Звали его Борис Алексеевич. А в кругу ребят – просто Боба. Низкого росточка, большеголовый, широкий в плечах и узкий в талии, Боба мог похвастаться и бицепсами, и прочей мускулатурой. Каждая мышца была проработана.
Жена говорила : «По тебе анатомию изучать можно. А все-таки смотреть не очень-то приятно».
Боба парировал : «А тебе приятно было, когда на нас на мосту напали четверо и я их всех разбросал?!»
Когда он заходил в автобус, то садился рядом с компостером. Билет держал наготове. Если только заходил контролер, Боба неуловимым движением засовывал билет в компостер и пробивал его.
Ему шел шестой десяток, а в таком возрасте уже докучают хворобы. Однажды в колхозе, куда послали отдел нашего проектного института на однодневную помощь в уборке помидоров, сотрудник справлял малую нужду. Боба подошел сбоку, молчаливо и пристально посмотрел и многозначительно молвил: « А напор ничего, хороший». Видимо, уже начинала досаждать предстательная, и его напор оставлял желать лучшего. А может, и не было напора. Стекала моча вялой струйкой. А к врачу обращаться страшно. Не болит и ладно.
Вторая проблема Бобы – грыжа живота. Сама по себе она была небольшая и напоминала о себе редко.
«Вчера в отделе был день рождения у сотрудницы. Так вот, когда я танцевал с ней, то время от времени поднимал ее и кружил. Она обворожительно смеялась. А после сабантуя грыжа часа полтора пекла. Прямо жжение какое-то».
В городе открылась станция юных техников. И Бобу как вдумчивого конструктора попросили сконструировать робота, чтобы установить на постаменте возле станции.
В этом роботе из сияющей плакированной листовой стали Боба воплотил себя. Точная его копия.
Та же крупная голова, посаженная на широкие плечи с мускулистыми руками, узкая талия, небольшой ростик...
Умер Боба сразу же после ухода на пенсию. Может, сказалась резкая смена жизненного режима – из повседневной рабочей суматохи в вялую праздную жизнь. Может осложнились болезни….
Еще долго стоял робот возле станции юных техников – двойник Бориса Алексеевича.
Но поменялись времена, пришли лихие девяностые, резко изменилась жизнь.
И не стало ни робота, ни пьедестала.