Если смотреть на графики, показывающие изменения разных экономических показателей СССР и России с течением времени, то в окрестностях 1991 года мы всегда видим драматическое снижение. Снижается в этот период почти всё, что может снижаться, а растут алкоголизм, безработица и ещё что-нибудь печальное. Эти графики как скорость автомобиля, врезающегося в стену: за долю секунды со 150 километров в час до нуля, и куча осколков по инерции летит дальше.
Российская Федерация со всем её содержимым летит дальше. Осколок автомобиля замедлился и сам стал автомобилем с постоянно чихающим двигателем и сомнительными механиками с испитыми лицами и тёмным прошлым. По инерции летит по жизни общественный строй и сознание людей. С изменившимися экономическими порядками люди всё равно думают, что государство им должно гораздо больше, чем оно должно им в действительности (хотя, если задуматься, то налогов мы платим действительно много).
Общественные и не очень институты летят по инерции вместе со всем остальным. И школы летят, и семьи летят, и министерства, и даже детские лагеря, от которых после столкновения со стеной отлетела приписка «пионерский». В нулевые я много раз бывал в разных формах детских лагерей от самых кондовых до почти что гостиниц с воспитателями, но не сильно задумывался, насколько их организация схожа с тем, что было лет 30 назад.
А в сущности, в детских лагерях всё то же самое, только без красных галстуков, с обветшавшими корпусами да портреты в присутственных местах другие. Те же воспитатели, те же молодые вожатые-студенты, те же убогие и несчастные, но добрейшие работницы столовой, те же самые активности, только без социалистических виртуальных реальностей. Почти во всех детских лагерях, в которых я был, были одни и те же правила и условности. Выучив их один раз, ты становился рыбой в воде, приспосабливался к среде, и знал, что по четвергам обычно кормят рыбой.
Почему я, собственно, остановился на детских лагерях? Последний раз я был там летом перед 11 классом и много часов провёл за партами, считал матрицы, уравнения с комплексными числами и параллельно отколупывал старые слои краски с парт, пытаясь добраться до их истинного цвета. Сосед по этой несчастной парте сейчас женат, обильно татуирован и вообще неплохой математик. А сейчас я дочитал «Пищеблок» Алексея Иванова и только поэтому вспомнил о десятках смен в детских лагерях.
В 1980 году Советский Союз был ещё навсегда. Летом прошла Олимпиада с её «до свиданья, до новых встреч!», и под эти спортивно-печальные аккорды разворачивается «Пищеблок». Но Олимпиада громыхала где-то далеко, а в Поволжье, где-то возле Самары он могла греметь только из немощных дачных телевизоров. На фоне глухой канонады спортивных репортажей Иванов разворачивает свой роман о детском лагере, детишках-школьниках, молодых вожатых, взрослых советских граждан и прочей нечисти. О нечисти (в буквальном смысле) читатель смутно начинает догадываться только после трети книжки. До этого мы поглощаем только рафинированную ностальгию автора по временам детских лагерей с их замутнёнными временем, но всё равно чистыми и искренними чувственными воспоминаниями.
Причём оптик восприятия две: из глаз щуплого очкарика-пятиклассника из четвёртого отряда и от усатого лица студента-вожатого. Видимо, Иванов в разные годы побывал и в той, и в другой шкуре, а здесь поместил обе в один и тот же парк советского периода. Из глаз интровертного школьника многое наивно и подслеповато (не только в физическом смысле), то и дело слышатся просторечия, детские прибаутки и суеверия. Неформатный же студент видит всё по-другому: ему неприятны идеалы советского строя и порядки лагеря, он хочет свободы и любви, и в конце концов обретает то, что ему нужно.
Разное видение действительности пятиклассника и второкурсника даёт объёмную картину той ушедшей от нас реальности. Однако, по мере чтения невольно понимаешь, что реальность хоть и ушла во времени, но осталась артефактами и ментефактами по всей стране, а в детских лагерях вообще почти в концентрированном виде.
«Пищеблок» сочится ностальгией, и читатель, бывавший в детских лагерях в какой-то момент тоже начинает ею сочиться. Все эти вечерние свечки, песни, подготовки к каким-то концертам, соревнования, дружба, вражда, неловкие романтические отношения воскресают в голове и приятно щекочут память.
Отдельно хочу отметить ощущения от частотности упоминания автором фамилий главных и второстепенных героев. Кого-то читатель запоминает сразу, потому что личность яркая или противоречивая, а кто-то остаётся на задворках сознания в виде расплывчатого силуэта. Так и происходит в детских лагерях: ты запоминаешь небольшую группу близких тебе людей, а остальные проплывают мимо и сразу теряются в забытье. Не запоминаются и фамилии вожатых других отрядов, какие-то административные лица и подсобный персонал. В романе эта частотная ярусность запоминания передана удивительно точно.
Помимо ностальгии Иванов зашил в свой роман критику советского режима, но зашил не совсем мастерски, а как ремесленник: нитки торчат отовсюду, никакого изящества. Несовершенство страны и её устоев замечают даже дети, а якобы идейные взрослые всего лишь надевают маску приверженности взглядам ради собственной выгоды. Мелковато, хотелось большего в этой плоскости, но видимо книга не совсем про это.
Чем больше страниц романа прочитано, тем меньше ностальгических чувств он вызывает. Они вытесняется хтонью, которая опять же очень прямолинейно ассоциируется с правильностью и непогрешимой истинностью страны Советов. Дескать вот вампиры, вампиры пьют кровь, и советская власть тоже пьёт кровь своего же народа, метафорически, разумеется. А вот наши молодые герои-нонконформисты стойко борются с превосходящими во всём кровососами и по итогу побеждают. И это не спойлер, потому что концовка меня даже удивила.
Несмотря на удивление от концовки и чрезвычайно приятной ностальгии в начале книги, это не тот Алексей Иванов, которого я любил. «Географ глобус пропил», «Блуда и МУДО», «Ненастье» и даже не совсем удачная «Общага на крови» дарили куда более широкий спектр эмоций, которые были гораздо глубже и интенсивнее. А тут как будто Иванову вдруг перестало хватать на хлеб, и он быстро сварганил книгу. И она получилась! Это не слабое произведение, а вполне крепкий роман, где все сюжетные линии в итоге сведены и ничего нигде не провисает. Но никакой почти тонкости, надрыва и печали, как в прошлых его романах, нет. Всё топорно, и кроме ностальгии, хоть и достаточно сильной, ничего внутри не появляется. Одной её не хватает, чтобы сказать, что Иванов всё ещё мастер.
P.S.: в телеграм-канале "Оно тебе надо?" больше текстов и других активностей. По крайней мере чуть чаще, чем здесь. Если оно вам надо, конечно.