Глава вторая
Часть седьмая
Она же молча продолжала заниматься своим делом, будто и не было никого рядом. Тем неожиданней для Станичникова, а для Жорки особенно, было то, как подойдя к нему и пристально глядя в его глаза со свойственной лишь ей проницательностью, она произнесла тихо, но внятно и даже твёрдо:
— Мне жалко вас... Я доктором буду... Я вылечу вас — вы заикаться не будете. А сейчас я ничего ещё не могу, чтобы вам и дяде Степану помочь. Ему тоже скверно бывает... Сейчас я только песенку могу...
Жорка замер, так и с не зажжённой папиросой в губах, захлопав глазами, — как дитя растроганный, растерянный и смущённый. И Станичников скособочено застыл на «козлах».
А она запела тоненько и слабо, но бедово, как пелось это в старом фильме «Кубанские казаки», как научила её старая нянечка Домнушка:
Каким ты был, таким ты и остался, Орёл степной, казак лихой!
Зачем опять в своих утратах Меня хотел ты обвинить?
В одном, в одном я только виновата, Что нету сил тебя забыть.
Жорку её слова и жертвенное пение её, да и весь облик — поразили. На него было жутковато смотреть: круглое лицо его вытянулось за счёт отвисшего двойного подбородка и полуоткрытого рта с прилипшей к нижней губе папиросой; растерянные, округлившиеся глаза влажно глядели на неё с такой жалостью, и слушал он с таким раболепным, готовым пустить слезу восторгом, что и Станичникову, тронутому до крайности, захотелось прокашлять засвербевшее в горле сопереживание.
Медленно, боясь шумнуть, опустился он на «козлы» и сел, свесив ноги. Незнакомая, чужая для его жизнетворной, бесшабашной натуры тоска стала заполнять какие-то неведомые до сего дня пустоты в душе, — и рука дёрнулась туда, и пальцы сжали кожу груди под левым соском.
Суть совпадений — быть случайными и не случайными... Суть не случайных — быть судьбоносными... То была любимая песня покойного отца-фронтовика, слышанная-переслушанная в детстве изрядно — по поводу и без повода...
Свою судьбу с твоей судьбою, Пускай связать я не могла,
Но я жила, жила одним тобою, Я всю войну тебя ждала.
Ждала, когда наступят сроки, Когда вернёшься ты домой,
И горьки мне, горьки твои упрёки, Горячий мой, упрямый мой.
Теперь он не только лицезрел это людское создание, но видел и стоптанные сандалики на ней, и испачканные чулочки на острых коленках, и опущенные по швам худенькие, в тонких, голубеньких жилках ручки, камышинками выглядывающие из коротких рукавов, и напряжённую от пения шейку в мелких завитушках волос среди хвостиков, и не стало объяснения тому, что вдруг окончательно сотворилось в его душе...
Необъяснимо почему, но непроизвольно и сразу не очень смело стали, а следом и скорым накатом запели уже вовсю... Но что более всего поразило Станичникова, да и саму — было видно — маленькую певицу (она стала недоуменно улыбаться), так это то, что Жорка пел и — не заикался...(?!!!) Сам же того не замечал вовсе...(?!!!)
Твоя печаль, твоя обида,
Твоя тревога ни к чему,
Смотри, смотри, душа моя открыта,
Тебе открыта одному.
Но ты взглянуть не догадался, Умчался вдаль казак лихой,
Каким ты был, таким ты и остался,
Но ты и дорог мне такой!
Когда закончилась песня, несколько секунд находились в молчании. И тут Георгий порывисто схватив её за руку, натужно стал мычать, выталкивая из горла какое-то благодарное слово. Бросил. Занялся другим словом — опять бросил и, перестав тужиться, потрясённый и благодарный, расстроенный и обиженный на свою ущербную судьбу, стал оглушительно хлопать в большие, грязные ладоши — аплодировать. Словно встряхнувшись от транса, стал делать то же и Станичников. А из скудного набора хороших слов в себе, какие сгодились бы на такой случай, не мог вытянуть и он.
Вошла заведующая:
— Дашенька!.. Красильникова!.. Вот ты где!.. — удивилась и насторожилась она, застав их компанию в необычном, как показалось ей, состоянии. — А мы тебя обыскались! Сегодня же баня у нас — иди-ка бельё для себя получи быстренько. — И, проводив ту взглядом, безропотно скользнувшую за дверь, пожала хрупкими плечами: — Удивительно!..
— Удивительно — что? — Не поняв, переспросил Станичников, приноравливаясь слазить с «козлов».
— Да-а... Красильникова наша... вроде как пела только что?!.. И ... улыбалась будто?!.. С ней такое — редкость величайшая!
Станичников зацепился штаниной за гвоздь, стал психовано дрыгать ногой, а спрыгивая, рванул уже с дурью, порвал штанину и завалил хлипкие «козлы», трахнувшие его по той же ноге. Он засипел длинно и свирепо, поджав и обхватив ногу руками. Шумно накинулся:
— Удивительно им!.. Редкость им!!.. А почему, скажи-ка мне, хозяюшка, она худющая такая?! И почему, скажи мне, на ней одёжа не по росту?! Чего это на ней халат линялый-перелинялый?! Сама-то вон какая утончённая. И духами пахнешь. А ещё о милосердии пела тут!