Наконец-то дома. Разуваюсь, оставляю пакет с покупками у порога, прохожу в комнату.
Присяду на пять минут, потом разберу. Вытягиваю ноги и закрываю глаза.
Наверху лает собака. Визгливо, на одной ноте, без остановки.
«Заткнись ты уже, пожалуйста».
По трубам стучат. Собака захлёбывается лаем.
«Отдохнула, называется…»
По дороге в ванную наступаю во что-то мерзкое, холодное — из пакета с замороженной курицей натекла розоватая лужица.
— Какого она тут развалилась?
Хочется пнуть эту курицу, а ещё сходить наверх и заткнуть собаку.
Я сажусь на край ванны, чтобы вымыть руки, и зависаю, глядя на бегущую воду. Не могу вспомнить, брала мыло или нет, на всякий случай повторяю.
Завтра вернётся Артём из командировки. Убраться в квартире не помешало бы, но сил хватает только на то, чтобы замариновать курицу. Спать…
***
Просыпаюсь, когда за окном в тёмном лазурите плавится свет фонарей. Сейчас около шести. Слегка пошатываясь, шлёпаю умываться. Кран ревёт потревоженным гиппопотамом, заглушая привычный шум в ушах. От горячей воды приятные мурашки разбегаются по телу. В глаза попадает шампунь, но его синтетический ментоловый привкус чувствуется глубоко в горле.
Снова забыла купить чай, приходится заваривать листовой. В чашке кружатся листья и синие лепестки, но вместо аромата чая и василька я всё ещё ощущаю едкий ментол.
После третьего глотка ритм сердца учащается. Мерцалка. Обычное утро. В подъезде лязгает металлическая дверь — сосед отправляется на пробежку. Наверху скулит собака, просится на улицу.
Спустившись на несколько ступеней, я останавливаюсь и возвращаюсь, чтобы проверить, закрыта ли дверь. Простые действия не задерживаются памяти. Закрыта.
***
Вызов на температуру и головную боль. Юля копается в телефоне, я смотрю в окно. Меня укачивает, особенно на поворотах и светофорах. Машина останавливается далеко от нужного дома, водитель ворчит на уродов, перекрывших проезд, а я рада, что смогу лишнюю минуту подышать воздухом.
Дверь подъезда распахнута, потные мужики выносят мебель. Мы проходим мимо женщины, ругающей грузчиков за то, что они напустили холода в подъезд. Она подозрительно косится на нас и спрашивает:
— А вы к кому? В какую квартиру?
— Не ваше дело, — отвечаю я.
— Совсем обнагле-е…
Двери лифта закрываются за нами.
— Зачем ты так? — спрашивает Юля. — Ты же видишь, она нервная. Возьмёт и жалобу накатает.
— А я устала. Мне всё равно.
Юля звонит в дверь: короткая трель, пауза, трель. Ждём. Наши руки одновременно тянутся к чёрной пластмассовой кнопке, но моя оказывается чуть быстрее — и я нажимаю так, будто хочу вдавить её в стену, даже кончик пальца белеет.
— Иду, ну иду же! — блеющий женский голос и осторожные шаги. — Кто там?
— Скорая, — говорю я, и нам открывают.
— Почему так долго? — недовольно спрашивает женщина.
— Как положено.
Я вешаю куртку на крючок. Рядом висит мужской шарф. Неуловимо знакомый запах.
— Я успела задремать! Пока вас дождёшься…
— Где руки помыть? — перебиваю я и смотрю ей в глаза.
— Там.
Намыливаю дрожащие руки, Юля с пациенткой уходит в комнату. В зеркале над раковиной моё отражение. Хорошо, что есть маска.
— Какие жалобы? — спрашиваю я.
Женщина лежит на постели среди подушек. Одна рука свисает, вторая красиво замерла на лбу. Халат как бы случайно приоткрывает её гладкую полную ногу. Пациентка вздыхает.
Я перевожу взгляд на тумбочку, заваленную барахлом. На фото в золотистой рамке её обнимает Артём.
— Прикройтесь! — неожиданно зло говорю я.
Юля на мгновение отрывается от бумаг. Пациентка прячет ногу.
— Голова болит. Невозможно терпеть. И здесь колет, — её нарощенные ногти царапают халат в области груди. — И температура. Жар. Задыхаюсь.
Юля подаёт ей градусник. Тридцать шесть и шесть. Уверена, что ничего у неё не болит. Она смотрит на меня, раздумывая, сказать или нет.
— Ой, ладно. Вы должны меня понять. Женская солидарность и всё такое. Сейчас придёт мой мужчина. Скажите ему, что у меня что-то серьёзное. Я хочу, чтобы он сегодня остался.
Кто-то открывает дверь ключом.
— Это он, — шепчет пациентка и закатывает глаза.
Её тело обмякает. Хорошо играет, убедительно. Лучше бы упала в обморок. Я бы хлестала её по щекам…
— Идём отсюда, — говорю я Юле.
Артём уже разулся. Наши глаза встречаются, он взволнованно спрашивает:
— Что случилось?
Трудно дышать. Я опускаю маску.
— Она просила передать, что у неё что-то серьёзное. Хочет, чтобы ты остался.
***
Артёма можно понять. Эта артистка из погорелого театра готова ради него на поступки, а я могу только курицу замариновать. Они живут в реальности, а я работаю или сплю. Давно пора встряхнуться, покрасить в новый цвет волосы, в которых начала появляться ранняя седина, отвлечься, увлечься, что-то изменить, выбраться из апатии.
Не люблю себя обманывать. Ничего не изменится. От смены до смены, год за годом, от поворота до прямой линии.