Автомобиль В., мчавшийся по проселочному шоссе в сторону города, чудом не попал в аварию. Сначала руки водителя почувствовали дрожь на руле - это колеса зашуршали по шершавой обочине, потом машину начало потряхивать - переваливаясь через придорожные булыжники и сломанные ветки она катилась в кювет. Когда В. разлепил красные, слезящиеся от бессонной ночи глаза, до оврага оставалась всего пара метров. Он выжал педаль тормоза так, что колеса взрыли траву и брызнули мелкими комьями земли, а сам он китайским болванчиком кивнул вперед и, спружинив на ремнях, отлетел обратно на сиденье. Мотор заглох. Чертыхнувшись, он выбрался из машины, повел головой, разминая шею, и долго тер глаза костяшками пальцев. Затем осмотрел машину, и, подошел к краю и глянул вниз, в неглубокий овраг, заросший пожелтевшей от зноя сорной травой, перемежающейся островками сухих метелок и безлистыми скелетами какого-то кустарника на дне. Постоял с минуту, снова сел за руль и выехал на шоссе.
Едва он оказался на трассе, как почувствовал, что его снова клонит в сон. Потянулся за бутылкой колы в бардачок. На пассажирском сиденье болталась смятая упаковка от чипсов, мелкие картофельные крошки застряли в ворсинках велюровой обивки. Он купил эти чипсы на вокзале еще на пути туда, специально для Женьки. Она раньше их любила. А теперь, интересно, как..? Он сделал глоток из бутылки. Теплая газировка ударила в нос, вышибла слезы из глаз, он часто заморгал. Глянул на приборную панель. Похоже, он попадёт в больницу к самому окончанию приемных часов. Главное - успеть сегодня. Чтобы уже снять этот груз с плеч... А может, лучше опоздать?..
Он начал думать о предстоящей встрече с Асей. Представил ее глаза, стремящиеся перехватить его блуждающий взгляд, глаза, в которых до последнего будет трепетать надежда, что его жалкий потерянный вид − часть хорошо спланированного розыгрыша и сейчас в палату войдет Женя и обрушится на нее с объятиями. Когда Ася наконец поймет, что Жени за дверью нет, что она сделает? Разозлится? Зарыдает? Как бы не так. Она молча ляжет на койку, отвернется к окну, подложив под голову маленькие, в синих стеблях вен ладони. Это ее молчание всегда уязвляло его сильнее самого отборного словца... В. крепко сжал руль, пластмасса под его пальцами стала влажной.
Итак, ему нужно будет все рассказать ей о Жене. Но с чего начать? Описать все обстоятельно, начиная с бессонной ночи на пути туда, где он до самого прибытия мерял шагами длинный вагонный коридор, иногда прерываясь на сигареты? Или сразу перейти к главному, а потом попытаться все объяснить? И нужно ли вообще что-то объяснять? Какие бы слова он из себя ни извлекал, они не способны будут изменить сути: Ася умрет, больше не увидев их дочь.
-------------
С вокзала он сразу отправился по адресу, который был указан на последней открытке от Жени, полученной на Асин день рождения. Он хотел было заехать в отель и привести себя в порядок − утром, когда он придирчиво вглядывался в зеркало вагонного туалета, ему показалось, будто за ночь он постарел еще на пару лет. Ему бы немного поспать и побриться, чтобы не предстать перед Женей неухоженным стариком − ведь столько лет прошло. Однако, выйдя на платформу, он понял − ожидание встречи, за ночь распавшейся в голове на десяток разных сценариев, которые теперь хаотично кружили в голове, сведет его с ума.
Он взял такси, еще раз сверившись с открыткой, продиктовал адрес, и уставился в окно, скользя пустыми глазами по проносящимся мимо многоэтажкам. Открытки от нее приходили два раза в год: на день рождения Аси и на Новый Год. Они были короткими - несколько второпях написанных строк. Однако Ася всегда отвечала на них длинно и обстоятельно. Каждый раз она часами в задумчивости сидела за кухонным столом, проложив Женину открытку перед собой, и потом долго исписывала мелким угловатым почерком вырванные из тетради листы. Он не знал, о чем она писала. Не смел спросить. Сама она не рассказывала. Так они жили с того самого дня, как Женя ушла. Никогда это не обсуждали, ходили вокруг этой темы на цыпочках, как ходят мимо спящего хищного зверя, который, проснувшись, может взбеситься и разорвать в клочья. Даже имя ее избегали произносить. Копили в себе слова. Не поэтому ли Ася в конце концов заболела? Не эти ли слова зловещей опухолью затвердели у нее в груди? По крайней мере, с того момента, как они решили, что он поедет и разыщет Женю, Асе внезапно стало лучше. Перед отъездом она даже нашла в себе силы проводить его до больничного лифта на этаже. Как безмятежно она улыбалась ему, пока стеклянная коробка уползала вниз, скрывая из виду ее маленькую, ставшую плоской, как будто вырезанной из картона, фигурку.
