Глава третья
Часть первая
Георгий, сидя на верхней полке парной, потянулся к тазику с холодной водой, бросил горсть на лицо, бросил ещё и с коротким облегчением отдулся.
— Нн-ну, хва-а-тит! — взмолился он устало, шевельнувшись тучным телом и тощим веником прикрывая голову от капающего горячим потолка. Степан тоже потянулся к холодной воде, со сладостным фырканьем бросил на распаренную розовость лица и тела оживляющий холод. Ответил не сразу:
— Терпи, обладатель бренного тела, хоть на сегодня легче будешь. — И неожиданно, как-то уж совсем ему не свойственно, выдал досадной болячкой засевшую в него озабоченность: — Не выходит у меня из головы эта барышня, Жорка...
Шевельнув распаренными мозгами и ненароком вообразив, что Станичников имеет в виду обычные для него амурные дела, в которых преуспевал без особых трудов и напряжений, Жорка Бурындин, сам будучи в таких делах неуклюжим и безнадёжным по причине заикания и тучной комплекции, недовольно посоветовал:
— Жж-е-э -нись, а то окоб-белеешь...
— Тьфу! Та не о том я тебе!
Их разговор перебил ввалившийся в парную и наощупь подлезший к ним подвижный мужичок на заметном веселе, протягивая запахший распаренным берёзовым листом веник:
— Мужики! Сделайте доброе дело — похлестайте!
— Уйди, смертный! — с грозной забубённостью остановил его Станичников выставленным пальцем. — Видишь, разговор у нас! Ну, народ... Никакой тактичности к рабочим интеллигентным людям...
Мужичок от такого напора опешил, поблуждал по ним глазами и обидчиво прогундосил:
— Интеллигенция... В бане, как на кладбище, все равные! Ещё б на голые жопы шляпы надели для отличия!
Не обращая на того внимания, Степан продолжал:
— Да не о девках я... Я о той пигалице, что в детдоме нам пела... Из головы не выходит...Ты ничего не заметил? Особенная она какая-то... Ты глаза её видел?!.. Ты за собой ничего не заметил? Всё нормально? А мне не по себе чё-то... Ох, чую я, неспроста она из головы не выходит!.. Неспроста колючкой в душе сидит!.. Как вроде по судьбе моей глазоньками своими царапнула!
— Угу... — не расположенный разговаривать, согласно кивнул Жора вроде как признаваясь, что и из его головы не выходит эта певунья детдомовская.
Сам же мысленно подивился тому, как в такой душегубке Степана не выпарилось из головы то, что до сих пор из него не выходит. Обычно, его голова даже в нормальных условиях была легко освободима всякого рода побочных забот. Сам Станичников откровенно объяснял феномен своей головы наличием глобального, природой данного, сквозняка в ней. А тут — «из головы не выходит...».
— Ну, довольно... — Станичников шлёпнул его по спине. — Вижу, сомлел ты. Пошли отсель.
В клубах пара они вывалились из того желанного для русского духа ада, где после тягот и передряг кость обретает упругость, тело — лёгкость и силу, а жилы — новую кровь.
Намыленные с ног до головы, выдраив себя и друг друга мочалками, стали, зажмуренные, под горячие струи душа, смывая выжатую из тела накипь трудовых дней. Следом — под струи холодные, где тело, мысли и нервы обретают необходимые для новых тягот жизни прочность и закал. И тут Станичников опять тронул оставленную в парной тему:
— А как думаешь, Георгий, какая этой певунье жизнь достанется? Ох, чую, непростая житуха ей достанется...
Его опять перебили на слове:
— Потри спину, товарищ! — весело протягивал мочалку тот же самый мужичок, да ещё и подмигивал хмельным глазом. — А я взаимно потом...
— Уйди, смертный! — опять наставил на того палец Стаичников, грозно выдвинулся из кабинки душа и навис над мужичком тренированным, рослым телом морского пехотинца. — Достал уже! Разговор у нас! Ну что за манера — второй раз перебивать?!
Мужичок, лицом весь в морщинку, смуглый, как цыган, с задорнодрачливыми, закрученными вверх усами, которые даже от воды не обвисли, часто замигал, досадливо сплюнул и в шутовской конфузливости прикрыл мочалкой мужское отличие:
— Ой! Не угадал! Опять интеллигенты!.. Извиняйте, прошу покорно! Я в пару-то и не разглядевши ваши величества!
Он повернулся и горделиво пошёл прочь, заложив назад руки и свернув за спиной непокорный кукиш.
— Во, даёт! — опешил Станичников. — На грубость нарывается... Обмылок! О чём я говорил, Георгий? Все паморки мне этот... своей рожей отбил! Я так думаю, Георгий, что надо бы в этот инкубатор детский ещё с ремонтом... А что?.. И тепло, и кормят, и работа плёвая. Там, с путёвым подходом. А лучше нас с тобой никто её не сделает.
— Так ведь, Георгий?
— Угу, — который уж раз кратко, без трудных слов, соглашался тот отплёвывая воду под душем и на слух улавливая в словах Станичникова не только резон, но и некий жест забубённого благородства.