разомлевшего до голубизны, и с берега, отмытого накатом ото льда. Откинув на плечи теплый платок, забыв о машину что ждала у конторы рыбозавода, она шла, вбирая лицом живое тепло, и встала невдалеке от причала, позади ржавой, в алых потеках ремонтного сурика самоходной баржи. Наигрывая на свирели, без видимой цели бродил он в меховой куртке по белой от солнца гальке. Его движения были несозвучны ровной мелодии, они подчинялись неявному, напряженному ритму. Описав круг, он внезапно свернул в сторону, затем еще раз, другой, резко наклонился и застыл, всматриваясь как бы сквозь гальку.
- Алексей Иваныч! — позвала она.
Не ответил, не повернулся.
- Логинов! — позвала она погромче.
Оглянулся. Лицо его покрывала испарина.
- Что это вы... — пошевелила она в воздухе пальцами, ища слово, — шаманите? Что вы делаете, а?
- Воду ищу, — отозвался он, вытирая испарину.
- Воду? У моря?
- Пресную. Для водопровода.
Лицо Логинова поразило ее, и она нашлась лишь оглянуться по сторонам.
- Для водопровода? Нет же у нас водопровода...
Оттого-то и нет, товарищ Захарова, что я еще не указал гидрологам, где бурить.
Отвернулся и опять за свое — заиграл.
А она, красивая женщина, знающая цену и себе, и своему положению, глядела ему в затылок, но видела булыжный лоб, костистый подбородок, небритое синеглазое лицо, которое говорило не только о том, что глаза видят, ноздри дышат, чувствует рот, но что за ними и радость своя, и своя боль — мир свой, в каком, ясно увидала она, места ей нет. И уже не слыхала свирели, слышала досаду в себе. И не сумела унять.
- И давно вы так лихо, — окликнула насмешливо, — дудочкой воду высвистываете?
По-прежнему неспешно обернулся на голос, глянул, как на весу подержал. И уронил небрежно:
- С детства. Вообще-то я с волшебной ищу лозой, но потерял. И — свищу.
- С ка-акой?
- Волшебной. Так ее называют.
Поднял серую от морской соли жердь, выброшенную на берег приливом, и воткнул в гальку.
- Здесь жила, — сказал, — живая вода.
И — прочь зашагал.
Недоверчиво она смотрела вслед ему, а вода — да, ударила потом пенным фонтаном из скважины, где он показал бурить...
- Все расскажет, — сулит Андрей Гилёв, — чтоб некоторым зря не трепать языки!
Снова снаружи что-то толкает дверь, зал продувает сквозняком, тянет по рядам отрезвляющим холодом, и все слышат, как ветер шибает в окна. Ветер, и только.
Председатель рьяно вызванивает по графину.
- Говорите по существу, Гилёв, или садитесь. Хотите выступить — будут прения, дам вам слово!
В зале поднимается гам: зачем, мол, об этом снова? Кому охота бередить? К чему? Кто-то торопится в детсад, кого-то ждут домашние дела.
- Тут я считаю, товарищи, так, — Инженер по технике безопасности поправляет аккуратный пробор.— Гилёв комедию разводит, тут нам нечего слушать его. Чудес на свете не бывает, да-да. — Он замечает гилевскую ухмылку и распаляется. — Мертвые с кладбища не возвращаются!
Ветер все гуще течет над Камчаткой, над Амгаль. Печные дымы, едва приметные в свете мутной луны, стекают по крышам, никнут к синей земле, —к пурге дело.
- Товарищи, прекратите митинговать!—требует председатель собрания. — Переходим ко второму вопросу повестки дня.
И новый докладчик, с папкой «Проект коллективного договора с администрацией», торопится занять трибуну.
- Вы слышали, Гилёв? Садитесь, вам слово — потом.
- Сейчас, — негромко велит взрывник. — Сейчас дашь.
Начальник экспедиции В. В. Краснов поднимает плечи и брови: не то чтобы он возмущен, но на месте председателя собрания он действовал бы решительней, пожалуй.
- Не давайте ему, не давайте! — подхватывает главбух. — Пускай уважает порядок!
Родитель, устав руку тянуть, поднимается с места:
- Мне в детсад...
- Да погодите вы! — заодно и на него шумят.
Сильно шумят вокруг Андрея Гилёва, но вот стоит он — кряжистый, невозмутимый, с тщательно выбритым лицом, отмеченным шрамами, ограненным ветрами Камчатки, темным вокруг терпеливых и непреклонных глаз, — и зал стихает.
- Слово-то не мне нужно, —говорит Андрей Гилёв и поднимает кверху две тетради в коленкоровых переплетах. — Вот, Кецай . Кичгилхот на тундре нашел. Дневники Алексея Логинова. Последнее он написал за день до того, как погиб...
Занавесив лицо иссиня-черными волосами, молчит Мария Кичгилхот. Обреченностью веет от ее узкой спины.
Молчат и геологи в зале, склонив головы, но нет в их молчании безысходности сороковин, когда, по старинке считая, что покойный последний раз бывает в своем доме, ему ставят тарелку с едой, кладут ложку-вилку. Взгляды геологов опущены, как печные дымы, поникшие перед пургой.
- Жаль. Жаль, поздно нашли. Дай-ка, Гилёв, взгляну, — тянет над столом руку В. В. Краснов.
...Продолжение в следующей части.