Приехали быстро. Женин дом оказался обычной девятиэтажной панелькой, такой же, в какой жили и В. с Асей, поэтому найти нужный подъезд не составило труда. Он постоял поодаль минут десять, наблюдая за входящими и выходящими из него людьми. Всю дорогу в поезде он вертел в голове разные реплики, которые могли бы пригодиться ему в первые мгновения встречи, но здесь, на месте, все они показались ему нелепыми и разом забылись. Она не появлялась. Тогда он медленно побрел к дому, волоча ставший вдруг неимоверно тяжелым чемодан. В тряском лифте было душно и пахло псиной, он весь взмок. Перед дверью квартиры на узком пятачке этажной площадки он замешкался. Ему хотелось постоять еще немного, перевести дух, но он почувствовал, как пульс в висках разгоняется, а на глаза надвигается темная дурнотная пелена, и нажал на звонок. Сердце как испуганная мышь тут же юркнуло куда-то вниз, в желудок и там затихло, будто тоже прислушивалось к тому, что происходит за дверью. Оттуда не донеслось ни шороха. Он позвонил еще раз. Тишина. Поколебавшись, подождать тут или вернуться позднее, он выбрал второе, и хотел было уже развернуться и уйти, как вдруг из-за двери раздались поспешные шаги, и она распахнулась. На пороге стояла высокая негритянка, обернутая белоснежным полотенцем. Она, похоже, ожидала увидеть совсем не его, и от неожиданности вскрикнула, прикрыв ладонью ключицы.
− Простите...- проговорил он, тоже ошеломленный, − Простите... Евгения Павлова тут живет?
− Ааа...вы к Жене, − протянула негритянка, по-иностранному мягко выговаривая согласные, и поправила махровый тюрбан на голове, − Нет, она тут больше не живет. Съехала.
− Съехала? А куда?.. − спросил он и поспешно добавил, − Я ее отец.
− Отец? − глаза негритянки округлились, − Так вы... − и тут же спохватилась. − Понятно.
− Да...Ее мать тяжело заболела, и я приехал, чтобы увезти Женю. Домой.
Негритянка нахмурила брови, и помолчала несколько секунд, почесывая босой ступней одной ноги мускулистую икру другой: «Ну раз так... Я дам вам адрес. Заходите».
Он прошел за хозяйкой в гостиную, скупо обставленную видавшей виды мебелью. Озираясь, на вытертой диванной подушке он заметил небрежно брошенные маленькие кожаные шорты и открытый кожаный топ. На полу, скомканные, валялись колготки в сетку и уродливые туфли похожие на утюги, с каблуком и на высокой платформе.
Негритянка перехватила его взгляд, ловко нагнулась и подобрала колготки:
− Это рабочее, − пожав плечами пояснила она. − Я в клубе танцую.
− А Женя... Она тоже?..
− Ооо...- рассмеялась хозяйка, - Инспекция приехала. Да не волнуйтесь, ваша Женя хорошая девочка. Она в театре выступает. Это другая кухня.
Она долго рылась в объемной сумке и, в конце концов, вывернула ее содержимое на диван рядом с одеждой: на лоснящейся подушке образовалась горка разноцветного женского хлама, из которой она выудила маленькую записную книжку. Закинув ногу за ногу, принялась писать и продолжала рассказывать, не поднимая закрученной полотенцем головы:
− Мы с Женькой много лет знакомы. Вместе поступали на медицинский: я на стоматологию, она на врача общей практики. Обе провалились. С тех пор снимали вместе. Вот, − она протянула ему вырванный из записной книжки листок, − Адрес театра записала тоже. Смело можете ехать сразу туда. Наверное знаете, что у нее сегодня премьера, раз вы тут?
− Да-да, - соврал он, тщательно сложил листок с адресом и убрал во внутренний карман вельветового пиджака.
