Глава вторая
Часть третья
— Ну, хватит шута корчить! — и, бросив окурок под ноги, растёр его подошвой так, будто под сапогом гадюками корчились все Стёпкины возражения. — Хватит!! Детский Дом есть наши подшефные! И чтоб завтра с утра вместе с Жоркой своим были там! Заартачишься — «тринадцатой зарплаты» лишу! Всё!! Нужный материал уже там. Инструмент только захватишь.
— Вот тебе — на! — опешил Станичников-младший. — Так завтра выходной... Нам же здесь за двойной наряд завтра работать.
За спасибо ишачить? Нет уж, начальник, не деловой это разговор.
Станичников-старший укоризненно покачал головой:
— Экий ты!.. Голову с мозгами под метр восемьдесят, вон, вымахал, а благородство где-то ниже слепой кишки жить отправил!.. Ладно — придумаю что-нибудь...
— Ну так это ж другое дело, начальник, — спрыгивая вниз, белозубо заулыбался Степан. — Замётано... А всё-таки жалко, что наши подшефные — не мед училище...
— А чего так? — обернулся в дверях Пантелеевич.
— Так ведь жениться же хочу — невесту приглядеть надо... — Степан говорил вполне серьёзно, если б не видеть зубоскальством поблёскивавших в тёмно-карих глазах его этаких двух пакостных бесов. Плохо умеющий владеть этими бесами, — зная даже, что мешают они верить словам его, — добавил, словно за них виноватясь: — Та ей богу! Я и деньги уже не прогуливаю — на свадьбу коплю...
Боясь попасть мозгами впросак, а значит огорчительно охрометь на понимание вполне понятного, Станичников-старший зудно поскрёб наморщенный бровями лоб:
— Жениться? Жениться — это для нашего брата дело хорошее... Стоящее, скажу я тебе, дело... Даже приятное... Только гляди, раньше женитьбы детишек здесь по ваннам не настрогай!.. Не гигиенично и пакостно! А то рожей смазливой вышел и рад практиканток по тёмным куткам щупать!
— Ты чё, Пантелеич?.. — покривило Степана смущением.
— Та ничё! Твоё б было — да ничьё! Нонку давно видел?
— А причём тут Нонка? — блуднул тот глазами, готовый привычно огрызнуться. — Ну-у... вчера, кажется, видел... А кому какое дело?.. И тебе какое?..
— Не гоношись, оглобля с глазами! — на правах кровного родства грозно подступил Пантелеевич и даже по загривку попытался заехать отечески. Да Стёпка увернулся шустрей воды с вилки и резонно отступил, на всякий случай, махом скакнув обратно на «козлы». Теперь смотрел оттуда полуиспуганно, полуудивлённо. — «Вчера он видел»!.. — перекрикивал его — Трепло! Это что же, со вчерашнего дня она у тебя тут, в ванной комнате, лифчик на сиськах поправить не может?!.. По всем этажам уже сплетни гуляют!! Ох, ушлая, видать, девка! Такая сама любого охмурит — Щекой не порозовеет! Не вляпайся... жених сучий!.. Ещё раз её на месте не застану — и тебя и её премии лишу! Так и передай рыжей своей! Всё! В Детдоме управишься — доложишь! Я проверю! Пошёл я...
Чувствуя себя уязвлённым, Степан Станичников огрызаться на сей раз не стал, хоть и проглотил осадок досады. Да и грех было б обижаться на Пантелеевича — верный мужик. Шубутной только. Надо 6 на дому его навестить — родня всё же...
... Ночью, изрубленная, посечённая улицами Таганрога вьюга, злобно металась, стуча и скребя в окна жёстким снегом, жутко выла, завихряясь средь больших и малых домов. А там, вверху, в черноте стылого неба, вновь собирала свою силу воедино, с новой яростью бросалась на невеликий город, да и, казалось, на весь Мир, а не только на Россию, со всеми её, давно привыкшими к лютостям зим, городами, сёлами, хуторами и станицами, коронованными, как и следует, златоглавой столицей.
Утром не утихло, сил и злобы у непогоды не поубавились. Снегу намело изрядно. Его и теперь продолжало нести и позёмно и сверху, режа глаза, заставляя людей склонять головы, идти на ветер нелепо ловча, подворачиваясь то боками, то спинами.
До озноба намёрзшись в тщетном ожидании трамвая и вынужденным часом пешей ходьбы, Станичников и Георгий, недовольные миссией и началом дня, ввалились, наконец, с клубами снега в двери Детского Дома — казённого приюта безродных да обездоленных.
Отыскав заведующую, грубовато представился:
— Станичников... Мастеров звали? Мы пришли...
Не скрывая недовольства, он деловито осмотрел вместе с ней внутренности не щедрого на объятия, старой постройки дома. Наметил план работ, профессионально прикинул, сколько это займёт времени.
Заведующая, — молодящаяся, хрупкая, опрятная женщина лет тридцати, с серыми, грустными, усталыми глазами, тихая по натуре и настойчивая от нужды, — не переставая говорила об этой самой нужде, сетовала на всех и вся и чуть заискивающе старалась расположить его настроение к сочувствию или хотя бы к благосклонности.
— Вот и прошлый раз, — продолжала она жаловаться почему-то виноватым, заискивающим голосом и расстроенно хрустела костяшками сцепленных пальцев, — сколь выпрашивала, сколь молила!.. А пришли, сделали абы как и!.. Ведь разве беда им, что на головы чужих детей, да ещё сирот, штукатурка обваливается, сырость каплет!.. Где же сострадание, милость хотя бы? А ведь именно наш народ, истории если верить, этим славен был.