Я видел дрожащие в заливах огни маленьких рыбацких городов и кружку дымящегося крепкого кофе в свете качающегося под потолком фонарика;
шестидесятилетнюю толстую алеутку, пляшущую со своими дочками в баре «Мекка» и обнаженного по пояс индейца, вырубающего из цельного елового бревна тотем для продажи туристам;
поля ламинарии со стадами визгливых морских выдр под мокрым небом;
смотрящие в океан черными провалами окон покосившиеся русские церквушки в заброшенных деревнях;
выглядывающие из темноты прошлого столетия лица в сомбреро на картинах в мексиканском ресторанчике в Хомере и ночные молнии маяков на далеких мысах, свирепый фордевинд и растущие за кормой горы волн, шакалий вой в такелаже и тонны вылитой в море мазуты;
размокшие мозоли ладоней, похожие на белые махровые салфетки;
наполненный звуками Чайковского, залитый электрическим светом пассажирский лайнер, везущий алеутов в отпуск и огромные серебристые цистерны с дизтопливом в Датч-Харборе, снабжающие солярой суда в Северной пацифике от Пусана до Астории,
индианку, вырезающую из жаберных крышек лосося миниатюрных палтусов для сережек и мою лодку — скорлупку, пропадающую и вновь появляющуюся среди пенных грив, - музыка этих холодных волн, бегущих из туманной сырости, мне ближе и понятнее, чем теплая волна Анапы, шлепающая по попке перезрелую распутницу.
На промысле я написал объем работ по яхте — он составил 110 пунктов.
Если у кого-то из друзей яхтсменов, - железных людей, ходящих на деревянных яхтах, количество работ на пластиковой яхте вызовет недоумение, то для них я готов огласить весь список у себя дома на камбузе и даже дать копию.
В конце мая я должен сбросить «малышку» на воду и пройти 309 миль в противоположном моей цели направлении - в Петропавловск-Камчатский для оформления отхода и предъявления властям.
В книге классификации яхт я нашел фразу, чрезвычайно меня обрадовавшую.
Моя «Александра» оказалась непригодной к большим походам только из-за недостатка комфорта на борту.
Уверен, что эта характеристика относилась к женскому экипажу, в остальном это была маленькая копия больших яхт, набитых всякими рундучками, камбузами, душами, дизелями и возможностью вставать и передвигаться в них во весь росте риском приобрести пару шишек на лбу.
Шторм, встреченный в сентябре 1995 года, а это был сильный шторм, убедил меня в крепости корпуса, - толщина его бортов и днища не уступала яхтам, превосходящим мою в размерах.
Я выучил характер яхты, ее способности и капризы.
Она не любила идти в бейдевинд (круто к ветру), возможно, причина тому - «перегретый при обкатке» и измахраченный основной парус Грот, доставшийся по наследству от прежнего экипажа, - на нем никогда не брали рифы и насиловали в любой ветер; ее широкая каплевидная форма с плоским днищем обеспечивала в сильный ветер неслабый дрейф, для борьбы с жестоким штормом яхта была очень легка, но не всем же яхтам быть большими и тяжелыми.
Как я уже говорил, ей не нравились преобладающие в любом плавании ветра с носа, зато она была очень маневренна и отзывчива на малейшее движение румпеля.
После близости с женщиной начинаешь иначе к ней относиться — появляется нежность, - такое же чувство я испытал кяхге, она отражала все мои желания и вселяла в меня уверенность.
Не выходя далеко за пределы родной Авачинской губы, малышка много испытала; ее борта были обшарпаны, нос под пяткой разломанного пополам реллинга имел дыру величиной с кулак, что говорило о «лихости» швартовок, корма также оббита до дыр по периметру, у массивного киля от мощного удара о скалу, спереди снизу был выщерблен кусок чугуна и, как следствие — отскочившие от днища флоры (жесткие отформовки, придающие конструкции прочность).
Я был дружен с начальником заставы и с его позволения склонная от рождения к странствиям яхта одну навигацию провела под охраной штыков, эстетично украшая задний двор войсковой части и застрахованная от появления в салоне фекалий и оскверняющих слов на бортах.
Выехав с охоты в первый день весны, в перерыве между пургами, я перевез яхту к моей «байдарочной пристани» - к огромному шеду, обитому с фронтона черепами павших каланов, где, бывало, в дни местных праздников под сенью алеутских каяков сиживало и плясало до сорока островитян.
Когда рыбкооп продавал его — бывший склад, я случайно выиграл конкурс среди любителей домашней живности.
После вставленных окон и косметики в шеде был возведен второй этаж, обитый оленьими шкурами, картинами и распоряжениями Гребницкого, привезена из местного музея антикварная мебель, находившаяся там на хранении и немного от этого пострадавшая.
Задний двор являл собой устье речки и вид на океанский прибой, здесь же для ориентации стоял указатель наиболее значительных мест в Тихом океане от бухты Комсомольской до мыса Горн с дистанциями в милях, которые многие принимали за метры.
Тут же стоял флюгер в виде зубастого кита, указатель кто-то иногда разворачивал для дезориентации шпионов, - это, кто помнит, осталось с тех времен, когда течения и ветры у нас были засекречены.
В этом шеде, по-нашему — сарае, любили останавливаться бродяги и чужеземцы, был алеут с острова Атка, а одна строящаяся немецкая семья даже отмечала при свечах и шампанском на левиафановой лопатке Новый год.
Шед этот пристегнут к повествованию с умыслом, - эта была отличная база для ремонта яхты, исключающая хождения на обеды, ужины, ночлеги и поиски сверл, наждака и тисков, та база, уходя от которой, всегда к ней вернешься, - иначе зачем тогда путешествовать, если некуда возвращаться?
(Продолжение в следующей части)