Провожая его, в дверях негритянка сказала ему в спину, уже уходящему:
− Почему вы раньше не приехали?
− Что? − растеряно обернулся В.
− Она ждала вас раньше. Тогда...− серьезно сказала негритянка.
Он беспомощно передернул плечами:
− А теперь?
Она покачала головой:
− Не знаю...
-------------
Когда на трассе показалась стелла заправочной станции, В. сбросил скорость и принял вправо. Он остановился возле единственной колонки, на которой не висела табличка "Не работает", и посмотрел на приборную панель: стрелка подрагивала в нескольких миллиметрах от деления полного бака. Он вспомнил, что заправился на вокзале перед отъездом. Тем не менее, он вставил пистолет в лючок и слушал тихое урчание, с каким нутро машины поглощало бензин. Как только пистолет щелкнул, он вернул его на рычаг и направился к магазину. Лохматая собака, серая и пыльная, ленивая от жары, дремала у входа, иногда вскидываясь и клацая зубами на пролетающих мимо мух. Она нехотя подняла длинную морду от лап и проводила его сонным взглядом. В магазине гулял кондиционированный сквозняк, от чего длинные ленты с густо налипшими мушиными телами раскачивались под потолком. За прилавком пожилой мужчина что-то писал в большом блокноте, бормоча себе под нос; он, как и собака, едва повернул голову, чтобы взглянуть на посетителя. В. прошелся вдоль стеллажей с автотоварами, постоял у витрины с заветрившимися сэндвичами, взял из холодильника колу. Спросил, нет ли в продаже столичных газет. Продавец завозился, встал, продолжая бормотать что-то свое, закопошился в стопке, сваленной на прилавке, и, в конце концов, шлепнул перед ним мятый номер «Воскресного курьера», пробурчав: «Только это», после чего снова занялся своей писаниной. В. расплатился и тут же пролистал газету: выборы, Чемпионат мира по хоккею, военные действия на Ближнем Востоке, в разделе культура - какие-то выставки, Венецианская биеннале… И ничего про Женю. Он не прощаясь вышел из магазина, бросил газету в урну при входе и вернулся на шоссе. Собака несколько раз устало тяфкнула ему вслед.
--------------
Через час он уже стоял перед дверью ее новой квартиры и разглядывал массивную деревянную с резными виньетками входную дверь. Сперва он хотел было отправиться прямиком в театр, но затем решил заехать посмотреть, как она живет. Смутный страх застать ее в нищете, который терзал его до встречи с бывшей соседкой, рассеялся окончательно: и дом, и парадная свидетельствовали об обратном. Теперь он не спеша перебирал в голове родившиеся прошлой ночью сценарии встречи, примеряя их к новому Жениному положению.
Внезапно снизу раздались шаги. Он глянул в пролет и увидел в лестничном лабиринте женскую руку, прыгающую вверх по мраморным перилам как большая лягушка. Он поставил (почти уронил) чемодан, одернул пиджак, поправил очки и спешно зачесал пятерней растрепавшиеся волосы. На лестничной площадке появилась женщина. Она показалась ему похожей на его школьную учительницу математики: неопределенный возраст, прилизанная, волосок к волоску прическа на пробор, строгий темно-синий плащ, подведенные вечным недоумением брови.
− Вы к кому? − увидев его, она замерла на последней ступеньке.
− К Жене, - отчеканил он, − То есть…к Евгении Павловой.
Женщина нахмурилась, как будто услышала неправильный ответ.
− Госпожа Ковальская сегодня в театре, − сообщила она и сложила руки на груди, − Что ей передать?
− А…− Ковальская...- растерялся он, - Она что...? Ничего, ничего... Я попозже...
− Кто ее спрашивает? – перешла в наступление женщина.
«Обслуга, наверное», - догадался В., и промямлил:
− Я...ее родственник.
− Родственник, - женщина вздернула и без того высоко нарисованные брови на самую верхушку лба. − Прекрасно. Видимо, дальний?
− Что? − не понял он.
− Приехали, говорю, издалека, - она кивнула на потрепанный с махрящимися углами чемодан.
− Да…да…- бормотал В., − Я потом…в другой раз…
− Так ничего не будете передавать? – переспросила женщина уже из-за полузакрытой двери.
Он мотнул головой. Дверь хлопнула.
«Госпожа Ковальская. Госпожа Ковальская. Ковальская, − слова заевшей пластинкой заскрипели у него в голове. − Господи помилуй, вышла замуж… И кто такой этот Ковальский, черт его дери?»
На улице воздух был густым и тягучим от запаха сирени, В. показалось, что он застревает у него в горле, не доходя до легких. Он силился глубоко вдохнуть, но не получалось. Голова внезапно разболелась и отяжелела, будто ее набили мокрыми опилками. Нестерпимо захотелось оказаться в гостинице, залезть в горячий душ, а затем растянуться на прохладных накрахмаленных простынях и забыться сном. Вместо этого он поймал такси и поехал в театр.
---------------
Дорога сделалась бугристой, и автомобиль то и дело подскакивал на ямах и рытвинах: хотя этот участок ремонтировали постоянно, видимо, таковы были особенности здешней земли, которая не желала лежать смирно под гладким асфальтовым покрытием. Так он понял, что подъезжает к обрыву. Впереди дорога упиралась в небольшой подъем и круто сворачивала влево. Тут поставили низенькую решетку, чтобы любители ночной романтики не парковали на подъеме машины − говорят, были случаи, когда свидания заканчивались весьма плачевно. Впрочем, в тот памятный вечер − сколько лет прошло? Семь? Нет, восемь − этой решетки тут еще не было. В. затормозил у обрыва, припарковал машину на обочине и взошёл на пригорок. Вид сверху в самом деле открывался чудесный: внизу матовым бархатным лоскутом лежал лес, на котором крупной темно-синей пуговицей поблескивало озеро. От высоты у него немного закружилась голова, он почувствовал на миг, как будто треснутая почва крошится и уползает из-под кроссовок, как и тогда, когда он в последний раз разговаривал с Женей. Его память сохранила этот вечер какими-то обрывками, и В. даже иногда казалось, что по прошествии лет она по-стариковски добавляет к нему новые мелкие детали, которые поначалу померкли на фоне главного. Вот например он помнит, как сидит на кухне с газетой в руках, в сотый раз перечитывая один и тот же абзац, и искоса наблюдает за Асей, которая то и дело как бы невзначай подходит к окну. Она пьет уже третью чашку чая, звучно размешивая сахар ложечкой. Руки её чуть заметно дрожат. Он тоже не сводит взгляд с минутной стрелки: Женя должна была вернуться с танцев час назад.
− Их задержали, наверное, − в конце концов произносит Ася, и смотрит на В. умоляющими глазами.
− Я съезжу? − он встает с дивана.
− Да-да, давай...
Еще издалека, на светофоре, он видит, что в окнах танцевальной студии не горит свет. Входная дверь заперта. Голова начинает кружиться, как после первой утренней затяжки, он возвращается в машину и долго не может попасть ключом зажигания в скважину. Что теперь? Ехать домой? Может, она уже там, уплетает как ни в чем не бывало яичницу на кухне. А если нет? Тогда что? Обзванивать подруг, слышать в ответ страшное: «Нет, она не у нас. Она, кажется, поехала домой сразу после занятий». В. заводит машину и направляется в противоположную от дома сторону. Недалеко от города есть озеро, на котором предыдущим летом Женя и ее одноклассники часто засиживалась допоздна, жгли костры. Хотя стоит прохладный май, он не оставляет крошечной надежды по какому-нибудь недоразумению найти ее там. А воздух понемногу мутнеет от сумерек.
Проезжая мимо обрыва он сбрасывает скорость чтобы лучше рассмотреть темный громоздкий силуэт автомобиля на пригорке: две тени − мужская и женская, мелькают в контровом свете. Он останавливается и осторожно, чтобы не помешать парочке, щурясь от бьющего в глаза закатного солнца, подходит ближе. Женя сидит на капоте. Она обнимает коленками талию какого-то парня, руки ее обвились вокруг его шеи, в ладони зажато зеленое горлышко бутылки. Они о чем-то тихо разговаривают, Женя часто смеется и отхлебывает из прямо из бутылки. Видно, что она уже под хмельком. Он окликает ее по имени. Парень резко отстраняется, а Женя без тени смущения спрыгивает на землю.
− Привет, − говорит она, складывает руки на груди и смотрит на него спокойно, но без улыбки.
− А ну марш в машину, − шипит В.
− Познакомься, это Костя. Мой парень. − Женин язык немного заплетается. − Я как раз хотела...
− Ты что, пьяная? – прерывает ее В.
− Нет, ты что, мы только немного…
− Марш в машину, − цедит В. сквозь зубы. Ему хочется схватить ее и силой, потащить к своему форду, но − он хорошо запомнил это ощущение − ярость пронзила его, и он не может сдвинуться с места.
− Я никуда не поеду. Мы тут еще посидим, и потом он меня отвезет, − говорит она невозмутимо и показывает рукой в направлении парня, который нервно топчется неподалеку. − Я уже взрослая, пап.
− Взрослая? Не явиться домой без предупреждения - это ты называешь взрослостью? Мать чуть с ума не сошла, все глаза проглядела... А ты тут!... С этим..!
− Я просила Наташу, чтобы она позвонила предупредить. Она что, не звонила? − на Женином лице проступает сожаление. − Вот блин.
− Еще раз повторяю... −начинает В.
− Да подожди! − перебивает его Женя, − Послушай! Сегодня такой день... Меня выбрали! Ты представляешь? – на ее лице проступает воздушная улыбка, − На занятия приезжали педагоги из Студии Барышникова. И меня пригласили танцевать в студию в Москве! Я смогу переехать в Москву! А вообще у них по всему миру отделения, - она отпивает большой глоток из горлышка и победно поднимает руку вверх. Пронзенная солнечным лучом, полупустая бутылка зажигается как зеленый фонарь маяка и снова потухает.
В. бросается к Жене, выхватывает бутылку из ее рук и швыряет в обрыв. Потом хватает ее за рукав джинсовки и тащит к машине.
− Москва? Москва... − слова клокочут у него в горле, как пузырьки в кипящей кастрюле. − Ты у меня из дома больше не выйдешь без разрешения. Кончено, слышишь. Доплясалась. Готовиться поступать надо, а у нее одни танцы на уме. И с этим, − он дергает головой в сторону Кости, − тоже кончено.
Женя делает рывок, джинсковка трещит, и вот она уже стоит возле своего вконец растерявшегося дружка. Ну и вид у него, жалкий щенок, только и храбрости девок за ляжки трогать. Женя выставляет руки вперед и кричит:
− Не прикасайся ко мне! Слышишь! Ты не имеешь права! Я уже взрослая! Кось!
− Эээ... − блеет парень, − Нууу ....в самом деле...
В. жалеет тогда, что не захватил с собой отцовский дробовик.
− Ты слышала меня? Немедленно в машину, − голос его вибрирует от бешенства.
− Я с тобой не поеду! – орет Женя, согнувшись пополам, − Как вы все меня достали своим поступлением! Да я лучше сдохну, чем буду учиться на врача! Тухни ты сам в этой своей дыре до скончания века! А я! Я буду жить в Москве! Поехали, − командует Женя и толкает парня в бок, − отвезешь меня домой.
− Если ты сядешь с ним, домой возвращаться не смей, произносит В., и удивляется насколько ровно звучит его голос. − Никогда, слышишь?
Он молча смотрит, как она идет к уже стоящей под парами машине, открывает дверь, хлопает. Сквозь окно отъезжающего автомобиля он видит, как она окунает лицо в ладони.
Он подходит к краю обрыва, из которого уже поднимается жидкая ночная чернота. В голове у него пусто, не считая одного вопроса: «Что я скажу Асе?»
----------
Он увидел ее издалека. Она смотрела на него с огромной в несколько человеческих ростов афиши с исполинской надписью "Ева", отпечатанной мясистыми плотско-розовыми буквами. Смотрела словно бы оттуда, из того давнего вечера, с тем же выражением решимости и отчаяния, так, будто хотела крикнуть забытое тогда «Да пошел ты!»
В кассе она тоже глазела на него отовсюду, и, сгорая под ее перекрестными взглядами, он едва дождался, когда пары в вечерних туалетах перестанут толпиться за контрамарками. Обменяв почти все содержимое своего обтрепанного кошелька на билет в партер, он вывалился из кассы в фойе и оказался посреди пестрой, жужжащей и благоухающей как гигантская клумба, толпы. Протискиваясь меж смокингов, полуголых спин и зияющих декольте, он, наконец, выбрался в длинную галерею, и, радуясь открывшемуся пространству, принялся мерять ее шагами из конца в конец.
После третьего марша, когда очередь в буфет разбухла и выползла в проход, волнорезом разбивая поток прогуливающихся, он машинально примкнул к ней. У стойки, поколебавшись между коньяком и шампанским (Ася, будь она здесь, непременно выпила бы шампанского), он заказал того и другого и, не найдя свободного столика, встал поодаль у панорманого окна. Повернувшись лицом к стеклу, он неслышно чокнулся краями бокалов и одним махом осушил фужер. На сердце у него вдруг стало легко и почти весело, он достал из кармана вельветового пиджака гладкий прямоугольник билета, поднял очки на лоб и долго вглядывался в Женин портрет, напечатанный на обороте. Потом представил, что вот сейчас, через напудренную толпу к нему могла бы протискиваться Ася, тоже напудренная, черное кружевное платье красиво оголяет полные плечи, от которых сейчас осталось одно воспоминание, руки теребят шелковую сумочку с кисточкой ту, что они купили несколько лет назад во время поездки в Санкт-Петербург и которая так и пролежала в шкафу, ни разу нигде не побывав. Она подхватывает его под локоть горячей влажной от волнения ладонью и тащит в зрительный зал. Прозвенел третий звонок. Ася, счастливая и здоровая, за мгновение растаяла, и внезапная легкость – вместе с ней.
Едва он успел занять свое место в партере, как на зал опустилась тропическая ночь. В непроницаемой тьме прозвучали первые такты музыки, дикие и отрывистые, похожие на крики лесных зверей. Казалось, что они, никому не видимые, беснуются на сцене, но стоит только включить рампу, как они бросятся в зал. Наконец откуда-то сверху плеснул свет и застыл ровным овалом на середине сцены. Сначала пятно пустовало, затем из темноты на него выпрыгнул плясун в трико телесного цвета с цветочным венком на голове. Он совершил несколько дёрганных танцевальных движений и застыл, задрав мускулистые руки к потолку. В зале послышались редкие хлопки. Звериный лязг утих и сменился чем-то отдаленно напоминающим птичий щебет. В. не отрывал глаз от сцены. Сперва он увидел ее ноги, показавшиеся из-за верхней кулисы. Затем постепенно возникло все остальное - она плавно опускалась вниз, раскачиваясь на качелях, увитых зелеными пушистыми ветками и гроздьями белых цветов. В. сначала показалось, что она абсолютно голая, но, приглядевшись, он рассмотрел, что она вся обтянута прозрачной сеткой, только три маленьких зеленых лоскута, призванных изображать фиговые листы, образовывали на ее теле перевернутый треугольник. Золотистые волосы прикрывали плечи и доходили почти до острых локтей. Она болтала худой длинной ногой и ела яблоко, на лице ее блуждало выражение сладостного блаженства. Когда до земли оставалось метра полтора, Женя отшвырнула недоеденный огрызок, изогнулась и прыгнула вниз, в объятия заждавшегося Адама. Она ловко обхватила его ногами за талию, а он развернул ее к публике спиной, ниже которой розовела ничем не прикрытая плоть. Зал засвистел и захлопал, как стадион во время гола. В. почувствовал как в рот ему хлынула слюна с привкусом коньяка и еще чего-то муторно-сладкого. Он встал и начал пробираться к выходу, топчась по наполированным ботинкам, выскочил на улицу, и едва успел сплюнуть густую как клейстер жидкость, рвущуюся изо рта, в урну. Скорей, скорей, прочь отсюда, на вокзал, домой... Он закурил, несколько раз вхолостую щелкнув зажигалкой. «А чего ты ждал, старый дурак? - спросил он себя. - Ведь она могла бы танцевать стриптиз в баре...А тут - театр. Искусство». Он криво усмехнулся. Начал думать, чем, собственно, увиденное так ужаснуло его. Тем, что он никогда до этого момента не видел свою взрослую дочь голой, а теперь увидел одновременно с несколькими сотнями людей, да еще в таком откровенном ракурсе? Или тем, с каким ненаиграным бесстыдством она соскочила в объятия этого прыгуна? А ведь она замужем, неужели ее благоверного это устраивает? А может этот в трико и есть ее муж, Ковальский? Мысли густо клубились в голове, как сигаретный дым в прохладном вечернем воздухе. Понятно было одно - счастье, что Ася этого не видит. Ей было бы тяжело. «Но еще тяжелее будет, если я просто уеду, - думал он, - Что я скажу ей тогда? Ведь она ждет новостей. Если про спектакль умолчать, то объяснить почему я не привез…и даже не поговорил ... с ней.., будет сложно...Значит, придется остаться и поговорить.» Внезапно В. поймал себя на том, что думает о Жене как о чужом человеке. Эта мысль поразила его − ведь он-то ехал на встречу с дочерью. Его дочь, Евгения Павлова, 18 лет от роду уехала на машине с парнем и больше не вернулась. Она была тихой неприметной девочкой, которая по выходным ходила с подружками на танцевальный кружок. А эта распутная голая женщина на качелях − какое она имеет к ней отношение? Кто такая госпожа Ковальская?
Он достал из пачки третью, последнюю сигарету. С неба забрызгало, как будто где-то отряхивалась большая собака. Он вышел из-под стеклянного козырька и подставил лицо под мелкие холодные капли. Дождь освежил его, как будто вытер лицо влажной салфеткой. Через дорогу засуетились цветочники, спеша спрятать от дождя непроданные букеты: они складывали цветы в ящики, и грузили их в старенький коптящий сероватым дымком фургон. В. подошел к порядком опустевшей цветочной поляне и купил охапку зеленовато-белых гортензии, безропотно заплатив угрюмому толстяку-азербайджанцу заломленную им двойную цену. Цветы пахли домом. Точнее, дачей. В год свадьбы они с Асей купили маленький, ржаво покрашенный олифой деревянный домик в дальнем садоводстве. Ася, тогда уже беременная, посадила прямо под кухонным окном куст гортензий и, когда они распустились, по несколько раз на дню бегала нюхать огромные, с пол человеческой головы соцветия. Потом гортензия вымахала и стала стучаться в кухонное окно, а когда ей отворяли, наполняла кухню тонким чуть горьковатым травяным ароматом. Есть фотография Жени − ей, может быть, года три или четыре − где она сидит под этим огромным, кажущимся деревом кустом, и трет расшибленную коленку. Это фото должно быть до сих пор где-то на даче, заткнуто за угол трюмо.
Дождь закапал тяжело и густо, очки В. покрылись мокрыми непроницаемыми для взгляда дорожками. Пока он, подняв их на лоб, выискивал навес, с неба хлынуло. Прямо за спиной В. синей неоновой вывеской мигал бар, и он в два прыжка оказался внутри. Там было пусто и пахло чесночными гренками, из колонок доносился джаз. За стойкой молодой парень с голыми по плечи руками в разноцветных наколках протирал салфетками бокалы. В. сел на отполированный до гладкости штанами посетителей барный стул и заказал пиво.
− На премьеру? − бармен, ставя на картонный кружок перед В. круглобокий бокал с мутноватым напитком, кивнул на цветы, развалившиеся по стойке. − Могу в вазу поставить.
− Оттуда, − неохотно бросил В.
− И как вам? Не очень, видно, раз вы здесь?
− Не очень.
− Обидно, − развел руками парень, − прикидываю, какие деньги за билет отдали. Там, по ходу, весь бомонд сегодня. Столько «бентли» перед театром никогда еще не видел, даже кортеж с какой-то шишкой приезжал. Может губернатор, я не знаю...А чего вы ушли, в самом деле так ужасно было?
В. молча отхлебывал из кружки, уперев взгляд в зеркало позади бармена.
− Тут на днях заходил звуковик из театра выпить, рассказывал, что постановка - просто бомба. Там типа библейский сюжет, и все актеры нагишом, а потом они по сценарию того... совокупляются на сцене, − бармен качал головой, стекло в его руках противно скрипело, − Вы это видели? Я б такое не смог в театре смотреть. Я так-то не против эротики и порно, но по мне так это перебор... Вы поэтому ушли, да?
В. сделал большой глоток из бокала, достал из бумажника последнюю купюру и засунул ее под донышко, взял цветы, оставившие разлапистый мокрый след на стойке и молча пошел к выходу. Ливень поредел, и крупные, но уже незлые капли плюхали в огромную лужу на тротуаре. Он постоял немного под крышей, затем, когда круги на воде практически исчезли, направился обратно к театру.
Возле служебного входа, располагавшегося во дворике с торца здания, ошивались несколько типов. Они беспорядочно бродили по небольшому асфальтированному прямоугольнику, не глядя друг на друга и избегая попасться друг другу на пути. В. прошел и остановился у самой двери. Типы обеспокоенно косились на него, но продолжали молча чертить на асфальте только им ведомые траектории. Один из них, молодой парень в вязаном жилете с длинными вьющимися волосами, которые показались В. похожими на волосы той, новой Жени, в конце концов, подошел к нему.
− Приветствую! Вы из какого издания? − дружелюбно поинтересовался он.
− «Культурная неделя», − наугад буркнул В.
− Серьезно? И вас не аккредитовали? Чудеса. А я из «Воскресного курьера». Мы отправляли запрос на аккредитацию, но в последний момент меня не нашли в списках. Признаться, я опоздал немного. В редакции, естественно, не знают, иначе был бы скандал... Они скоро должный выйти, − он бросил взгляд на электронные часы на запястье, − Пусть нам повезет, − с наигранной веселостью сказал он. В. молчал. Неудачливый журналист тоже помолчал немного.
− Сигаретой не угостите? − спросил он. − Я у всех спросил, тут никто не делится.
В. нащупал в кармане пустую пачку и мотнул головой.
− Все ясно...- вздохнул журналист. − Третий час тут торчу. Скоро сдохну без курева. А большой планируете материал?
В. поднял на него глаза. Журналист под его взглядом скорчил гримасу, отступил на шаг назад и шутливо поднял руки, мол, сдаюсь, сдаюсь, больше не будет дурацких вопросов. Он еще постоял рядом, гоняя носком кроссовка веточку по асфальту, затем заскучал и отошел в сторону.
Они ждали долго. Темнота во дворике сгустилась и стала совсем плотной, почти как в зрительном зале, только свет фонаря над крыльцом прочерчивал посредине зыбкую лунную дорожку, и когда кто-то из ожидающих пересекал ее, материализуясь из мрака, то казалось, будто хищная рыба выныривает из черной воды, преследуя добычу. Наконец дверь служебного входа распахнулась, из проема хлынул свет, и вместе с ним из здания выплеснулась группа людей: нарядные мужчины и женщины, несущие охапки цветов. Среди них он увидел и Женю, одетую во что-то светлое, с аккуратно убранными в пучок волосами, как показалось В., ослепительно красивую. В ней не было никакого сходства вульгарной обнаженной девицей на качелях из спектакля, не было и сходства с ее дочерью – это была не Женя, это была взрослая женщина, ухоженная, уверенная в себе. Журналисты кинулись к ней как пираньи, мгновенно окружили, наперебой забросали вопросами. Она как будто немного растерялась и, устало улыбаясь, повернулась к мужчине, стоявшему за ее спиной. Он зашептал ей что-то на ухо и положил руку на плечо. Она кивнула.
− Госпожа Ковальская, госпожа Ковальская, как вы себя чувствуете в роли первой женщины? Какие испытываете чувства, появившись на сцены без одежды?
Женя молчала, окруженная цитаделью из людей и цветов. Она рассеянно водила взглядом по дворику, высматривая что-то за спинами журналистов. Так она встретилась взглядом с В. На секунду задержавшись на его лице, он скользнул вниз к гортензиям и затем, не изменив выражения, двинулся дальше и вдруг озарился радостью - во двор с урчанием вкатился черный, почти неразличимый во тьме автомобиль. Взяв мужчину под руку и произнеся несколько «извините», она проскользнула мимо журналистов и исчезла за дверью авто. Цветы погрузили в багажник и через минуту машина скрылась за воротами. Журналисты, расстроенные неудачей, побрели прочь со двора. Объединенные провалом, они разговорились и обсуждали, не зайти ли им выпить в бар напротив. В. остался во дворе один.
------------
Он смотрел в манящую пустоту обрыва и думал о том, как за последние 8 лет все изменилось, перевернулось с ног на голову: ни Асю, ни Женю не вернуть, и только он все там же, снова у того же края, с тем же беспомощным вопросом в голове: «Что сказать Асе?», на который у него по-прежнему нет четкого ответа. Хотя нет. На этот раз есть. Она его не узнала. Он скажет Асе правду. Она его не узнала. Ему на мгновение захотелось сделать маленький головокружительный шаг в бездну, и это показалось ему таким простым ответом на все без исключения вопросы, что он отпрянул от края. Заспешил назад − нужно было торопиться в больницу. Когда он открыл дверь автомобиля, в нос ему ударил свежий запах гортензий, доносившийся с заднего сиденья.